Это текстовый выпуск подкаста «Книжная роль». Более краткую аудиоверсию можно послушать по ссылке: https://ittanni.mave.digital/ep-3
«Мандат» 1924 год, пьеса в трёх действиях
Сюжет
Главный герой Павел Сергеев Гулячкин, сын бывшей владелицы гастрономического магазина, выдаёт свою сестру Варвару замуж, но родственники жениха, Сметаничи, просят в приданное родственника-большевика, партийного человека, чтоб жить было безопасней и проще, как им кажется. Гулячкин сначала не может осознать себя в качестве приданого, но, понимая, что без него замысел матери обречен на провал, а также предполагая, что вступление в партию может иметь положительный результат для него самого, соглашается. Его прельщает положение в новом статусе, в котором он сможет поставить на место надоедливого ему соседа Широнкина Иван Ивановича, что толкает героя на путь преступления. Острое желание стать большевиком заставляет его выдавать желаемое за действительное – говорить о том, что он уже партийный и у него есть мандат, который главный герой на самом деле пишет себе сам. Во время ссоры с соседями герой заявляет, что он человек партийный, но ему не верят. В доказательство он предъявляет «мандат», на самом деле – справку о прописке, выданную самому себе. «Дано сие Павлу Сергеевичу Гулячкину в том, что он действительно проживает в Кирочном тупике, дом № 13, кв. 6, что подписью и печатью удостоверяется… Председатель домового комитета Павел Сергеевич Гулячкин».
Но текст мандата прочитает лишь его мать. На других магическое действие производит само слово — «мандат», все разбегаются, а Гулячкин говорит: «Мамаша, держите меня, или всю Россию я с этой бумажкой переарестую».
В это время Тамара Леопольдовна Вишневецкая, подруга Надежды Петровны, приносит в квартиру сундук, в котором, по её словам, «помещается всё, что в России от России осталось»: это платье императрицы Александры Федоровны. Оно оказывается впору кухарке Насте. Тут начинается суматоха, приходят гости с женихом, платье с Насти не успевают снять, и она в нём залезает в этот сундук, ибо платье никто не должен видеть. Широкин, с которым была ссора, грозится вызвать милицию, вследствие чего Тамара Леопольдовна просит жениха Варвары унести из этой квартиры сундук. Когда сундук оказывается в квартире Сметаничей, его открывают и принимают Настю за царевну Анастасию, так как имена и отчества одинаковые, а фамилию спросить они уж и не думают. Валериан Олимпович быстренько пересматривает своё обещание Варваре и собирается стать «супругом всея Руси». У всех героев, находящихся здесь, появляется монархические надежды.
Начинается подготовка к свадьбе. Подъезжают кареты, и жених и невеста уезжают. Когда они возвращаются, в квартире уже появляется Гулячкин с сестрой – несостоявшейся невестой и своими разоблачениями: «Какая она ваше высочество, она Пупкина. У меня даже пачпорт её имеется, Пупкина, Анастасия Николаевна Пупкина». Гулячкин торжествует. Но и его статус коммуниста с мандатом тоже подвергается сомнению. Широкин, который всё это время прятался в том самом сундуке, наносит ответный удар («Так знайте же, граждане, что Павел Сергеевич есть Лжедмитрий и Самозванец, а вовсе не коммунист») и убегает, выхватив мандат Гулячкина, в милицию, вдобавок намереваясь сообщить, что здесь свергают советскую власть, уже под удар могут попасть все участники, так как Широкин слышал все восторженные монархические разговоры.
Олимп Валерианович в полном упадке произносит: «Кончено. Всё погибло. Все люди ненастоящие. Она ненастоящая, он ненастоящий, может быть, и мы ненастоящие?!» Гулячкин в отчаянии начинает звать на помощь, все остальные с ужасом кричат, что всё пропало и погибло. Возвращается расстроенный Широкин, все недоумевают, а он произносит:
Иван Иванович. Отказываются.
Олимп Валерианович. Что отказываются?
Иван Иванович. Арестовать вас отказываются.
Пауза.
Павел Сергеевич. Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить?
Анализ пьесы
«Мандат» — сатира на общество России 1920-х годов. Высмеиваются основные пороки нового для страны времени. Несмотря на смену эпох, герои остаются такими же, они готовы ради выгоды подтасовать или исказить реальное положение дел. Пьеса строится на двойном мотиве подмены: Гулячкин выдает себя за коммуниста, кухарка Настя — за великую княжну Анастасию Николаевну. Они оба вовлечены в основной конфликт не по своей воле: Павла заставляют вступить в партию, Настю наряжают в платье императрицы. «Мандат» и «платье» — символы эпох. Само время двойных стандартов, ожидание возвращения старого, царского режима и в то же время стремление угодить новой власти и её правящей партии. Здесь предмет и персонаж находятся на одном уровне. Материальные предметы определяют судьбы персонажей и играют роль условных образов наряду с условными характерами героев пьесы: Гулячкин примеряет на себя роль коммуниста благодаря мандату, олицетворяющему власть, Настя перевоплощается с помощью царского платья, выступающего знаком царственности и возрождения монархии, в великую княжну. Человек, таким образом, оказывается полностью зависимым от внешних деталей, вследствие чего он теряется. От него остается лишь фальшивый мандат (название пьесы выводит мандат в качестве основного предмета, однако сам мандат способен заменить человека, инициировать действие и быть полноправным героем пьесы), равно как и платье.
Гулячкин — маленький человек 20-х годов, пытается пристроиться к новой реальности и усидеть на двух стульях. Гулячкины бедствуют, как говорит их мать, «папенькины штаны доедают», хотя раньше жили в достатке, держали магазин. Павел — неудачник, не реализованный по жизни, прячется за спиной у матери, которая подсказывает и направляет. Он искренне верит, что, если прислуживаться, лавировать, вести себя с людьми так, как им нужно, можно состояться, сделать карьеру и вообще жить припеваючи. Его прельщает, что надо вступить в партию, стать частью власти.
В пьесе показывается, как власть меняет человека, когда он чувствует, что может распоряжаться чьими-то судьбами. В нём начинают произрастать черты диктатора в обобщённом смысле. Понимая, что всё от него зависит и он может позволить себе всё, что угодно, начинает угрожать: «Мамаша, держите меня, или всю Россию я с этой бумажкой переарестую». По сути, он играет с огнём, притворяясь частью власти. Даже не понимая, чем для него может обернуться подобная игра. Он не может совершить поступок и пойти в партию, не может привести знакомого, у которого есть три родственника-коммуниста. За него это делают мать с сестрой, которую тот периодически принижает. Он же только всем врёт, и при этом искренне верит в свою ложь. Даже покупает портфель, чтобы чувствовать себя на 100% партийным человеком. Верит в силу своего мандата — бумажки, которую сам себе выписал. Когда же он признается, что обманул всех и себя, приходит разочарование в себе, ведь только во вранье он чувствует себя счастливым и даже успешным. А без этого он просто маленький человек, который ничем не занимается, не реализованный по жизни — и единственное, что ему остаётся, это придумывать иллюзорный мир, в котором он счастлив, подменять реальность воображением. И этот страх, что ты никчёмный, неинтересный и никому не нужный: «Мамаша, если нас даже арестовывать не хотят, чем же нам жить?» В этом есть иронический и грустный, такой щемящий посыл.
В тексте присутствует ирония и отсылки на старую классику, будьто кухарка Настя, читающая лубочные романы, как у Горького, или Широнкин, который в любовном объяснении жестом и словом цитирует «Преступление и наказание» Достоевского «не тебе поклонюсь, а страданию твоему», и финальная ремарка из «Бориса Годунова» «народ безмолвствует».
Упоминание трагического недавнего прошлого — голода и экспроприаций. «У нас, говорит, в 18-м году всё отобрали». И начинающий появляться страх за будущее:
Павел Сергеевич. Потому, что за эти слова, мамаша, меня расстрелять могут.
Варвара Сергеевна. Расстрелять?
Надежда Петровна. Нету такого закона, Павлуша, чтобы за слова человека расстреливали.
Павел Сергеевич. Слова словам рознь, мамаша.
Перипетии раз за разом оттеняются контрастами реальности — страхом доноса и ареста.
Речь персонажей становится предметом авторской иронии, так как её стиль не соответствует моменту речи. Гулячкин часто повторяет: «Силянс! Я человек партийный». Смешение французского и русского языка, а также восклицание обычно характеризуют высокий стиль речи, однако в случае с Гулячкиным они создают эффект комического: пафосный призыв к молчанию в данном случае не соответствует бытовой ситуации.
Главные герои имеют «говорящие фамилии» — Гулячкины и Сметаничи. Фамилия Гулячкин, образованная от глагола гулять, характеризует несерьезное, поверхностное отношение к жизни, которое и наблюдается в их семье. Сметаничи, напротив, представляются более обстоятельными персонажами, людьми, привыкшими жить в достатке и желающими сохранить за собой это положение. Именно они являются инициаторами перевоплощения Павла Сергеевича в большевика, так как требуют его в качестве приданого. Олимп Валерианович Сметанич также является прототипом ленинградского поэта Валерия Иосифовича Стенича, настоящая фамилия которого была Сметанич.
«Мандат» — это и сатира на прошлое, его пережитки; людей, мечтающих о прошлом, идеализирующих прошлое, но вместе с тем не готовых его вернуть по-настоящему; наоборот, они готовы по первому же требованию, зову приспособиться, трусливо отдаться победителям! И тут уже видно, что сатира на прошлое всего лишь прикрытие. Её критика устремлена не на прошлое и его пережитки, а на настоящие, на приспособленцев, которые не имеют ни принципов, ни собственного мнения, ни уж тем более идеалов. Персонажи ещё сами не решили, приверженцами какого строя они являются, их желания исключительно бытовые (выйти замуж, ездить на машине, получать пенсию), они исключают какую-либо идейную подоплеку действий персонажей. Персонажи оказываются в новом для себя мире, их внутренняя паника и непонимание происходящего и толкает их совершать странные и нехарактерные для них поступки. В пьесе отсутствуют разграничения на положительных и отрицательных персонажей. Границы прозрачны, как и их убеждения: Гулячкины хотят иметь родственника-большевика и при этом «помочь» царской семье, сохранить свои религиозные убеждения. Настя одновременно являет собой образ кухарки и императрицы. Зеркально отражают друг друга и путаются в своих отражениях отец и сын Сметаничи — Олимп Валерианович и Валериан Олимпович. Они хотят соответствовать современной России, поэтому в качестве приданого требуют родственника-большевика, но в то же время вдохновляются идеей вернуть царский режим, вследствие чего готовы принять кухарку Настю за великую княжну Анастасию.
Но важно, что приспособленчество появляется не абы-весть откуда, оно произрастает из страха за своё будущее и необходимости приспособиться к изменившимся реалиям, всеми способами пристроиться к новой жизни. Механизмом выживания для них становится привычка приспосабливаться и лицемерить, притворяться и подыгрывать. Они ведь не плохие люди по своей натуре, а просто запуганные и в стремлении спасти собственную жизнь потерявшие её смысл, оттого жалкие и нелепые. Всё, что они могут, это, как выражается Гулячкин, «лавировать», словно переворачивая картину на стене, то Маркс, то «вечер в Копенгагене». Персонажи детально не прорисованы, у них нет особых отличительных признаков, что характеризует их как людей потерянных и не знающих, на что опираться в новой реальности. Потеря старой идентичности и необходимость против желания приобретать новую — совсем не комическая сторона этой комедии, где много юмора, который уже по прошествии времени оказывается совершенно не привязанным к эпохе. Переход от старого к новому случился настолько быстро для сознания обычного, рядового человека, что люди не понимают, кто они, приверженцами какого общественно-политического строя они являются, что, в конечном счете, от них требуется. Поэтому герои оказываются неспособными трезво оценить ситуацию. Они либо надеются на возвращение старого режима:
Мой супруг мне сегодня утром сказал: «Тамарочка, погляди в окошечко, не кончилась ли советская власть!»— «Нет, говорю, кажется, еще держится». — «Ну что же, говорит, Тамарочка, опусти занавесочку, посмотрим, завтра как».
Либо пытаются приспособиться к новому времени. Смена общественно-политического строя демонстрирует самые низкие человеческие качества. Люди готовы сделать всё что угодно, лишь бы получить более выигрышное положение. Они способны на составление фальшивых документов, приобретение фальшивых родственников. Само понятие «родственник» коверкается, это уже не принадлежность к определенному роду, а фактически вещь, которую можно купить: «Пока ты мне родственников из рабочего класса не найдешь, ты у меня из девического состояния не выйдешь».
Через сатиру и иронию Эрдман ставит персонажей в непривычные ситуации, показывающие как абсурдность окружающей действительности, так и сложившуюся систему ценностей. Герои стремятся к разному, но объединены одним — никто больше ни во что и ни в кого не верит. Тема ушедшего прошлого у каждого своя; для одних там были высокие чувства, для других — справедливость, а у третьих были богатства и социальный статус. Для каждого эта счастливая страна звучит по-разному. Все они предприимчивые, изворотливые, местами жалкие, несчастные, предельно напуганные и растерянные. Люди хотят быть счастливыми, но обстоятельства так складываются, что они никому не нужны, все что-то из себя изображают, а на самом деле оказываются выдуманными и таковыми и являются, носящими маски, подстраивающимися, не имеющими личности, являются теми самыми ненастоящими людьми. По иронии высказывание Карла Маркса о том, что «бытие определяет сознание», тут как раз кстати: живя в антисоциальных и антисанитарных условиях коммуналки, герои неспособны здраво воспринимать действительность, их мир замкнут на выяснении отношений между собой или соседом. Они в ряде случаев не имеют возможности побыть наедине с собой, осмыслить и осознать интересующие их проблемы, проявить чувства и при этом остаться незамеченными сторонними людьми: Гулячкин в порыве чувств бьет молотком по стене, что тут же провоцирует скандал с соседом, Настя не имеет возможности уединиться для чтения, поведение Варвары Сергеевны перед зеркалом комментируется её братом. Фактически персонажи лишены личного пространства и личного времени, они постоянно находятся на виду у других героев, стирается личное пространство, а за ним и личность.
Сметанник выносит вердикт всему самообману:
Олимп Валерианович. Кончено. Все погибло. Все люди ненастоящие. Она ненастоящая, он ненастоящий, может быть, и мы ненастоящие?!
Автоном Сигизмундович. Что люди, когда даже мандаты ненастоящие.
«Самоубийца» 1928 год, пьеса в пяти действиях
Сюжет
Действие пьесы также происходит в период НЭПа в коммунальной квартире и расширяется в пространство ресторана и на кладбища.
Главный герой — безработный Семён Семёнович Подсекальников, ночью будит жену Марью Лукьяновну и жалуется ей на то, что он голоден. Марья Лукьяновна, возмущённая тем, что муж не даёт ей спать, хотя она работает целыми днями, «как лошадь какая-нибудь или муравей», тем не менее предлагает Семёну Семёновичу ливерной колбасы, оставшейся от обеда, но тот, обиженный словами жены, от колбасы отказывается и выходит из комнаты.
Мария Лукьяновна и её мать Серафима Ильинична, опасаясь, как бы выведенный из равновесия Семён Семёнович не покончил с собой, ищут его по всей квартире и находят дверь в туалет запертой. Постучав к соседу Александру Петровичу Калабушкину, просят его выломать дверь. Однако выясняется, что в туалете был вовсе не Подсекальников, а старушка-соседка.
Семёна Семёновича находят на кухне в тот момент, когда он засовывает что-то себе в рот, а увидев вошедших, прячет в карман. Марья Лукьяновна падает в обморок, а Калабушкин предлагает Подсекальникову отдать ему револьвер, и тут Семён Семёнович с изумлением узнаёт, что он собирался застрелиться. «Да где бы я мог достать револьвер?» — недоумевает Подсекальников и получает ответ, что некий Панфилыч меняет револьвер на бритву. Окончательно выведенный из себя Подсекальников выгоняет Калабушкина, вынимает из кармана ливерную колбасу, принятую всеми за револьвер, достаёт из стола отцовскую бритву и пишет предсмертную записку: «В смерти моей прошу никого не винить». Всё ещё сомневаясь, он пробует оттянуть самоубийство. У него есть мечта и план: научиться играть на Бейном басе и с его помощью зарабатывать деньги. Но когда автор самоучителя его обманывает, ибо ещё требуется рояль, окончательно решает поставить на кон свою жизнь.
К Подсекальникову является Аристарх Доминикович Гранд-Скубик, видит лежащую на столе предсмертную записку и предлагает ему, если уж он все равно стреляется, оставить другую записку — от имени русской интеллигенции, которая молчит, потому что её заставляют молчать, а мёртвого молчать не заставишь. И тогда выстрел Подсекальникова разбудит всю Россию, его портрет поместят в газетах и устроят ему грандиозные похороны.
Следом за Гранд-Скубиком приходит Клеопатра Максимовна, которая предлагает Подсекальникову застрелиться из-за неё, потому что тогда Олег Леонидович бросит Раису Филипповну. К Калабушкину приходят мясник Никифор Арсентьевич, писатель Виктор Викторович, священник отец Елпидий, Аристарх Доминикович и Раиса Филипповна. Они упрекают Александра Петровича в том, что он взял у каждого из них деньги, чтобы Подсекальников оставил предсмертную записку определённого содержания.
Калабушкин демонстрирует множество разнообразных записок, которые будут предложены незабвенному покойнику, а уж какую он из них выберет — неизвестно. Хитроумный сосед, загадавший извлечь выгоду, собирает со всех, кто приходит к герою, по 15 рублей, чтобы потом уже выбрать, за что же застрелится Семён Семёнович — за русскую интеллигенцию, как просит Аристарх Доминикович, или за тело Клеопатры Максимовны, или за религию. Получается, что одного покойника на всех мало. Виктор Викторович вспоминает Федю Питунина — «замечательный тип, но с какой-то грустцой — надо будет заронить в него червячка». Подсекальникову объявляют, что стреляться он должен завтра в двенадцать часов и ему устроят грандиозные проводы — закатят банкет.
В ресторане летнего сада — банкет: поют цыгане, пьют гости, Аристарх Доминикович произносит речь, прославляющую Подсекальникова, который постоянно спрашивает, который час, — время неуклонно приближается к двенадцати. Подсекальников пишет предсмертную записку, текст которой подготовил Аристарх Доминикович.
Серафима Ильинична читает адресованное ей письмо от зятя, в котором он просит её осторожно предупредить жену о том, что его уже нет в живых. Марья Лукьяновна рыдает, в это время в комнату входят участники банкета, которые начинают её утешать. Пришедшая с ними портниха тут же снимает с неё мерку для пошива траурного платья, а модистка предлагает выбрать к этому платью шляпку. Гости уходят, а бедная Марья Лукьяновна восклицает: «Сеня был — шляпы не было, шляпа стала — Сени нет! Господи! Почему же Ты сразу всего не даёшь?»
В это время двое неизвестных вносят безжизненное тело мертвецки пьяного Подсекальникова, который, придя в себя, воображает, что он на том свете. Через некоторое время с огромными венками является мальчик из бюро похоронных процессий, а затем приносят гроб. Подсекальников пытается застрелиться, но не может — смелости не хватает; услышав приближающиеся голоса, он прыгает в гроб. Входит толпа народу, отец Елпидий совершает отпевание.
На кладбище у свежевырытой могилы звучат надгробные речи. Каждый из присутствующих утверждает, что Подсекальников застрелился за то дело, которое тот или иной герой отстаивает: из-за того, что закрывают церкви (отец Елпидий) или магазины (мясник Никифор Арсентьевич), за идеалы интеллигенции (Гранд-Скубик) или искусства (писатель Виктор Викторович), а каждая из присутствующих дам — Раиса Филипповна и Клеопатра Максимовна — утверждает, что покойник стрелялся из-за неё.
Растроганный их речами Подсекальников неожиданно для всех встаёт из гроба и объявляет, что очень хочет жить. Присутствующие недовольны таким решением Подсекальникова, однако он, вынув револьвер, предлагает любому занять его место. Желающих не находится. В эту минуту вбегает Виктор Викторович и сообщает, что Федя Питунин застрелился, оставив записку: «Подсекальников прав. Действительно, жить не стоит».
Анализ пьесы
Эта пьеса уже намного более оригинальная и одна из самых важных в двадцатом веке.
Главный герой Семён Семёнович Подсекальников более многогранный и глубокий. Он рефлектирует, задаёт вопросы, мечтает, он очень растерянный. Он всегда находится в состоянии тревоги. И ночью он явно хочет спросить что-то важное, что его тревожит, но всё тянет и тянет, и в итоге спрашивает про ливерную колбасу, заглушая эти мысли. Подсекальников — воплощение самого обычного человека, который не знает и не понимает, что ему делать в этом мире. Он не персонаж, а человек. Его фамилия снова является говорящей: Подсекальников — подсечённый или даже усечённый карающим мечом истории, мечом революции.
Юмор в этой пьесе становится жёстче, за ним скрывается безжалостная реальность, которая вязнет в бюрократии и пренебрежении к человеку.
Александр Петрович. Гражданин Подсекальников. Жизнь прекрасна.
Семен Семенович. Я об этом в "Известиях" даже читал, но я думаю будет опровержение.
Александр Петрович. Вот напрасно вы думаете. Вы не думайте. Вы работайте.
Семен Семенович. Безработным работать не разрешается.
Здесь есть и любовь. Размышления и лирика отданы Подсекальникову, любовь Марьи Лукьяновны. Она любит Сеню и старается ему помочь, даже спасти. Она будто самый здравомыслящий человек, который не понимает, почему Сеня должен застрелиться.
Мысль о самоубийстве, приписанная Подсекальникову, неоправданная и абсурдная. Основана только на его исчезновении из спальни, словах: «Ты последнего вздоха моего домогаешься? И домогаешься». И это то, как потеря понимания между близкими людьми, обычные человеческие эмоции и слова могут привести к непредсказуемым последствиям.
Подсекальников мечтает прославиться и стать богатым с помощью игры на бейном басе. Его желания носят двойственный характер: они сочетают материалистичность, расчетливость и в то же время стремление к саморазвитию. Не будь у него этих мыслей, может быть, тогда он не соблазнился был обещаниями о посмертной славе и роскошных похоронах. Но обманутый автором самоучителя игры на бейном, потерпев неудачу, ставит на кон свою жизнь.
Но это решение не является твёрдым и окончательным, его мучают вопросы, он хочет найти смысл жизни, получить ответ на вопрос, есть ли загробная жизнь. Нужный живым лишь жене и теще, он буквально разрывается на части. Он боится и в этом честен по отношению к себе. Сцена, в которой Подсекальников ведёт нервный монолог о том, есть ли загробная жизнь или нет, происходит при глухонемом. И он не может ответить на его вопросы, как и сам создатель.
И здесь пьеса переходит в философский гротеск, переходя первоначально обозначенные границы ситуации и типа.
Монолог Подсекальникова перед глухонемым становится по-гамлетовски выяснением отношений с миром, с жизнью и смертью – только вместо быть или не быть, тик-так.
Подойдемте к секунде по-философски. Что такое секунда? Тик-так. Да, тик-так. И стоит между тиком и таком стена. Да, стена, то есть дуло револьвера. Понимаете? Так вот дуло. Здесь тик. Здесь так. И вот тик, молодой человек, это еще все, а вот так, молодой человек, это уже ничего. Ни-че-го. Понимаете? <…> И вот все, что касается тика и пифа, я понимаю, а вот все, что касается така и пафа, — совершенно не понимаю. Тик — и вот я еще и с собой, и с женою, и с тещею, с солнцем, с воздухом и водой, это я понимаю. Так — и вот я уже без жены... хотя я без жены — это я понимаю тоже, я без тещи... ну, это я даже совсем хорошо понимаю, но вот я без себя — это я совершенно не понимаю. Как же я без себя? Понимаете, я? Лично я. Подсекальников. Че-ло-век. <…> Как, по-вашему? Есть загробная жизнь или нет? Я вас спрашиваю? (Трясет его.) Я вас спрашиваю — есть или нет? Есть или нет? Отвечайте мне. Отвечайте.
Проводы самоубийцы на тот свет превращаются в шутовской хоровод, парад живых мертвецов-перевертышей, где под пение цыган в совершенно чеховских диалогических перебивках Гранд-Скубик продолжает интеллигентскую болтовню, отец Елпидий рассказывает неприличные анекдоты про Пушкина и оказывается неверующим скептиком и на всё тот же вопрос Подсекальникова («Есть загробная жизнь или нет?») отвечает: «По религии есть. По науке — нету. А по совести — никому не известно». Дамы по-прежнему выясняют отношения между собой.
Писатель Виктор Викторович пародирует то ли Чичикова, то ли Гоголя в философствовании о судьбах родины, есть предвидение будущего, которое будет ждать страну, так сказать, игра слов, которая непреднамеренно предсказывает дальнейший ход истории:
Раиса Филипповна. Я сейчас так рельефно себе представила: диктатура, республика, революция... А кому это нужно, скажите пожалуйста?
Виктор Викторович. Как - кому? Разве можно так ставить вопрос? Я не мыслю себя без советской республики. Я почти что согласен со всем, что в ней делается. Я хочу только маленькую добавочку. Я хочу, чтоб в дохе, да в степи, да на розвальнях, да под звон колокольный у светлой заутрени, заломив на затылок седого бобра, весь в цыганах, обнявшись с любимой собакой, мерить версты своей обездоленной родины. Я хочу, чтобы лопались струны гитар, чтобы плакал ямщик в домотканую варежку, чтобы выбросить шапку, упасть на сугроб и молиться и клясть, сквернословить и каяться, а потом опрокинуть холодную стопочку да присвистнуть, да ухнуть на всю вселенную и лететь... да по-нашему, да по-русскому, чтоб душа вырывалась к чертовой матери, чтоб вертелась земля, как волчок, под полозьями, чтобы лошади птицей над полем распластывались. Эх вы, лошади, лошади, -- что за лошади! И вот тройка не тройка уже, а Русь, и несется она, вдохновенная Богом. Русь, куда же несешься ты? Дай ответ.
Входит Егор Тимофеевич.
Егорушка. Прямо в милицию, будьте уверены.
Виктор Викторович. Как в милицию? Почему?
Егорушка. Потому что так ездить не полагается. Ездить можно согласно постановлению не быстрее пятидесяти верст в час.
Виктор Викторович. Но ведь это метафора, вдохновение.
Егорушка. Разрешите мне вам преподать совет: вдохновляйтесь согласно постановлениям.
Метафора, который говорит Виктор Викторович, в дальнейшем окажется реальностью, ибо «тройка» действительно будет нестись в милицию. Эрдман, сам того не подозревая, в этой, на первый взгляд, юмористической сцене угадал и предсказал, что эти два слова, «тройка» и «милиция», будут неразрывно связаны, тройки НКВД как органы по применению мер внесудебных репрессий появятся уже совсем скоро, в августе 33-го года, а в октябре 33-го года Эрдман будет арестован.
На банкете Подсекальников постоянно спрашивает про время: «Сколько времени? А?», время для него становится жизненной необходимостью в прямом смысле слова, ведь каждая минута на счету: до двенадцати, то есть до момента свершения запланированного самоубийства, он – всё; после полуночи – он уже ничто.
«Я сегодня над всеми людьми владычествую. Я - диктатор. Я - царь, дорогие товарищи. Всё могу. Что хочу, то и сделаю.»
В конце банкета говорит Подсекальников, который так и не получает ответ на вопрос о загробной жизни, находясь в отчаянии и безвыходности, под действием алкоголя и приближающегося конца жизни он уже не чувствует страха и делает немыслимую вещь: звонит в Кремль, чтобы высказать всё, что у него наболело. В контексте конца 20-х годов, начала 30-х — это время полного молчания, невозможности заявить, высказаться против. Никакого иного мнения, кроме мнения партии, не существует.
Семен Семенович. Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню. Прямо в Кремль. Прямо в красное сердце советской республики. Позвоню... и кого-нибудь там... изругаю по-матерному. Что вы скажете? А? Позовите кого-нибудь самого главного. Нет у вас? Ну, тогда передайте ему от меня, что я Маркса прочел и мне Маркс не понравился. Цыц! Не перебивайте меня. И потом передайте ему еще, что я их посылаю... Вы слушаете? Боже мой. (Остолбенел. Выронил трубку.)
Аристарх Доминикович. Что случилось?
Семен Семенович. Повесили.
Виктор Викторович. Как?
Отец Елпидий. Кого?
Семен Семенович. Трубку. Трубку повесили. Испугались. Меня испугались. Вы чувствуете? Постигаете ситуацию? Кремль — меня. Что же я представляю собою, товарищи? Это боязно даже анализировать. Нет, вы только подумайте. С самого раннего детства я хотел быть гениальным человеком, но родители мои были против. Для чего же я жил? Для чего? Для статистики. Жизнь моя, сколько лет издевалась ты надо мной. Сколько лет ты меня оскорбляла, жизнь. Но сегодня мой час настал. Жизнь, я требую сатисфакции.
Там, к его счастью, судя по всему, принимают за сумасшедшего. Но это бунт маленького человека против системы, пускай бунт и не в здравом уме, кто тогда в здравом уме и твёрдой памяти мог на такое пойти. Здесь есть отсылка к Пушкину и его маленькому человеку – Евгению из «Медного всадника», только если Евгений грозит статуи Петра I, то Подсекальников уже реальным людям, реальному человеку. И когда он произносит «повесили», в котором чувствуется и слышится правда о том, что будет при бунте против системы. В смехе и комичности скрывается жестокая реальность. Снова видно, как и у Гоголя, на поверхности смех, а под ним, внутри незримые миру боль и трагедия.
В сцене на кладбище снова отсылка к Гамлету, она подкрепляется игрой с цитатой из Шекспира:
Виктор Викторович. У меня есть для вас замечательное начало. Вы начните, Егор Тимофеевич так: “Не все спокойно в королевстве Датском”.
Егорушка. Кто сказал?
Виктор Викторович. Марцелл.
Егорушка. Что ж вы раньше молчали? Чудак вы эдакий. (Бежит к насыпи.) Дайте место оратору. (Взбегает на насыпь.) Граждане, разрешите мне поделиться с вами радостной новостью. Минуту тому назад до нас дошли сведения от товарища Марцелла, что в королевстве Датском не все спокойно. Поздравляю вас. Между прочим, этого надо было ожидать. Прогнившая система капитализма проявила себя.
В повествовании это издевательство над политической болтовнёй примазавшихся к советской власти новых идеологов.
Покойник оживает, одаряет Гранд-Скубика поцелуем в ответ на его прощальный поцелуй и произносит последний развёрнутый монолог, окончательно выбирая своё бытьё, свой тик. Маленький человек Подсекальников не пожелал становиться героем посмертно и предпочёл жить, невзирая на режим, жить тихо, бедно, трудно, но главное — жить.
Семен Семенович. Товарищи, я не хочу умирать: ни за вас, ни за них, ни за класс, ни за человечество, ни за Марию Лукьяновну. В жизни вы можете быть мне родными, любимыми, близкими. Даже самыми близкими. Но перед лицом смерти что же может быть ближе, любимей, родней своей руки, своей ноги, своего живота. Я влюблен в свой живот, товарищи. Я безумно влюблен в свой живот, товарищи. А есть на свете всего лишь один человек, который живет и боится смерти больше всего на свете.
Александр Петрович. Но ведь вы же хотели покончить с собой.
Аристарх Доминикович. Разве вы нам об этом не говорили?
Семен Семенович. Говорил. Потому что мысль о самоубийстве скрашивала мою жизнь. Мою скверную жизнь, Аристарх Доминикович, нечеловеческую жизнь. Нет, вы сами подумайте только, товарищи: жил человек, был человек и вдруг человека разжаловали. А за что? Разве я уклонился от общей участи? Разве я убежал от Октябрьской революции? Весь Октябрь я из дому не выходил. У меня есть свидетели. Вот я стою перед вами, в массу разжалованный человек, и хочу говорить со своей революцией: что ты хочешь? Чего я не отдал тебе? Даже руку я отдал тебе, революция, правую руку свою, и она голосует теперь против меня. Что же ты мне за это дала, революция? Ничего. А другим? Посмотрите в соседние улицы -- вон она им какое приданое принесла. Почему же меня обделили, товарищи? Даже тогда, когда наше правительство расклеивает воззвания "Всем. Всем. Всем", даже тогда не читаю я этого, потому что я знаю - всем, но не мне. А прошу я немногого. Все строительство наше, все достижения, мировые пожары, завоевания -- все оставьте себе. Мне же дайте, товарищи, только тихую жизнь и приличное жалованье.
Отец Елпидий. Серафима Ильинична, что вы смотрите? Вы же его теща, заставьте его замолчать.
Александр Петрович. Не давайте ему говорить, товарищи.
Аристарх Доминикович. То, что он говорит, это контрреволюция.
Семен Семенович. Боже вас упаси. Разве мы делаем что-нибудь против революции? С первого дня революции мы ничего не делаем. Мы только ходим друг к другу в гости и говорим, что нам трудно жить. Потому что нам легче жить, если мы говорим, что нам трудно жить. Ради бога, не отнимайте у нас последнего средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну хотя бы вот так, шепотом: "Нам трудно жить". Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шепот. Вы за стройкою даже его не услышите. Уверяю вас. Мы всю жизнь свою шепотом проживем.
Единственными точками опоры в жизни Подсекальникова являются желание просто жить и любовь к Маше. Монолог Подсекальникова о ценности человеческой жизни и о праве на эту ценность сегодня приобретает высший гуманистический посыл. Несостоявшийся самоубийца оказывается состоявшейся личностью, которая обретает собственное «я» и хочет жить, и в этой жизни, в которой установлены определённые рамки, способен потребовать на шёпот, хотя бы на него. Подсекальников отстаивает право на жизнь. Но позитивного здесь мало, ибо он всё равно в меньшинстве, против него шагают нога в ногу миллионы, которые, не задумываясь, раздавят маленькую выскочку и поставит его смерть на службу великим идеалам.
Личное противопоставляется общественному. Общественность прикрывается высокими идеалами, в которые абсолютно не верит, действует чужими руками и манипулирует.
Аристарх Доминикович. Вы мерзавец. Вы трус, гражданин Подсекальников! То, что вы говорили сейчас, -- отвратительно. Нужно помнить, что общее выше личного, -- в этом суть всей общественности.
Семен Семенович. Что такое общественность -- фабрика лозунгов. Я же вам не о фабрике здесь говорю, я же вам о живом человеке рассказываю. Что же вы мне толкуете: "общее", "личное". Вы думаете, когда человеку говорят: «Война. Война объявлена", вы думаете, о чем спрашивает человек, вы думаете, человек спрашивает -- с кем война, почему война, за какие идеалы война? Нет, человек спрашивает: "Какой год призывают?" И он прав, этот человек.
В первом действии сосед Калабушкин уговаривает задумавшего самоубийство героя, что «жизнь прекрасна». Этот оптимизм в финале сменяется жестокой и безнадежной реальностью: жизнь ужасна, но надо жить, потому что дальше — неизвестность, ничто, которое страшнее самого ужасного бытия.
Подсекальникова держит на этом свете не надежда, а страх. За этот страх на него набросятся с криками, но ему жаль этих людей, он видит их растерянность, испуг.
Семен Семенович только дайте мне жить. (Встает на колени.) Аристарх Доминикович. Какая гадость! Фу!
Семен Семенович (вскакивая). Пусть же тот, кто сказал это «фу", товарищи, пусть он выйдет сюда. (Вытаскивает револьвер.) Вот револьвер, пожалуйста, одолжайтесь. Одолжайтесь! Пожалуйста!
Аристарх Доминикович. Что за глупые шутки, Семен Семенович, опустите револьвер. Опустите револьвер, я вам говорю.
Семен Семенович. Испугались, голубчики. Ну, так в чем же тогда вы меня обвиняете? В чем мое преступление? Только в том, что живу. Я живу и другим не мешаю, товарищи. Никому я на свете вреда не принес. Я козявки за всю свою жизнь не обидел. В чьей я смерти повинен, пусть он выйдет сюда.
Но всё рушится, буффонада оборачивается подлинной трагедией.
В самом финале, задавая собравшимся вопросы, Подсекальников получает ответ от самой жизни.
Виктор Викторович. Федя Питунин застрелился. (Пауза.) И оставил записку.
Аристарх Доминикович. Какую записку?
Виктор Викторович. “Подсекальников прав. Действительно жить не стоит”.
Оставшись жить сам, Подсекальников, как и прочие герои, соблазнил другого, более ранимого и ведомого, который упоминался, но ни разу не появился на сцене. Повешенное в начале чеховское ружьё выстрелило в финале.
Это трагедия несправедливого во всём, полного ошибок устройства жизни. Подсекальников теперь чувствует ответственность за смерть Феди Петунина, понимая, что в ней не виноват, но не понимая, что делать дальше. В конце боль и пустота и вопрос, как же в самом деле жить с этой навязанной ответственностью, невольной виной, с непоправимым, которое совершено от твоего имени, твоим именем?
Пьеса, полная человеческой боли, нереализованности, одинокости души человека в социуме. Здесь ирония, фарс и гротеск граничат с психологизмом, а это очень тонкая грань. Конфликт индивидуума и окружающего мира с его хаосом и безумием. Человек начинает терять себя, повторять чужие слова, подключаться к различным событиям, не успев понять, зачем ему это надо. Как тут сохранить себя? Подсекальников находит в себе силы и смелость обрести собственный голос, он выбирает жизнь, приходит к тому, что нужно найти свой путь. И если бы каждый человек нашел своё место в этой жизни, то, возможно, мир был бы намного лучше. Пьеса строится на том, как сложно сказать «нет», как сложно сохранить себя, когда вокруг тебя шапито-шоу и возгласы людей, за которыми не слышно самого себя.
Михаил Булгаков, описывая атмосферу пьесы Николая Эрдмана, как «трагический фарс».
Действительность, язык героев, их мотивы искажаются, что влияет на человека и приводит к стиранию личности. Сначала это комедия, но за кулисами (считай, в реальной жизни) происходит трагедия совсем позабытого Феди Питунина, которая неожиданно для всех закончилась настоящим самоубийством.
«Самоубийца» имеет два смысловых аспекта. Первый — политическая сатира, остросоциальное высказывание. Второй — репризы. Подсекальников — безработный иждивенец. Он не думает о самоубийстве, его приводят к этой мысли окружающие, он хочет устроиться на работу, начать получать жалование, хоть его мечты достаточно смехотворны, ибо он хочет кушать гоголь-моголь, нанять полотер и купить статую. Ну и пусть, в конце же под натиском общественности, её тяжести, его желания ограничивается одной просьбой: «Мне же дайте, товарищи, только тихую жизнь и приличное жалование». И право на шёпот.
В центре «Самоубийцы» — трагедия личности в новом обществе, новом социуме. На ряду с трагедией есть и философские размышления, сатира на общество, абсурдные размышления о том, что из себя представляет мир с его заблуждениями о религии, любви, политике, искусстве. Её уникальность в том, что она выходит за пределы жанра. Лирика переплетается с фарсом и переходит в абсурд, где за фасадом этого смеха скрывается боль и трагедия маленького человека. Что главное в этом огромном хоре человеческих масс — суметь услышать свой голос, осознать себя цельной личностью, человеком. Осознать, что твоя душа свободна и что ты сам выбираешь свой путь.
Подсекальников до конца пьесы лишён своего собственного голоса, он поёт с чужого, вроде и пытается дотянуться, но не получается, пока дело не доходит до уж самой критической точки. Во многом это отражение масс, не людей и не человека, а масс, толпы. Которая идёт, куда ей говорят, и делает то, что ей говорят, и подхватывает в эту волну и толпу всех, кто попадается на пути. Размышляя о пьесе, можно подумать, что Эрдман говорит нам о том, что почему так происходит, что мы осознаём себя и свою ценность в самый последний момент? Другое дело, что для Подсекальникова этот момент не является последним. Он наконец понимает, что он человек и ему хочется жить, а не умирать за чьи-то идеи.
Н. Я. Мандельштам так описывала пьесу: «Отказ героя от самоубийства тоже переосмысливается: жизнь отвратительна и непереносима, но надо жить, потому что жизнь есть жизнь… Сознательно ли Эрдман дал такое звучание или его цели были попроще? Не знаю. Думаю, в первоначальной — антиинтеллигентский или антиобывательский — замысел прорвалась тема человечности».
Но здесь не только интеллигенты, от них представительствует лишь Гранд-Скубик, но и страстные дамы, мясник, курьер. Живые типы личностей.
Но обнажающийся трагический нерв пьесы: борьба за просто жизнь, жизнь шёпотом, которая может стать смыслом жизни, для чего в двадцатом веке требовать немало смелости и решительности. Подсекальников сделал существование идеей, главным смыслом, поставил физическое сохранение жизни превыше всех революций, партий, лозунгов и вообще всех мировых проблем.
А пьеса вскрывает отнюдь не рутинный ход событий, а необычную ситуацию, выросшую из простого ночного побуждения самоутвердиться перед спящей женой за счёт ничтожной ливерной колбасы. В первом же диалоге происходит отражение самого важного в жизни: я не хочу быть как все, я не хочу быть со всеми, я не хочу быть винтиком, частью толпы, потому что я же ощущаю себя особенным. Мне меня не хватает в толпе. Подсекальников приходит к философским обобщениям жизни. Но для того чтобы стать философом, по сюжету пьесы ему понадобилось три дня пролежать в гробу в часовне, чтобы наконец понять: ни ради идеи, ни ради любви умирать не стоит… Ему хватило трёх дней в часовне, чтобы разобраться: смысл жизни — в том, чтобы жить. И не надо ничего усложнять.
Здесь и заключается новаторство пьесы. Разговоры о том, что жизнь бессмысленна и пуста, стали уже неактуальны. Этот разговор уже закончен тем, что оборвать жизнь можно разными способами. И именно в XX веке начинается другой разговор — о том, как выжить, как жить и как прожить эту жизнь, не потеряв себя, не потеряв образа человеческого. Как остаться человеком, а не стать его тенью.
Идеологический самоубийца Питунин в таком случае — человек прошлого века, цепляющийся за жизнь Подсекальников — фигура века нового. Подсекальников словно заявляет, что нет такой идеи, ради которой стоило бы умереть. Но и нет такой идеи в современном Эрдману обществе, ради которой стоило бы жить, что видно через Федю Питунина. Отсутствие идеи в новой жизни — ни для скомпрометировавших себя в пьесе представителей торговли, церкви, интеллигенции, искусства, ни для маленького человечка Подсекальникова, ни для действительно хорошего, мыслящего человека Феди Питунина — истинный трагизм развязки пьесы.
P.S.
В несостоявшейся постановке Всеволода Мейерхольда главную роль исполнял Игорь Ильинский, позже он вспоминал, как проходил показ спектакля перед комиссией ЦК.
А знаете, почему Мейерхольду запрети ли «Самоубийцу»? Из-за одной мизансцены, на которой настаи вал Всеволод Эмильевич. Ведь спектакль был уже готов пол ностью. И, как это было заранее оговорено, его должна была принимать комиссия ЦК. Вот приходит комиссия, которую воз главлял, кажется, Каганович. Рассаживаются в первом ряду. А мы репетировали в клубе, где не было подмостков. Актеры и зрители располагались на одном уровне... И вот...
Играем мы спектакль. Некоторые из членов комиссии даже изволят улыбаться в отдельных местах...
Доходит дело до финала. А там у меня (я играл Подсе кальникова) есть приблизительно такие слова: «В чем же вы меня обвиняете? В чем мое преступление? Только в том, что я живу. Я живу и другим не мешаю, товарищи! Никому на свете вреда не принес. И если, мол, кто желает вместо меня с собой покончить - вот револьвер, пожалуйста...»
И я протягивал оружие членам комиссии. Они инстинктивно отшатывались.
- «Одолжайтесь. Одолжайтесь, Пожалуйста...» - говорил я и клал револьвер этаким осторожным манером на пол. Да еще и носком сапога им пододвигал, чтобы удобнее было «одолжаться»...
Тут я заметил, как перекосились лица членов комиссии и они стали переглядываться между собой. И увидел боковым зрением лицо Мейерхольда, на котором можно было прочесть смешанное выражение удовлетворения и ужаса: он, должно быть, понимал, не мог не понять в эту секунду, что спектакль будет закрыт, а с ним вместе - закрыт театр... Закрыли его, правда, несколько позже, но обречен он был с этой самой минуты... Очень я убедительно предлагал им застрелиться из этого самого револьвера...
Итог
В пьесах Эрдмана нет ни одного лишнего слова, ни один монолог или диалог не превращается в поток сознания, каждое слово взвешенно и осмысленно.
Александр Свободин считал, что коронным приемом Эрдмана является «возвращение слову первоначального, единственного значения». Метафоры у Эрдмана присутствуют часто. Но его приемы художественной речи гораздо разнообразнее. Как у шекспировских могильщиков, диалог «Мандата» и «Самоубийцы» постоянно утопает в каламбурах и двусмысленностях, прямое и переносные значения все время меняются местами, смыслы двоятся. Любая фраза — как цитата.
Язык персонажей здесь совмещает косноязычие Островского и советского новояза: «Если я человек без жалованья, то меня уже можно на всякий манер регулировать?» — бросает Подсекальников жене. «Регулировать» явно не к месту и происходит из газетных передовиц. Или же: «Дарвин нам доказал на языке сухих цифр, что человек есть клетка». Диктат нового языка становится настолько мощным, что входит в обычную речь людей. Но при всём этом текст очень поэтичный, в нём есть ритм и музыка, даже красота.
Аристарх Доминикович. Катафалк ваш утонет в цветах, и прекрасные лошади в белых попонах повезут вас на кладбище, гражданин Подсекальников.
Семен Семенович. Ёлки-палки. Вот это жизнь!
Язык текстов Эрдмана затягивает этим магнетическим, поэтическим и почти что музыкальным звучанием.
Пьеса сложна в сценическом исполнении, в ней присутствует внутренний нерв, который надо передать так, чтобы не скатиться в фальшь и излишний гротеск. Этот внутренний нерв и накал присутствуют не только в словах, но и в том, как герои двигаются, они не просто входят или выходят, но вбегают, убегают, возникают, вскакивают, выскакивают, устремляются, мечутся, бросаются пулей в свою комнату.
Тексты Эрдмана — они про ценность человека, ценность человеческой жизни. Только отбросив иллюзии с фантазиями и посмотрев честно, трезво на мир и на себя, только так можно искать смысл и силы жить.
Обе пьесы стали классикой мировой драматургии. И не потеряли своей актуальности, даже наоборот, стали ещё более актуальными. Ощущение потерянности, упущенной и украденной жизни. И ощущение ненужности всего, тотальная безысходность. Сейчас эти тексты больше говорят о нас сегодняшних, нежели о людях двадцатых годов прошлого века. Они не просто соприкасаются с нашей реальностью, а уже врываются в неё. Открытый финал обеих пьес оставляет в растерянности, наедине с трагедией и только одной мыслью: «Как же жить?».
О современности пьес
В прошедшем сезоне в Москве появились новые версии «Мандата» и «Самоубийцы». Что только укрепляет мысль о том, что пьесы Эрдмана невыносимо актуальны в нашей действительности. В этом плане за последнее время театр стал местом, где ещё возможно высказывание, смысл, подтекст, и, как по мне, люди тянутся к нему. Только там можно услышать то, о чем болит душа, пусть даже на эзоповом языке, на языке другой эпохи. Это как глоток свежего воздуха, нужность и возможность услышать со сцены свой собственный крик, крик человека, мечтающего, чтобы ему дали просто и спокойно жить, чтобы его оставили в покое. Как-то я наткнулась на фразу: «Время идёт, всё меняется, и не меняется ничего». Думаю, это очень точно характеризует обе эти пьесы относительно нашей сегодняшней действительности. Такое ощущение, что мы все стали этими самыми ненастоящими людьми, потерянными, тревожными, в постоянном страхе за будущее.
Эти пьесы не дают нам готовых ответов на вопросы, которые мы ищем. Мы находимся в пространстве вопросов, неопределенности, нарушенного баланса, нестабильности, в конце концов.
В стране, где все измеряется масштабными задачами, достижениями, завоеваниями, геополитическими интересами, человек при любом режиме чувствует себя незащищенным, отходит на третий план со своими трудностями, решать которые сверху никто не собирается, даже если дело в системных ошибках.
В этом всё и заключается, всё ещё ужасная актуальность этих текстов.
Через юмор мы выходим к теме сострадания, сострадания к человеку.
Говоря о современных постановках, хочу посоветовать спектакль по пьесе «Самоубийца» в театре Евгения Вахтангова, режиссёр-постановщик Павел Сафонов. Здесь Подсекальников в исполнении Юрия Цокурова — человек ранимый, неуверенный и не знающий, что делать со своей жизнью, но который в конце концов находит свой голос, находит себя в мире масс.
- Ваша поддержка помогает развивать канал и создавать полезный контент. Вы можете поддержать канал, отправив донат. Спасибо!
Источники:
Николай Эрдман. Пьесы. Интермедии. Письма. Документы — М.: Искусство, 1990.
Игорь Сухих. Русский канон: Книги XX века / — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2019.
