Долгие стоны в тумане, нет, лучше сказать «в тумане», приползшем с Моря Мрака (оно же Лаптевых), предваряемые протяжными вздохами, прикидочно, объемами до 3500 литров. А после падение невидимого неба. Ауууф! Обвал-осыпь со всех сторон в одну точку, конический провал-пробоина в заатмосферном хрустале. Сходящийся к периметру «Объекта». Хлопок одной ладонью вполне звучит, если по уху.
А уж когда ещё и правильно проведен, может оказаться последним услышанным. Да или нет, выяснится после стилетно-обмирающего разрыва-паузы. Тут позавидуешь лошади, способной поймать крупнокалиберную пулю одним локатором, выпустить из противоположного и вскоре вернуться в строй. Бред третьего порядка, характерный знак края света, крыши, хронометража. В реале жизнь, даже у боевой лошади, стоящей. Как гоночный супермобиль.
Такая себе. Быть безвольным, безмолвным, безотказным инструментом. Несколько не так весело, как может представляться пережравшим «ты выбираешь сам» и «я этого достоин» неженкам-снежинкам. Тяжко страдающим над выбором сорта смузи или непростым решением латте или раф. Кстати, до чего же нужно не представлять, что такое крайний, последний север. И настоящие снежинки, представляющие собой нечто среднее между звездочками цепной бензопилы и японскими сюрикенами.
Чтоб для этих выбрать такое название. Короче, быть инструментом — это не маршировать в кинематографично ровной колонне, в красивой форме, отдавая красивое и энергичное приветствие-салют, лязгая металлическими набойками на каблуках с высеканием ярких разноцветных искр. Быть инструментом — это совмещать дело, делающееся само, без страха и сомнений. Да. И то, что наблюдать за этим интересно, ну, первую сотню-другую раз.
Только наблюдать — вмешиваться в отточенный процесс — очень плохая идея. А далее становится скучно, потом отвратительно, потом ненавистно невыносимо. Можно пить, но дозы, не сбивающие юстировку, не работают. Вариант — восьмеричный путь, Будда, просветление, нирвана. И прочая такая бодяга. Увы, это слегка сложнее йоги внутреннего огня, позволяющей сушить своим телом на холодном ветру мокрые одеяла. Или отключения чувства боли без анестетиков.
Ширх, ширх, крошки эмали с перестиснутых зубов, и карточный домик рассыпается в самом начале возведения. Репит. Говорят, безумие — повтор одних и тех же действий в надежде получить другой результат. Всё изречённое — ложь, это тоже. Безумие — пытаться изменить курс и рассчитывать, что это поможет. Целься, куда хочешь, пуля, или лучшая метафора — стрела, полетит, куда ей нравится.
Не просто так в японских школах в физкультуру входит обучение стрельбе из лука. Очень прочищающее мозги занятие. Может сравниться только рубка на настоящих мечах. Это правда, штука чреватая сильной убылью количества обучаемых.
Но не то, что может смутить существо, регулярно подвергающееся воздействию форс-мажорно превосходящего обстоятельства, экзосущности, выворачивающей, ну, не совсем наизнанку, но близко к тому, как трактор «Кировец» любую, даже крепко заасфальтированную пашню, тряпки в равных пропорциях, пропитанной хлороформом и нашатырем, абсолютного концентрата тоски и черной меланхолии, диссоциативной фуги боли, в общем — Радио ледяных пустошей.
С ним под ручку появляется маньяк-технофил, проспиртованный призрак, асинхронный, биполярный и амбивалентный вурдалак, тонкий ценитель простых и грубых решений, испытывающий неподдельный респект к творцам, любитель дестроя, скиталец и пришелец, порою более краснолицый, чем самый индейский индеец, эксперт по ключам от неба — Джон-ледяные-яйца. Невыносимо ледяные.
И ща он ещё шарахнет о работе, разумных инструментах и их правильном употреблении. Фоер!
Джон сейчас обжигающе сорвёт покров о труде: рабский труд — коллапс, как неэффективен. Такой себе паровоз с коэффициентом эффективности 7–8%. В каменоломне с киркой и на поле с мотыгой хватало и этого. А вот на мануфактуре-фабрике уже болт. Пришлось дорабатывать систему, ставить котёл высокого давления, замкнутый контур пара, все дела. В смысле, спихнуть содержание раба ему самому на аутсорс. При этом заливая, что это свобода, братан.
Такая вот свобода, которая осознанная необходимость 14 часов корячиться в крайне напоминающем ад цеху за еду и одежду. Без всяких социальных гарантий. И это работало, работало, Карл! Пока в 1917-м не чухнуло. Джон, тут не хочет разводить муму, реально ли люди в СССР были свободными или их ловко в этом убеждали-наёживали. Так-не так — они так считали. Отсюда не вмещаемые в уме успехи коммунистов в труде и бою, не будем перечислять, дело прошлое.
Лавочка закрылась. Магистральная линия превращения людей в винтики-инструменты поперла дальше. Благо технологии сейчас дают запредельные возможности контроля за рабами-next. Вот только и труд в очередной раз сделался сложнее и тоньше. И даже супермегапаровоз буксует и не вывозит, собака. Качество высокотехнологичного дела, которое исполнитель видел в гробу. Как ни стегай его плетью, получается ну такое себе. Количество — тоже.
Да и демография — бессердечная <вырезано цензурой> массой не задавишь, за волшебным «забором» высокий вакуум. Что делать? Форсировать устройство из фирмы-корпорации в секту. Ну в натуре, что за дела, люди, причем бывает весьма неглупые, могут быть счастливы переписать своё имущество на гуру, бросить всё и уехать к нему. В глушь Техаса/Сибири/Амазонской сельвы. В нечеловеческие условия.
А эти несчастливы, что им недоплачивают, тощему соцпакету, и вообще в депрессии от типовой гонки вала, кручения гаек, кидания быстрее и дальше. Ну сами виноваты, давайте максимально заимствуем ценный опыт разных ловцов душ человеческих. Реально, хватит похищать тело, будем похищать душу! Форма, гимн корпорации по утрам, подъём флага, ублажение руководителя вакуумным образом. И всё такое.
Не, до этого это было всё не то, детский сад. А вот теперь в натуре стали считать, компания — это не стены, это люди. Дошло. Но на месте людей Джон бы не торопился радоваться. Roger that.