41
Ахмад Абд Аль-Джавад не спеша шёл по берегу Нила к плавучему дому Мухаммада Иффата. Ночь была тиха, небо безоблачно, и мерцали звёзды. Постепенно холодало. Когда он добрался до нужного места и хотел спуститься, то посмотрел по привычке, которую до сих пор не забыл, вдаль, туда, где был плавучий дом, что он когда-то звал «домом Занубы». Те мучительные воспоминания закончились год назад, и в сердце его остались лишь раздражение и стыд. Ещё одним следствием тех событий было то, что он прекратил посещать собрания, где присутствовали женщины, как и тогда, после гибели Фахми. Он прилежно терпел весь год, пока не стал раздражительным, и тогда отступил от своего решения и вновь устремился к запретным развлечениям.
Ещё минута, и он пришёл на встречу с привычной и любимой компанией, состоявшей из трёх мужчин и двух женщин. С друзьями-мужчинами он виделся в последний раз вчера вечером, зато этих женщин он не видел уже года полтора или около того – примерно с той ночи, когда Зануба вошла в его жизнь. Пока ещё ничего не началось: бутылки пока не были откупорены, а порядок ещё соблюдался. Джалила занимала диван в центре и поигрывала своими золотыми браслетами, как бы прислушиваясь к их лёгкому звону. А Зубайда стояла под лампой, подвешенной к потолку и смотрелась в маленькое зеркальце, что держала в руках, разглядывая свои украшения. Она повернулась спиной к столу, где стояли бутылки с виски и тарелки с закусками. Мужчины с непокрытой головой разошлись кто куда по комнате, сняв верхнюю одежду. Ахмад Абд Аль-Джавад поздоровался с каждым, а затем тепло пожал руки обеим женщинам. Джалила поприветствовала его:
- Добро пожаловать, мой любимый брат!
А Зубайда улыбнулась с порицающим видом и сказала:
- Добро пожаловать тому, кто заслужил от нас только слов «до свидания», не будь правил вежливости.
Он снял с себя кафтан и феску и бросил взгляд на свободные места, – Зубайда присела рядом с Джалилой, – и немного поколебался, прежде чем подойти к дивану, где сидели женщины, и усесться там же. Его нерешительность не ускользнула от внимания Али Абдуррахима, который заметил:
- Так и кажется, будто ты новичок!
Джалила, словно подбадривая его, сказала:
- Тебе-то какое до него дело? Между нами нет никакой преграды...
Зубайда тут же рассмеялась и насмешливо отметила:
- У меня больше всего прав так говорить. Он разве теперь не мой родственник?!
Ахмад Абд Аль-Джавад понял, на что она намекает, и с тревогой спросил себя, насколько ей известно обо всём этом деле. Однако мягко сказал:
- Я почтён, моя госпожа!
Поглядев на него в смущении, она спросила:
- Ты и впрямь доволен тем, что случилось?
Он учтивым тоном ответил:
- Ну, поскольку ты её тётка!..
Неодобрительно махнув рукой, она сказала:
- Что до меня, то сердце моё никогда не будет ею довольно!
Прежде чем Ахмад успел её спросить о причине этого, Али Абдуррахим, потирая руки, воскликнул:
- Отложите свой разговор, пока мы не заполним наши головы!..
Встав и подойдя к столу, он откупорил бутылку и наполнил рюмки, затем заботливо поднёс каждому, что указывало на его привычное удовлетворение послужить друзьям виночерпием. Подождав, пока все будут готовы к выпивке, он сказал:
- За здоровье наших любимых, наших братьев и музыку. Пусть они сопровождают нас всегда!
Они, улыбаясь, поднесли рюмки к губам. Ахмад Абд Аль-Джавад поглядел поверх своей рюмки на лица друзей... Этих друзей, с которыми он делил любовь и верность на протяжении почти сорока лет и считал дорогими своему сердцу. Он не мог сдержать волнения в груди из-за чувства искренней братской привязанности. Затем перевёл глаза на Зубайду и вернулся к разговору с ней, спрашивая:
- Почему твоё сердце не довольно ею?
Она бросила на него взгляд, дав почувствовать, как рада этой возможности поговорить с ним, и ответила:
- Потому что она предательница и не выполняет обещанного. Она предала меня больше года назад, покинув мой дом без разрешения и исчезнув в неизвестном направлении...
«Интересно, неужели она и правда не знала тогда, куда ушла Зануба?»
Ему не хотелось комментировать ни слова из того, что она сказала. Она же снова спросила его:
- До тебя не дошли эти новости?
Он спокойно ответил:
- Дошли в своё время.
- Это я заботилась о ней с малолетства и пеклась так, как будто собственная мать. И посмотри, чем она наградила меня за это! Вот тебе и нечистая кровь!
Али Абдуррахим, делая вид, что протестует против её слов, пошутил:
- Не оскорбляй её кровь. Ведь у тебя такая же!
Но она серьёзно ответила:
- Моя кровь тут не при чём!
Тут пришёл черёд Ахмада спросить:
- А интересно, кто же был её отцом?
- Её отцом?!
Эта фраза вырвалась из уст Ибрахима Аль-Фара: сказана она была так, словно вот-вот следом польётся целый поток насмешек. Однако Мухаммад Иффат тут же отреагировал:
- Помни, что речь идёт о жене Ясина!
Шутливое выражение на лице Аль-Фара растаяло, и он смущённо замолчал. Тогда Зубайда вновь взяла слово:
- Что до меня, то я не шучу, говоря о ней. Она давно завистливо поглядывала на меня и изо всех сил соперничала со мной, пока я заботилась о ней. Я угождала ей и закрывала глаза на её недостатки. – Она засмеялась. – Она мечтала о том, чтобы стать певицей!
Она перевела взгляд на присутствующих, затем саркастическим тоном заметила:
- Однако ей это не удалось, и она вышла замуж!..
Али Абдуррахим недоверчиво спросил:
- А по-твоему, замужество – это неудача?!
Она покосилась на него одним глазом и приподняла одну бровь так, что она стала выше другой:
- Да, приятель!.. Певица не покидает ансамбль, если только она не неудачница...
Тут Джалила запела куплет из песни:
«Ты вино, душа моя, Ты осчастливил нас своим приходом».
Господин Ахмад широко улыбнулся и приветствовал её нежным вздохом, приукрашенным восторгом. Али Абдуррахим снова поднялся и сказал:
- Минута молчания, пока мы не опрокинем ещё по рюмочке!...
С этими словами он наполнил рюмки и роздал их, затем вместе со своей рюмкой вернулся к остальным. Ахмад Абд Аль-Джавад, взяв свою рюмку, поглядел на Зубайду. Она с улыбкой повернулась к нему и подняла руку с рюмкой, словно говоря: «За твоё здоровье!» Он сделал так же, как и она, и оба выпили одновременно. Она при этом весело глядела на него. Прошёл год, но в нём так и не возникло желания к женщине, словно испытанный им суровый опыт потушил его пыл. Или в том была повинна его гордость, или даже плохое самочувствие. Но опьянение алкоголем и ласковый взгляд расшевелили его сердце, и он почувствовал сладость от такого приёма после горечи отказа, сочтя его дружеским приветствием слабого пола, которым интересовался всю жизнь. Возможно, она перевязывала рану на его уязвлённом самолюбии, с которым так жестоко обошлись и возраст, и предательство. Улыбка Зубайды словно говорила ему: «Твой век ещё не закончен!» Он не сводил глаз с её взгляда, продолжая улыбаться.
Тут Мухаммад Иффат принёс лютню и поставил её меж обеих женщин. Джалила взяла её и начала поигрывать струнами, а когда заметила, что привлекла внимание слушателей, запела: «Я обещаю тебе, любимый...»
Ахмад Абд Аль-Джавад изобразил на лице покой и гармонию, как делал всегда, когда слушал Зубайду или Джалилу. Он кивал головой в такт мелодии, как будто своими движениями хотел устроить представление. На самом деле, от всего мира музыки у него остались разве что воспоминания. Великие исполнители, вроде Аль-Хамули, Османа, Аль-Манилави, Абдульхая, покинули этот мир, как прошли и его юношеские победы. Ему следовало подготовить себя к тому, чтобы довольствоваться тем, что есть, и воскресить в памяти любовь к музыке, пусть даже путём похлопывания и притоптывания ей в такт. Его любовь к песням и страсть к музыке сделали его завсегдатаем театра Муниры Махдийи, хотя он не любил театральной музыки, не говоря о том, что ему надоедало сидеть в театре, напоминающем школу. В доме Мухаммада Иффата он слышал пластинки с записями новой певицы Умм Кульсум, но прислушивался к ним осторожно и подозрительно, и не испытывал удовольствия, несмотря на то, что, как говорили, сам Саад Заглул хвалебно отзывался о красоте её голоса.
Тем не менее, по внешнему виду Ахмада нельзя было догадаться о его истинном отношении к пению. Он продолжал слушать Джалилу счастливый и довольный, и своим мелодичным голосом вместе со всеми повторял припев: «Обещаю тебе». Наконец Аль-Фар горестно воскликнул:
- Где, где же бубен?! Где бубен, чтобы мы послушали сына Абд Аль-Джавада?
«Спроси лучше, где сам Ахмад Абд Аль-Джавад, который играл когда-то на бубне! Ох, время не изменило нас».
Джалила закончила песню в атмосфере всеобщего восторга, однако благодарно улыбаясь, словно в оправдание сказала:
- Я устала...
Но Зубайда расточала ей похвалу, как часто бывало между ними, то ли из вежливости, то ли из стремления к общему миру. Ни для кого не было секретом, что звезда Джалилы как певицы быстро закатывалась, и последним знамением тому было то, что бубнистка Фино покинула её ансамбль и перешла в другой. То был естественный закат карьеры, равно как увядание многих других её преимуществ, на которых покоилась былая слава: её очарование и красивый голос. Поэтому Зубайда больше не испытывала к ней зависти и могла польстить ей без всякой обиды, особенно потому, что сама достигла пика в жизни, после которого был только один путь: вниз. Друзья часто спрашивали друг друга, а готова ли Джалила к этому опасному периоду в жизни. Мнением Ахмада Абд Аль-Джавада было то, что она не была готова. Он обвинял некоторых из её любовников в разбазаривании значительной части её состояния, однако в то же время открыто заявлял, что она такая женщина, которая знает, как заработать деньги любым способом. В этом ему вторил Али Абдуррахим, говоривший: «Она торгует красотой женщин из своего ансамбля, а её дом постепенно превращается в нечто иное». Что же до Зубайды, то они были единодушны на её счёт: несмотря на своё мастерство выманивания денег, эта щедрая женщина увлеклась тем, что пожирало любой капитал, словно пламя: алкоголь и наркотики, особенно кокаин.
Мухаммад Иффат, обращаясь к ней, сказал:
- Позволь мне выразить моё восхищение твоими нежными взглядами, которые предназначены одному из нас.
Джалила засмеялась и тихо сказала:
- Глаза разоблачили его...
Ибрахим Аль-Фар неодобрительно спросил:
- Ты же не считаешь, что находишься среди слепых?
Ахмад Абд Аль-Джавад притворился, что огорчён:
- С такой откровенностью не стать вам сутенёрами, как бы вы ни хотели!
Зубайда же ответила Мухаммаду Иффату:
- Я смотрю на него так только из-за одного. Да не допустит Аллах такого! Но я завидую его молодости! Посмотрите на его чёрную шевелюру вы, седоволосые, и ответьте мне, дадите ли вы ему хоть на день больше сорока лет?
- Я бы дал ему целый век...
Ахмад Абд Аль-Джвад сказал:
- Из ваших лет!
В этот момент Джалила начала петь «В глазах завистника – бревно, милая подруга».
Зубайда заметила:
- Ему нечего бояться моей зависти, мои глаза не причинят ему вреда!
Многозначительно покачав головой, Мухаммад Иффат сказал:
- Основа любого вреда это твои глаза!
Ахмад Абд Аль-Джавад обратился на сей раз к Зубайде:
- Ты говоришь о моей молодости? Разве ты не слышала, что сказал врач?
Словно не веря ему, она сказала:
- Мухаммад Иффат сообщил мне, но что это за давление такое, которым ты так озабочен?
- Он обвязал мне руку каким-то странным мешком и начал надувать его из кожаного насоса, а затем сказал: «У вас высокое давление!»
- А откуда оно взялось, это давление?
Ахмад засмеялся и ответил:
- Думаю, что из того самого насоса!
Ибрахим Аль-Фар, ударив рукой об руку, сказал:
- А может это заразная болезнь, ведь не прошло и месяца, как она напала на нашего друга, и все мы отправились по врачам. Диагноз в каждом случае был один и тот же: давление!
Али Абдуррахим заметил:
- Скажу вам один секрет. Это один из симптомов революции, а доказательство заключается в том, что ни один из нас не слышал о ней до того, как она вспыхнула!
Джалила спросила Ахмада:
- А каковы симптомы давления?
- Головная боль, мать ею, одышка при ходьбе...
Зубайда, с улыбкой, скрывавшей её волнение, пробормотала:
- А у кого не бывает хоть раз таких симптомов? Что вы думаете, у меня тоже давление!..
Ахмад Абд Аль-Джавад спросил её:
- Сверху или снизу?
Все засмеялись, включая саму Зубайду, а затем Джалила сказала:
- Раз уж ты поведал нам о давлении, то осмотри её, может, тебе удастся узнать причину!
Ахмад ответил:
- Она должна принести мешок, а я принесу насос!
Они снова засмеялись, а Мухаммад Иффат протестующе сказал:
- Давление... Давление... Давление... Мы только и слышим сейчас, что о враче, который разговаривает с нами так, будто приказывает своему рабу: «Не пей вино, не ешь красного мяса, избегай яиц...»
Ахмад Абд Аль-Джавад насмешливо спросил:
- А что ещё делать такому человеку, как я, который только и ест, что красное мясо и яйца, и не пьёт ничего иного, кроме вина?!
Зубайда тут же ответила:
- Ешь и пей на здоровье и в своё удовольствие. Человек сам себе врач. А последнее слово за нашим Господом, только Он излечивает...
Вместе с тем, он подчинялся указаниям врача всё то время, когда был вынужден соблюдать постельный режим, а когда поднялся, то постарался забыть врачебные рекомендации в целом и по отдельности.
Джалила продолжила:
- А я не доверяю врачам, хотя признаю, что их можно простить за то, что они говорят и делают, ведь они живут за счёт болезней других, как мы, певцы, живём за счёт свадеб. Они не могут обойтись без этих мешков и насосов, приказаний и запретов, как и мы – без бубна, лютни и песен...
Ахмад с облегчением и пылом сказал:
- Ты права. Болезни и здоровье, жизнь и смерть – всё по воле единого Аллаха. Тот, кто уповает на Аллаха, не будет огорчён...
Ибрахим Аль-Фар засмеялся:
- Поглядите-ка, люди, на этого человека! Он ртом пьёт, глазами похотливо глядит, а языком проповедует!
Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:
- Я не виноват, раз уж проповедую в публичном доме!
Мухаммад Иффат, внимательно разглядывая Ахмада Абд Аль-Джавада, удивлённо покачал головой:
- Мне бы хотелось, чтобы среди нас был Камаль, чтобы и он мог получить выгоду от твоей проповеди!
Али Абдуррахим спросил:
- Кстати, он всё-ещё считает, что человек произошёл от обезьяны?!
Джалила ударила себя в грудь и воскликнула:
- Какой ужас! Сожалею!
Зубайда изумилась:
- От обезьяны?!..., – затем, словно не веря в это. – Может, он имеет в виду собственное происхождение?!
Ахмад сказал ей предостерегающе:
- А ещё он утверждал, что женщина произошла от львицы!
Громко расхохотавшись, она сказала:
- О, если бы мне довелось увидеть потомка обезьяны и львицы!
Тут вмешался Ибрахим Аль-Фар:
- Однажды он повзрослеет и выйдёт из окружения своей семьи, и убедится в том, что все люди произошли от Адама и Евы...
Ахмад Абд Аль-Джавад тут же отреагировал на его слова:
- Или я его приведу сюда с собой однажды, чтобы он убедился, что человек произошёл от собаки!
Али Абдуррахим встал и подошёл к столу, чтобы наполнить рюмки, и спросил Зубайду:
- Ты лучше нас всех знаешь этого человека, так скажи, к какому животному ты его отнесёшь?
Она ненадолго задумалась, наблюдая, как руки Али Абдуррахима наливают виски в рюмки, затем с улыбкой сказала:
- К ослу!..
Джалила спросила:
- Это оскорбление или комплимент?
Ахмад Абд Аль-Джавад ответил:
- Смысл его в животе той, что это сказала!
Они снова выпили в лучшем расположении духа; Зубайда взяла лютню и запела: «Опусти занавеску перед нами».
В необузданном опьянении тело Ахмада Абд Аль-Джавада принялось раскачиваться в такт мелодии. Он поднял перед глазами рюмку, в которой от виски остался только осадок, и сквозь неё посмотрел на Зубайду, как будто хотел рассмотреть её через подзорную трубу из алкоголя. Напряжённость между ними исчезла, если и вообще была, и выяснилось, что всё, что было раньше между Ахмадом и Зубайдой, вернулось на свои места. Все запели вслед за Зубайдой, и голос Ахмада зазвучал громко и весело, пока песня не закончилась под восторженные аплодисменты. Мухаммад Иффат не преминул спросить Джалилу:
- Кстати, насчёт песни «Глаза его выдают его любовь». Что ты думаешь об Умм Кульсум?
Та ответила:
- Её голос – Аллах свидетель! – прекрасный, однако он пронзительный, как у ребёнка..!
- Некоторые говорят, что она сменит Муниру Махдийю. Но есть и такие, кто утверждает, что её голос даже красивее, чем у самой Муниры!..
Джалила воскликнула:
- Бред!.. Куда этому визгу до хрипотцы Муниры?!
Зубайда презрительно заметила:
- Есть в её голосе что-то напоминающее чтецов Корана, словно она певица в чалме!
Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:
- Меня она не соблазняет, но уж очень многие увлечены ею. По правде говоря, эпоха вокала закончилась со смертью господина Абдо Аль-Хамули...
Мухаммад Иффат подразнил его:
- Ты реакционер. Постоянно цепляешься за прошлое..., – тут он подмигнул ему глазом... – Разве это не ты настаивал, что в твоём доме порядок установлен железом и огнём, даже в эпоху демократии и парламента?!
Ахмад саркастически заметил:
- Демократия для народа, а не для семьи...
Али Абдуррахим серьёзным тоном сказал:
- Ты думаешь, что сегодня можно управлять молодёжью так же, как и в старые времена?! Той самой молодёжью, что привыкла устраивать демонстрации и забастовки на виду у солдат?
Ибрахим Аль-Фар сказал:
- Я не знаю, о чём ты говоришь, но я разделяю мнение Ахмада. Каждый из нас имеет сына, и да поможет нам Аллах...
Мухаммад Иффат передразнил его:
- Вы оба пылкие сторонники демократического правления, правда только на словах, однако у себя дома вы диктаторы!
Ахмад Абд Аль-Джавад выразил протест:
- Ты что же, хочешь, чтобы я позволил Камалю, его матери и Ясину высказывать своё мнение, прежде чем принять решение по какому-то делу?!
Зубайда расхохоталась:
- И ещё не забывай о Занубе, прошу тебя...
Ибрахим Аль-Фар тоже высказался:
- Если революция была причиной того, что мы натерпелись от своих детей, то да простит Аллах Саада-пашу...
Выпивка, пение, музыка и шутки продолжались. Шум усилился, голоса их смешались, и ночь шла своим чередом, не обращая ни на что внимания. Он глядел на неё и замечал, что и она тоже глядит на него, или она глядела на него и замечала, что он глядит на неё. Он сказал себе: «В этом мире нет ничего, кроме единственного удовольствия», и даже хотел выразить эту мысль вслух, но либо воодушевлённое желание поделиться ею погасло, либо он просто не смог этого сделать. Но почему же на него напала эта апатия?! Он снова спросил себя: «Продлится ли удовольствие на час, или это будет долгим союзом?» Душа его тосковала по удовольствиям и утешению, но в ушах стоял звон, напоминавший шёпот нильских волн. Ему уже был шестой десяток, и он говорил себе: «Спроси мудрецов, как проходит жизнь, ведь мы знаем, что это происходит, но в то же время не ведаем...»
- Почему ты замолчал? Да избавит нас Господь от всякого зла...
- Я?!.. Немного отдохну...
«Да, как же приятен отдых! Долгий сон, после которого ты будешь здоров. До чего же замечательно быть здоровым. Но они гонятся за тобой и не дают тебе ни момента передышки, чтобы ты мог насладиться миром. И разве этот взгляд не завораживает? Вот только шёпот волн всё нарастает, как же ты можешь слышать пение?»
- Нет, мы не отстанем от него, пока не устроим свадебную процессию. Что вы думаете?.. Процессию... Процессию!
- Встань, мой верблюд...
- Я?!... Немного отдохну сначала...
- Процессию... Процессию. Как было впервые в том доме в Гурийе...
- Это было так давно...
- Мы обновим это. Процессию... Процессию...
«Они не знают жалости. Но на этот раз она исчезла. Тени скрыли её. Какая же густая темнота!.. И какой же сильный звон у меня в ушах! И ещё эта ужасная забывчивость...!»
- Глядите...!
- Что с ним?!..
- Дайте немного воды... Откройте окно...!
- О Милостивый Господь...
- Всё в порядке... в порядке. Вот платок, что смочен в холодной воде, всё уже хорошо...
42
С того «происшествия» с отцом прошла неделя. Врач приходил к нему ежедневно, однако его состояние было тяжёлым настолько, что никому не разрешалось видеться с ним. Даже дети незаметно проходили в комнату на цыпочках и бросали взгляд на спящего, рассматривая на его лице покорную апатию, а затем отходили с угрюмым выражением и замиранием сердца. Они обменивались взглядами, избегая при этом смотреть друг другу в глаза. Врач сказал, что это результат высокого давления, поставил больному банки и заполнил кровью целый таз. Чёрной кровью, как сказала Хадиджа, дрожа всем телом. Амина возвращалась из его комнаты время от времени, словно блуждающий призрак. Камаль же казался растерянным, словно задавался вопросом, как такие опасные события могли произойти всего-лишь в мгновение ока, и как такой гигант, как его отец, мог покорно сдаться. Затем он украдкой посмотрел на мать-призрак, на заплаканные глаза Хадиджи, на бледное лицо Аиши, и снова спросил себя, что же всё это значит. Он обнаружил, что его занесло так далеко, что он представлял себе конец, которого так боялось сердце, рисовал в своём воображении мир, где не было его отца. В груди его всё сжалось, сердце замирало от тревоги. Он со страхом задавался вопросом, как его мать может вынести такой конец? Она и сама сейчас выглядела как покойница, хотя ничего пока не случилось. И тут он вспомнил Фахми и спросил себя: возможно ли, что он забудет о том, что случилось с отцом, так же, как и забыл то, что случилось с братом?.. Мир виделся ему мраком.
Ясину было известно об этом происшествии уже на следующий день, после того, как оно случилось. Он пришёл домой впервые с тех пор, как покинул его, женившись на Мариам, и сразу же направился в комнату отца. Он долго молчаливо смотрел на него, затем в замешательстве удалился в гостиную. Там он застал Амину, и оба пожали друг другу руки после долгой разлуки. Он был глубоко тронут, держа её руку в своей, и глаза его наполнились слезами.
Отец оставался в постели, поначалу не разговаривая и не двигаясь. Когда ему сделали кровопускание, жизнь постепенно стала возвращаться к нему. Он смог произносить по одному слову или даже коротенькой фразе, которыми выражал свои пожелания. Но в то же время он чувствовал боль, и испускал стоны и вздохи. Когда же боль утихла, ему начал надоедать принудительный постельный режим, лишивший его благословенной возможности двигаться и привести себя в порядок. Его приговорили есть, пить и делать то, что вызывало у него отвращение, и всё в одном месте: в кровати. Сон его был прерывистым, зато раздражение постоянным. Но первым, о чём он спросил, было то, как его привезли домой, пока он находился без сознания. Амина ответила, что его привезли в экипаже его друзья Мухаммад Иффат, Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар, и осторожно отнесли его в кровать, а затем привели врача, несмотря на то, что было уже очень поздно. Потом он внимательно спросил, были ли у него посетители, и жена сказала, что их поток не прекращается, однако врач запретил им встречу с ним на некоторое время. Он слабым голосом повторял: «Всё находится в руках Божьих и в начале, и в конце», и «Попросим у Аллаха хорошего исхода». Но по правде говоря, он не отчаивался и не чувствовал приближение конца. Его уверенность в жизни, которую он любил, несмотря на боль и страх, не ослабевала. Вместе с потоком сознания к нему вернулась и надежда. Он не давал никому последних наставлений, не прощался и не поверял никому свои тайны, касающиеся работы и имущества; напротив, он пригласил к себе Джамиля Аль-Хамзави и поручил ему некоторые коммерческие дела, о которых тот ничего не знал. Также он послал Камаля к местному портному в Хан Джафар забрать готовую одежду, которую он заказывал, и заплатить за неё. Смерть он упомянул разве что в тех нескольких фразах, что он повторял, за которыми словно скрывалась жестокость самой судьбы.
К концу первой недели врач заявил, что больной благополучно пережил критический этап, и что теперь ему необходимо лишь некоторое терпение, чтобы к нему полностью вернулось здоровье и восстановились силы. Врач повторил то, что уже говорил раньше, когда в первый раз предупреждал о высоком давлении, и больной пообещал ему быть послушным. Себе же он дал искреннее обещание отказаться от распущенного поведения после того, как на себе познал вредные последствия, убедившие его в серьёзности ситуации, когда уже не до шуток. Он утешал себя, говоря: «Здоровый образ жизни с некоторыми ограничениями, в любом случае, лучше, чем болезнь».
Так кризис благополучно миновал, и семья смогла перевести дыхание. Сердца всех были исполнены благодарности. В конце второй недели Ахмаду Абд Аль-Джаваду было позволено встречаться с посетителями, и это был счастливый день. Семья его была первой, кто праздновал его. На встречу с ним пришли дети со своими вторыми половинками, и впервые с тех пор, как он был прикован к постели, они смогли поговорить с ним. Отец переводил глаза с одного на другого: Ясина, Хадиджу, Аишу, Ибрахима Шауката, Халиля Шауката, и со своей привычной любезностью, не покинувшей его и в такой момент, спросил их о детях: Ридване, Абдул Муниме, Ахмаде, Наиме, Усмане и Мухаммаде. Они сказали ему, что дети не пришли ради его же покоя, и пожелали ему долгих лет и крепкого здоровья. Затем они рассказали о том, как огорчились из-за его болезни, и как потом обрадовались его выздоровлению. Хадиджа говорила дрожащим голосом, а Аиша даже оставила на его руке, когда целовала её, слезинку, которой не требовалось никаких комментариев. Ясин же мягким тоном сказал, что и сам он заболел, когда заболел отец, и поправился, когда Аллах даровал ему исцеление. Бледное лицо отца оживилось от радости, и он долго беседовал с ними о непреложном приговоре, милости и доброте Аллаха, о том, что верующий обязан терпеливо глядеть в лицо своей судьбе, полагаясь на одного только Господа.
Они покинули комнату отца и перешли в комнату Камаля, освобождая гостиную для прохода других визитёров, ожидающих аудиенции. Тут-то Ясин и подошёл к Амине, сжал её руку и сказал:
- Я не говорил вам о том, что у меня на душе в течение двух прошедших недель, ибо болезнь папы лишила меня разума, чтобы думать о чём-то другом. Но сейчас, когда Аллах послал ему исцеление и благополучие, я бы хотел попросить прощения за своё возвращение в этот дом без вашего разрешения. По правде говоря, вы приняли меня с той же лаской, что и в те счастливые давно минувшие дни. Однако теперь я должен представить вам мои извинения...
Лицо Амины порозовело, и она в волнении сказала:
- Что прошло, то прошло, Ясин. Это твой дом, и ты встретишь в нём радушный приём, когда пожелаешь...
Ясин же проявил твёрдость:
- Я не люблю ворошить прошлое, но клянусь головой отца и жизнью моего сына Ридвана, что сердце моё никогда не питало злобу ни к одному из обитателей этого дома; я всех вас любил и люблю так же, как и себя. Вероятно, шайтан ввёл меня в заблуждение. Человек подвергается и не такому. Однако сердце моё никогда не было порочным...
Амина положила руку на его широкое плечо и искренне сказала:
- Ты всегда был одним из моих детей. Не отрицаю, что один раз я разозлилась на тебя, но мой гнев прошёл, и слава Богу. Осталась лишь былая любовь к тебе. Это твой дом, Ясин. Добро пожаловать...
Ясин, благодарный ей, присел, а когда Амина ушла, сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
- До чего прекрасна эта женщина. Поистине, Аллах не простит тех, кто причинит ей вред. Да проклянёт Аллах шайтана, что впутал меня однажды в такое дело, которое задело её чувства...
Хадиджа, многозначительно поглядев на него, сказала:
- Не проходит и года, как шайтан впутывает в тебя в какую-нибудь неприятность. Ты словно игрушка в его руках...
Он взглянул на неё, и глаза его словно молили о пощаде от её острого язычка. Зато Аиша заступилась за него:
- Это уже всё давно прошло и закончилось...
Хадиджа саркастически спросила:
- А почему ты не привёл с собой мадам, чтобы она развлекала нас в этот благословенный день?
Ясин с деланной гордостью ответил:
- Моя жена больше не развлекает людей на свадьбах. Она теперь дама во всех смыслах этого слова...
Уже серьёзным тоном, без следа сарказма, Хадиджа произнесла:
- Как жаль, Ясин. Пусть Господь наш дарует тебе покаяние и выведет тебя на прямой путь...
Словно извиняясь за откровенность своей жены, Ибрахим Шаукат сказал:
- Извините, господин Ясин, но что я-то могу поделать. Она же ваша сестра!
Ясин улыбнулся:
- Бог вам в помощь, господин Ибрахим!
Тут Аиша сказала, глубоко вздыхая:
- Теперь, когда Господь помог папе, скажу вам откровенно, что я никогда не забуду, пока жива, то, как он выглядел в первый день, когда я увидела его. Да не пошлёт Господь болезней никому...
Хадиджа искренне и воодушевлённо заметила в ответ:
- Без него эта жизнь не стоит и обрезка ногтя...
Ясин в волнении сказал:
- Он наше прибежище в любой беде. Он человек, как никто другой среди всех людей!
«А я?..», спросил себя Камаль. «Помнишь ли ты, как стоял в углу комнаты, окружённый со всех сторон отчаянием?.. И как разрывалось твоё сердце, когда ты видел как обессилила мать? Мы знакомы с понятием смерти, но если тень её покажется издалека, то земля завертится у нас под ногами. Но вместе с тем болезненные удары непрерывно будут следовать друг за другом, сколько бы близких людей мы не потеряли. Ты тоже умрёшь, оставив после себя надежды. Но жизнь так желанна, даже если ты испытываешь любовные муки».
Тут со стороны улицы послышался громкий звонок колокольчика прибывшего экипажа. Аиша бросилась к окну и выглянула сквозь створки наружу, затем горделиво обернулась и сказала:
- Важные гости прибыли!
В дом следовали один за другим многочисленные посетители. То были друзья, которые наполняли жизнь отца семейства: государственные служащие, адвокаты, сановники, торговцы. Лишь немногие из них не бывали в этом доме раньше. Другие же приходили сюда только как гости, которых Ахмад Абд Аль-Джавад приглашал на банкеты, устраиваемые им в особых случаях. Помимо тех и других некоторые лица часто можно было заметить в квартале ювелиров и на Новой дороге. Все они были его друзьями, но не относились к тому же классу, что и Мухаммад Иффат и его товарищи. Они оставались в доме недолго, соблюдая правила посещения больного. Но дети хозяина дома находили в этом повод для гордости всеми этими гостями, их экипажами и лошадьми с превосходными сёдлами и уздечками. Аиша, всё ещё продолжавшая наблюдать за ними, сказала:
- Ну вот и прибыли его любимые друзья.
До них донеслись голоса Мухаммада Иффата, Али Абдуррахима и Ибрахима Аль-Фара, которые смеялись и громко воздавали хвалу Господу. Ясин сказал:
- В мире не осталось таких друзей, как эти.
В ответ на его слова Ибрахим и Халиль Шаукат произнесли «Амин», а Камаль с грустью, которую никто не заметил, произнёс:
- Редко жизнь позволяет друзьям оставаться вместе так долго, как этим!
Ясин снова с удивлением сказал:
- Не проходило и дня, чтобы они не посетили дом. И покидали его в дни несчастья лишь со слезами на глазах...
Ибрахим Шаукат сказал:
- Не удивляйся. Они прожили вместе больше, чем вы живёте на свете!
Тут Хадиджа ушла на кухню, чтобы предложить свою помощь. Поток визитёров не прекращался. Пришёл Джамиль Аль-Хамзави после того, как запер лавку, за ним последовал Ганим Хамиду, владелец маслобойни в Гамалийе, затем Мухаммад Аль-Аджами, торгующий кускусом в Салихийе. Аиша внезапно воскликнула, указывая на улицу из окна:
- Шейх Мутавалли Абдуссамад! Интересно, сможет ли он подняться на верхний этаж?!
Шейх стал пересекать двор, опираясь на свою палку и время от времени покашливая, чтобы привлечь к своей персоне внимание тех, кто стоял у него на дороге. Ясин ответил:
- Он же может подняться на вершину минарета..., – затем, отвечая Халилю Шаукату, который спросил о возрасте шейха, указывая взглядом на свои пальцы…, – ему между восьмидесятью и девяноста! Но только не спрашивай о его здоровье!..
Камаль спросил:
- И он ни разу не был женат за всю свою долгую жизнь?
Ясин ответил:
- Говорят, что он был мужем и отцом, но его жена и дети были преданы милости Господа.
Аиша снова воскликнула, но не сдвинулась со своего места у окна:
- Глядите!.. Это же иностранец!.. Интересно, кто это?
Он пересекал двор дома, бросая вокруг себя нерешительные пытливые взгляды. На голове его была круглая соломенная шляпа, из-под полей которой виднелся рябой из-за оспы нос с горбинкой и взъерошенные усы. Ибрахим заметил:
- Он, по всей видимости, ювелир из квартала золотых дел мастеров!..
Ясин в замешательстве пробормотал:
- Но внешность у него как у грека. Интересно, где я уже видел это лицо?!
Пришёл слепой юноша в тёмных очках, которого вёл за руку мужчина из деревни; на голове у него куфия, одет в длинное чёрное пальто, из-под которого виднелся полосатый джильбаб. Ясин узнал их обоих с первого же взгляда, и был крайне удивлён. Слепым юношей был Абдо-цитрист из ансамбля Зубайды. А его спутником – владелец известной кофейни в квартале Ваджх Аль-Бирка по имени Аль-Хумайуни, вымогатель, грабитель, сутенёр, и тому подобное...
Тут послышался голос Халиля:
- Этот слепой – цитрист из ансамбля Зубайды-певицы!..
Притворившись удивлённым, Ясин спросил:
- А откуда он знает отца?
Ибрахим Шаукат улыбнулся и сказал:
- Твой отец старинный меломан, и нет ничего странного, что его знают все артисты!..
Аиша тоже улыбнулась, не поворачивая голову, чтобы скрыть улыбку. Ясин и Камаль увидели улыбку Ибрахима и догадались, на что он намекает. Наконец появилась Сувайдан, служанка семейства Шаукат, спотыкавшаяся при длинных шагах. Указывая на неё, Халиль пробурчал: «Ну вот и посланец нашей матери. Пришла, чтобы справиться о здоровье господина». Сама вдова покойного Шауката один раз навестила Ахмада, однако не могла повторить визит из-за напавшего на неё в последние дни ревматизма, заключившего союз против неё со старостью. Хадиджа вернулась с кухни с притворной жалобой, за которой скрывалось хвастовство:
- Нам не хватает только прислужника из кофейни, чтобы подавал кофе!..
Господин Ахмад сидел на кровати, облокотившись спиной о подушку, сложенную пополам, и натянув до самой шеи одеяло, тогда как посетители сидели на диване и стульях, расставленных вокруг кровати. Несмотря на всю свою слабость, он казался счастливым, ибо ничто так не радовало его, как быть в окружении друзей и слушать, как они соревнуются в любезностях и заверяют его в своей преданности. И хотя болезнь не принесла ему блага, он не отрицал и её пользы от того страха за него у братьев, что он обнаружил, и их страданий из-за его отсутствия на вечерних посиделках в кофейне, казавшихся пустыми без него, домашнего затворника. Ему словно хотелось получить ещё больше сочувствия, и потому он принялся рассказывать им о пережитых мучениях и скуке. Ради этого он позволил себе пойти на преувеличение и приукрашивание правды. Глубоко вздохнув, он сказал:
- В первые дни болезни я был убеждён, что мне пришёл конец, и начал произносить шахаду и читать суру «Аль-Ихлас» о неизменности Божьей, то и дело вспоминая вас, ожесточённый мыслью о расставании с вами...
Тут сразу несколько голосов сказали:
- Этот мир не был бы самим собой без вас, господин Ахмад...
Али Абдуррахим взволнованно сказал:
- Твоя болезнь оставила на мне такой след, который никогда не изгладится...
Мухаммад Иффат негромко произнёс:
- Ты помнишь ту ночь?... Бог ты мой, мы все поседели!..
Ганим Хамиду немного наклонился к кровати и сказал:
- Вас спас тот же, кто спас и нас от англичан в ночь, когда мы рыли траншею у ворот Баб Аль-Футух!
«О, то были счастливые дни, дни крепкого здоровья и любви. Фахми был таким одарённым, подающим надежды!»
- Хвала Аллаху, господин Хамиду!..
Шейх Мутавалли сказал:
- Я хочу спросить у тебя, сколько ты дал этому врачу без всякой справедливости?!... Нет нужды отвечать, я всего лишь прошу тебя накормить друзей Божьих, что живут у мечети Хусейна...
Мухаммад Иффат своим вопросом оборвал его:
- А вы сами, шейх Мутавалли, разве вы не из числа друзей Божьих?!.. Поясните это...
Шейх продолжал говорить, не обращая внимания на его слова, постукивая палкой по земле при каждой новой фразе:
- Накорми друзей Хусейна, главой которых выступаю я, хочет того Мухаммад Иффат, или нет. Он тоже должен накормить их в знак уважения к тебе, начиная с меня. Ты должен выполнить предписанную тебе обязанность – совершить хадж в этом году. И как было бы замечательно, если бы ты взял меня с собой. Тогда вознаграждение Господне для тебя возросло бы вдвое...
«До чего ты хорош, до чего близок моему сердцу, шейх Мутавалли. Ты один из ориентиров самого времени...»
- Обещаю вам, шейх Мутавалли, что возьму вас с собой в Хиджаз и Мекку, если позволит Милостивый Господь...
В этот момент иностранец, снявший с себя шляпу и обнажив голову с редкими белоснежно седыми волосами, сказал:
- Немного раздражения. Раздражение – это причина всего. Отбросьте его, и будете сильным, словно бомба.
«Этот Манули, который продавал тебе спиртное в течение тридцати пяти лет, продавец счастья и кладбищенский агент».
- Это результат покупки вашего товара, Манули!
Манули посмотрел на лица остальных своих клиентов и ответил:
- Никто не говорил, что алкоголь приводит к болезни. Это всё вздор. Неужели радость, смех и приподнятое настроение могут вызвать болезнь?!
Шейх Мутавалли Абдуссамад, повернувшись к иностранцу и нацелив на него почти невидящие глаза, воскликнул:
- Вот теперь я узнал тебя, источник бед! Когда я заслышал твой голос в первый раз, то спросил себя, где я слышал голос этого шайтана раньше?!
Мухаммад Аль-Аджами, продавец кускуса, подмигнув глазом в сторону шейха Мутавалли, спросил Манули:
- Манули, а не был ли шейх Мутавалли одним из ваших клиентов?
Иностранец с улыбкой ответил ему:
- У него рот набит едой. Как же туда поместится ещё и алкоголь, дорогой мой?
Сжав покрепче рукоятку своей палки, шейх Абдуссамад закричал:
- Следи за своими манерами, Манули!
Аль-Аджами выкрикнул:
- Шейх Мутавалли, вы станете отрицать, что были фанатичным курильщиком гашиша до того, как вас разбила старость?
Шейх, махнув в знак протеста рукой, сказал:
- Гашиш не запрещён. Разве вы сами не пробовали читать утреннюю молитву, накурившись гашиша?.. Аллах Велик... Аллах Велик!
Ахмад Абд Аль-Джавад заметил, что Аль-Хумайуни молчит, и повернувшись к нему с улыбкой, любезно спросил:
- А как вы поживаете, учитель?.. Боже мой, сколько времени прошло!..
Аль-Хумайуни ответил ему голосом, больше напоминавшим мычание быка:
- Ей-Богу, давно, давно!.. А всё из-за вас, господин Ахмад, это вы покинули нас. Но когда господин Али Абдуррахман сказал мне, что мой противник слёг в постель, мне вспомнились дни нашей молодости, словно они и не прекращались ни на миг, и я сказал себе: «Было бы нелояльно с моей стороны не нанести визит этому дорогому человеку, такому мужественному, весёлому и общительному. И если бы не боязнь осуждений, я бы привёл с собой Фатуму, Тамалли, Даулат и Нахаванд. Все девочки так скучают по вам, так хотят увидеть! Боже мой, господин Ахмад, вы для нас одинаково дороги, независимо от того, оказывали ли нам честь своим посещением каждую ночь или покинули нас на многие годы!..
Обведя по кругу всех присутствующих своими острыми глазками, он заметил:
- Вы все оставили нас. Да будет благословение Божье на господине Али. И да поможет Он Сании Аль-Кулали, из-за которой его так тянет к нам. Кто теряет позади своё прошлое, обречён блуждать. У нас самое что ни на есть естественное общение. Что же вынудило вас оставить нас? Если бы причиной тому служило покаяние, мы бы простили вас всех, но время для покаяния ещё не пришло. Да отдалит его Господь наш как можно дальше, и да дарует вам долгую жизнь и радость!
Указывая на себя, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:
- Вы и сами вот видите, что мы завязали с этим!
«Учитель» пылко возразил:
- Не говорите этого, господин всех мужчин. Ваше недомогание пройдёт безвозвратно. Я не оставлю вас в покое, пока вы не дадите обещания вернуться в Ваджх Аль-Бирку хоть раз, если сам Аллах возьмёт вас за руку и подарит исцеление!..
Тут слово взял Мухаммад Иффат:
- Время изменилось, мастер Хумайуни. Где тот квартал Ваджх Аль-Бирка, который мы когда-то знали? Теперь его найдёшь разве что в книгах по истории. Для сегодняшнего поколения он только забава молодых. Как мы можем ходить туда, когда среди них наши же сыновья?
Ибрахим Аль-Фар заметил от себя:
- Не забывай, что мы не можем ввести в заблуждение нашего Господа, если речь заходит о возрасте и здоровье. Мы завязали с этим, как сказал господин Ахмад. Нет среди нас ни одного, кто не был бы вынужден посещать врача, чтобы тот говорил ему: «У вас это, у вас то. Не пейте... Не ешьте... Не дышите». И ещё тому подобные тошнотворные советы. Не слышали ли вы часом о такой болезни, как давление, мастер Хумайуни?
Пристально поглядев на него, мастер сказал:
- Лечение любой болезни – в пьянстве, веселье и игре. И если после этого найдёте от неё хоть след, всучите её мне!
Манули закричал:
- Я именно это и говорил ему, клянусь вашей жизнью!
Мухаммад Аль-Аджами, словно заканчивая слова друга, прибавил:
- И не забудьте про опиум, мастер...
Шейх Мутавалли Абдуссамад изумлённо покачал головой и спросил:
- Люди добрые, подскажите мне, где я: в доме господина Ахмада Абд Аль-Джавада, курильне опиума или в кабаке? Подскажите же мне..!
Аль-Хумайуни, искоса поглядев на шейха Мутавалли, спросил:
- А кто ваш друг?
- Святой угодник...
Мастер саркастически заметил:
- Тогда прочитай мою судьбу, если ты святой!
Мутавалли Абдуссамад воскликнул в ответ:
- Или тюрьма или виселица!
Аль-Хумайуни не удержался и громко засмеялся, а затем сказал:
- Он и впрямь святой угодник. Такой конец меня и ожидает. – Затем он обратился к шейху. – Но попридержи свой язык, а иначе твоё пророчество сбудется в отношении тебя самого!..
Али Абдуррахим, подставив голову к самому уху Ахмада, сказал ему:
- Встань, дорогой мой. Без тебя этот мир не стоит и луковой шелухи. Что с нами случилось, Ахмад? Не думаешь ли ты, что после этого нам стоит больше внимания уделять болезням? Наши отцы женились, даже когда им было за семьдесят. Что же случилось?!
Шейх Мутавалли Абдуссамад так резко воскликнул, что изо рта у него полилась слюна:
- Ваши отцы были верующими. Они были чисты перед Богом, не напивались и не блудили. Вот тебе и ответ...
Ахмад Абд Аль-Джавад ответил своему другу:
- Врач сказал мне, что моё упорное игнорирование высокого давления может привести к параличу, и один лишь Аллах потом сможет помочь мне. Именно это и случилось с нашим другом Аль-Вадини, да почтит его Аллах достойным концом. Я прошу Господа, если наступит мой черёд, чтобы Он почтил меня смертью. Но пребывание в постели годами без движения...! Да помилует нас Аллах!
В этот момент Аль-Аджами, Хамиду и Манули попросили разрешения удалиться, и желая хозяину здоровья и долгих лет, простились с ним. Мухаммад Иффат склонился над Ахмадом и прошептал:
- Джалила передаёт тебе привет. Как бы ей хотелось самой тебя увидеть!..
Уши Абдо-цитриста уловили его слова, и щёлкнув пальцами, он произнёс:
- А я посланник певицы к вам. Она уже готова была переодеться в мужской наряд, чтобы появиться тут, если бы не боялась непредвиденных последствий для вас, и потому послала меня, прося передать вам это:
Он прочистил пару раз горло, а потом тихим голосом запел:
Преданность – мой гонец к нему. Поцелуй за меня милого в губы.
И скажи ему: «Любящая тебя раба покорна».
Аль-Хумайуни улыбнулся, показывая свой золотой зубной протез:
- Это лучшее лекарство. Отведай его и не тревожься о Божьем угоднике, который пророчит виселицу.
«А Зубайда?! Нет у меня желания больше ни к чему. Мир болезни это скверный и презренный мир. Если бы случилась беда, я умер бы, напившись. Разве это не означает, что нужно начать всё с чистого листа?»
Ибрахим Аль-Фар тихо сказал ему:
- Мы дали обещание не притрагиваться к спиртному, пока ты прикован к постели...
- Я освобождаю вас от своего обещания, и прошу у вас прощения за то, что вы пропустили!
Абдуррахим, заманчиво улыбаясь, вымолвил:
- Если бы была возможность отпраздновать здесь этим вечером твоё выздоровление!
Мутавалли Абдуссамад обратился сразу ко всем присутствующим:
- Я призываю вас к покаянию и паломничеству в Мекку...
Аль-Хумайуни сердито заметил:
- Ты словно солдат в опиумной курильне...
По условному сигналу Аль-Фара головы Мухаммада Иффата, Али Абдуррахима и Ибрахима Аль-Фара вплотную приблизились к голове Ахмада и тихо запели:
Если ты не годишься для выпивки, То почему же тогда пьёшь?
Используя ту же мелодию, что в песне:
Если ты не годишься для любви, То почему же тогда влюбляешься?
Одновременно с этим шейх Мутавалли Абдуссамад принялся читать айаты из суры «Покаяние». Ахмада Абд Аль-Джавада до того разобрал смех, что глаза его наполнились слезами. Время шло, но никто не замечал этого, пока не лице шейха Мутавалли не появилось тревожное выражение, и он сказал:
- Да будет вам известно, что я последним покину эту комнату, так как хочу остаться наедине с сыном Абд Аль-Джавада...
43
Ещё через две недели Ахмад Абд Аль-Джавад вышел из дома, и первое, что он сделал, это взял с собой Ясина и Камаля, чтобы те сопровождали его в мечеть Хусейна на коллективную молитву, дабы поблагодарить Господа. В газетах напечатали известие о кончине политика Али Фахми Камиля. Ахмад долго обдумывал это событие, и наконец обратился к сыновьям, когда они выходили из дома:
- Он упал замертво, когда выступал перед многолюдной толпой. Я же вот встал на ноги после пребывания в постели, когда я почти уже видел саму смерть собственными глазами. Кто же может знать, что сокрыто в будущем?! Да, и правда, все жизни в руках Божьих, и каждой смерти предписан свой срок...
Ему пришлось терпеливо ждать дни и даже недели, пока к нему не вернётся его прежний вес, но несмотря на это, он выглядел так, как будто вся его величественность и красота остались с ним. Он шёл впереди, а за ним следовали Ясин и Камаль. Такого полного сбора не наблюдалось с момента гибели Фахми. По дороге от Байн Аль-Касрайн к мечети оба юноши могли наблюдать, каким положением обладал их отец во всём квартале. Не было ни одного лавочника по обеим сторонам дороги, который бы не пожимал ему руку и не обнимал его, поздравляя с выздоровлением. Души Ясина и Камаля взаимно откликались на демонстрацию такой тёплой дружбы с восторгом и гордостью. На лицах их появились улыбки, которые не сходили до конца пути. Ясин наивно спрашивал себя: почему же он сам не пользовался таким же почётом, что и отец, ведь оба они обладали достоинством и красотой, равно как и пороками?!.. А Камаль, несмотря на то, что на какой-то миг это тронуло его, переосмыслял свои прошлые идеи о престиже отца, чтобы посмотреть на них по-новому. Раньше образ отца представал перед его маленькими глазками воплощением величия и достоинства. Сейчас же он не видел в нём ничего такого, или, вернее, ничего в сравнении с собственными высокими идеалами. Таким положением мог пользоваться добросердечный человек, мягкий в общении и весьма мужественный. Однако величие было совершенно противоположно этому. Оно отдавалось гулом и сотрясало апатичные сердца, прогоняло сон из глаз дремлющих, и даже могло вызвать ненависть, а не любовь, гнев, а не довольство, и вражду вместо дружбы. Оно было и открытием, и разрушением, и созиданием. Но не было ли счастьем для человека быть благословенным такой любовью и таким величием? Да, именно так, и доказательством этому служило то, что подчас величие заметных фигур измерялось масштабом принесённых ими в жертву любви и спокойствия ради высоких целей. В любом случае, его отец счастливый человек, и с этим его можно было даже поздравить.
«Посмотри на него. Как же он красив! А как мил Ясин! И до чего странное зрелище между ними представляю я сам, словно искажённая картинка на карнавале. Утверждай, сколько тебе захочется, что красота это выдумка женщин, а не мужчин; всё равно из твоей памяти не сотрётся та ужасная сцена в беседке. Отец оправился от высокого давления, а когда я исцелился от любви?.. Любовь это такая же болезнь, такая же как рак, хоть бактерии, которые её вызывают, пока не обнаружены. Хусейн Шаддад пишет в своём последнем письме: «Париж это столица красоты и любви». А является ли он также столицей страданий? Мой дорогой друг стал скупым на письма, он словно выжимает их из себя по капле, как драгоценную кровь. Мне нужен такой мир, в котором сердца не будут обманывать, и не будут обмануты сами».
На перекрёстке Хан Джафар показалась большая мечеть. Отец всем сердцем обращался к ней, соединив в нотках своего голоса и мягкость приветствия, и жар мольбы о помощи: «О Хусейн!» Затем он ускорил шаги, и Ясин последовал за ним, глядя на мечеть с еле заметной улыбкой на губах. Не могло ли отцу прийти в голову, что Камаль отправился вслед за ними в это благословенное паломничество, лишь чтобы угодить желанию отца, при этом совсем не разделяя его религиозных убеждений?!.. Эта мечеть была теперь, по его мнению, ничем иным, как одним из символов разочарования, охватившего его сердце. Когда-то он стоял под её минаретом, и сердце его бешено билось; слёзы, казалось, вот-вот хлынут из глаз, а грудь замирала в волнении, наполненная любовью, верой и надеждой. Сегодня же, когда он приблизился к ней, всё, что он увидел, был огромный комплекс из камней, железа, дерева и позолоты, который занимал обширное земельное пространство без всякого права на то! Он не мог избежать игры, в которой ему приходилось исполнять роль верующего до тех пор, пока не окончится это паломничество, чтобы повиноваться власти отца, уважать других или уберечься от возможного вреда с их стороны – такое поведение он считал несовместимым с честью и искренностью.
«Я желаю, чтобы мир был таким, в котором человек бы жил свободным от всякого страха и принуждения!..»
Они разулись и вошли друг за другом внутрь. Отец направился к михрабу и позвал сыновей помолиться в знак приветствия мечети, затем поднял руки к голове, начиная молитву, и они последовали за ним. Как обычно, отец погрузился в молитву, опустил веки и предал себя Господу. Ясин забыл абсолютно обо всём, кроме того, что в эти минуты он находился перед Прощающим и Милосердным Господом. Камаль же лишь шевелил губами, не говоря ни слова; наклонялся и выпрямлялся, затем совершал поклон до колен и земной поклон, но делал это так, словно без всякой охоты занимался спортивными упражнениями. Он сказал себе: «Древнейшие памятники, оставшиеся от человека на поверхности земли или вырезанные в её недрах, это храмы. Даже сегодня нет ни одного места, где бы их не было. Когда же человек повзрослеет и станет полагаться только на себя? Этот громоподобный голос, что доносится из самого дальнего конца мечети, напоминает людям о конце. Но когда у времени был конец? До чего было бы прекрасно увидеть человека, преодолевшего иллюзии и победившего их. Вот только когда закончится эта битва, и воин объявит, что счастлив? И что этот мир выглядит странным? А ты считал, что он создан только вчера? А те двое – мой отец и брат; почему не все люди мои отцы и братья? Как может сердце, что у меня внутри, согласиться причинять мне столько разных страданий? Как часто – почти каждый час – я сталкиваюсь с людьми, которые мне не нравятся? Почему тот, которого я люблю, уехал на край земли?»
Когда они закончили молитву, отец сказал:
- Давайте посидим здесь немного, прежде чем обойдём гробницу Хусейна.
Они присели, молча сложив под собой ноги, пока отец вновь не заговорил с ними мягким голосом:
- Мы не собирались здесь с того самого дня!
Ясин взволнованно предложил:
- Почитаем «Аль-Фатиху» по упокоению духа Фахми...
Они прочитали «Аль-Фатиху», а затем отец спросил Ясина с некоторым подозрением:
- Интересно, какие такие мирские дела удерживали тебя от посещения Хусейна?
Ясин, который все эти годы был в мечети от силы несколько раз, ответил:
- Не проходит и недели, чтобы я не посетил нашего господина!
Тогда отец повернулся к Камалю и бросил на него взгляд, который словно спрашивал: «А ты?»
Камаль, почувствовав смущение, сказал:
- И я тоже!
Отец кротко произнёс:
- Он наш любимый, наш заступник перед своим дедом, Пророком, в тот день, когда ни мать, ни отец не помогут...
На сей раз он оправился от болезни – после того, как усвоил один урок, который никогда не забудет – поверив в её силу, он боялся последствий. Потому его намерение покаяться было искренним. Он всегда верил в своё будущее покаяние, независимо от того, сколько бы ни длилось ожидание, и теперь вот убедился, что откладывать его после такого удара было бы глупостью и безбожным отрицанием благословения Милосердного Господа. Всякий раз, как на ум ему приходили воспоминания об удовольствиях, он утешал себя тем, что в жизни его ждут другие, более невинные радости, вроде дружбы, музыки и шуток. И потому он молил Аллаха уберечь его от искушений, нашёптываемых шайтаном и укрепить его решимость покаяться, читая короткие суры, которые помнил наизусть.
Он встал, а за ним встали и его сыновья, и пошли к гробнице, где их ждал приятный аромат, пронизывающий это место, и бормотание читаемых в углу нараспев айатов Корана. Они обошли гробницу вместе с толпой других посетителей. Камаль устремил глаза вверх, на большую зелёную чалму, затем они ненадолго задержались на деревянной двери, к которой он когда-то прикасался губами, и сравнил тот период и нынешний, как и то своё состояние, и теперешнее. Он вспомнил, как раскрылась тайна этой могилы, ставшая первой трагедией в его жизни, а за ней последовала целая череда других, не оставивших ему ни любви, ни дружбы, ни веры, и как, несмотря на это, он продолжал стоять на ногах и благоговейным взглядом глядеть на истину, не обращая внимания на приступы боли, пока горечь не заставила его губы раскрыться в улыбке. Что же до слепого счастья, освещавшего лица тех, кто обходил гробницу, то он без всякого сожаления отбросил его. Как можно было купить счастье, отдав взамен него свет, если он дал себе обещание жить с широко открытыми глазами, быть взволнованным, но живым, чем сонным и спокойным? Бодрость и бессонницу он предпочёл покою сна.
Когда они закончили обход гробницы, отец пригласил их снова ненадолго присесть в месте, отведённом в этом мавзолее для отдыха. Они направились в уголок и присели друг напротив друга. Господина Ахмада заметили несколько его знакомых и подошли, чтобы пожать ему руку и поздравить с выздоровлением. Некоторые из них составили ему компанию и тоже присели. Ясин знал большинство из них или познакомившись с ними в лавке отца, или ещё в школе в Ан-Нахасин. А вот с Камалем вряд ли кто-то из них был знаком. Его худоба привлекла чьи-то взгляды, и один даже в шутку спросил у его отца:
- Что это с вашим сыном, почему он тощ, словно проказа?
Ахмад, словно желая ответить ему более достойным приветствием, сказал:
- Сам ты прокажённый!
Ясин и Камаль улыбнулись, ибо они впервые могли наблюдать «загадочную» личность своего отца, о которой столько были наслышаны. Их отец сейчас выглядел как человек, который не упустит возможности отколоть шутку, даже будучи в таком месте, где возносили хвалу Господу и каялись – в мечети Хусейна. Это заставило Ясина задуматься о будущем своего отца. Он спросил себя: «А вернётся ли он к своим известным удовольствиям после перенесённой им болезни?...» И сам же себе ответил: «Мне чрезвычайно важно это узнать».
44
Умм Ханафи, скрестив под собой ноги, сидела на циновке в гостиной, а Наима – дочка Аиши, и Абдуль Муним и Ахмад – сыновья Хадиджи – на диване напротив неё. Два окна, что выходили на двор дома, были распахнуты навстречу нежному августовскому воздуху, горячему и влажному. Однако ни единого дуновения ветерка не проносилось в воздухе. Большая лампа, подвешенная к потолку, отбрасывала свет в гостиную, зато остальные комнаты казались тёмными и молчаливыми. Умм Ханафи склонила голову и переплела на груди руки. Глаза её пристально уставились на какой-то миг на сидящих на диване детей, а затем снова опустились. Она не говорила ни слова, но губы её не переставая шевелились. Абдуль Муним спросил:
- До каких пор дядя Камаль будет оставаться на крыше?
Умм Ханафи процедила:
- Тут жарко. Почему вы не остались с ним?
- Там темно. А Наима боится насекомых.
Ахмад раздражённо заявил:
- До каких пор мы будем здесь оставаться? Это уже вторая неделя; я считаю день за днём и желаю вернуться к маме с папой...
Умм Ханафи с надеждой ответила:
- Иншалла, вы все вернётесь к ним в наилучшей форме. Просите Аллаха об этом, ведь Он внемлет просьбам чистых душой детей...
Абдуль Муним сказал:
- Мы просим Его до того, как отправляемся спать, и сразу после того, как просыпаемся, как ты и советуешь нам...
- Просите Его постоянно, просите Его прямо сейчас. Он один способен устранить нашу беду...
Абдуль Муним раскрыл ладони молитвенным жестом и посмотрел на Ахмада, приглашая и его присоединиться, и тот поступил так же, как брат, хотя раздражение не сходило с его лица. Затем оба вместе произнесли слова, которые привыкли повторять за последние дни:
- О Боже, вылечи нашего дядю Халиля, и наших двоюродных братьев Усмана и Мухаммада, чтобы мы вернулись в свой дом с утешением...
Это подействовало на Наиму; черты лица её приняли грустный вид, а голубые глаза наполнились слезами. Она воскликнула:
- Как там папа, Усман и Мухаммад? Я хочу видеть маму. Хочу их всех видеть...
Абдуль Муним повернулся к ней и соболезнующе сказал:
- Не плачь, Наима. Я много раз тебе говорил: не плачь. С моим дядей всё в порядке, и с Усманом всё в порядке, и с Мухаммадом тоже... Мы скоро вернёмся домой. Бабушка это подтверждает, и дядя Камаль тоже подтвердил недавно...
Наима, уже готовая разразиться рыданиями, ответила:
- Я это слышу каждый день. Но они не разрешают нам вернуться к ним. Я хочу увидеть папу, и Усмана, и Мухаммада, и маму...
Ахмад, который тоже проявлял недовольство, заявил:
- Я тоже хочу к папе и маме...
Абдуль Муним:
- Мы вернёмся, когда они поправятся...
Наима в тревоге воскликнула:
- Давайте вернёмся сейчас. Я хочу вернуться. Почему они держат нас так далеко от себя?
Абдуль Муним ответил ей:
- Они боятся, что мы подхватим болезнь!
Но Наима упорно продолжала:
- Там мама, и тётя Хадиджа там, и дядя Ибрахим, и бабушка тоже там. Почему они не подхватили болезнь?
- Потому что они взрослые!..
- Если взрослые не могут подхватить болезнь, то почему заболел папа?..
Умм Ханафи вздохнула и мягким тоном сказала:
- Тебе что-то здесь надоело?... Это и твой дом тоже. Вот и Абдуль Муним, и Ахмад тут, чтобы поиграть с тобой, и твой дядя Камаль любит тебя больше всех на свете. Ты скоро вернёшься к своим маме и папе, к Мухаммаду и Усману… Не плачь, моя маленькая госпожа, попроси у Бога исцеления для твоих папы и братьев...
Ахмад возмущённо:
- Две недели! Я считал их на пальцах. Если наша квартира находится на третьем этаже, а болезнь на втором, почему мы не вернёмся к себе в квартиру вместе с Наимой?
Умм Ханафи, словно предостерегая его, приложила палец к губам:
- Твой дядя Камаль рассердится, если услышит, что ты сказал. Он ведь и так вам покупает шоколадки и семечки. Как ты можешь говорить, что не хочешь остаться с ним? Вы уже не малые дети. Ты вот, господин Абдуль Муним, через месяц пойдёшь в начальную школу, и ты тоже, Наима!
Ахмад, слегка отступив, сказал:
- Позволь нам хотя бы выйти, чтобы поиграть на улице!
Абдуль Муним поддержал это предложение:
- Это разумные слова, Умм Ханафи. Почему бы нам не пойти поиграть на улице?
Но Умм Ханафи решительно возразила:
- У вас есть двор, и он просторный, как этот мир, да ещё в придачу и загробный. Ещё у вас есть крыша. Чего вы хотите? Когда господин Камаль был маленьким, он играл только в доме. А когда я освобожусь, то расскажу вам сказки... Разве вам это не нравится?
Ахмад протестующе сказал:
- Вчера ты сказала нам, что все твои сказки закончились!
Наима, вытирая глаза, также заметила:
- У тёти Хадиджи больше историй. Где же мама, с которой мы бы вместе спели?
Умм Ханафи заискивающе сказала:
- Я так давно уже прошу тебя спеть нам, а ты отказываешься!
- Я не могу петь здесь!.. Я не пою, если Мухаммад и Усман больны...
Умм Ханафи поднялась:
- Я приготовлю для вас ужин, а потом пойдём спать. Сыр, арбуз и дыня, а?!
Камаль сидел на стуле в уголке на открытой стороне крыши около навеса из жасмина и плюща. Его почти невозможно было различить в темноте, если бы не белый просторный джильбаб на нём. Он расслабленно вытянул перед собой ноги и запрокинув вверх голову, задумчиво глядя в небо, усеянное звёздами. Его окружала тишина, не нарушаемая почти ничем, разве что изредка доносившимися голосами с улицы или кудахтаньем из курятника. На лице его был тот же отпечаток, что лежал на всей семье в течение двух последних недель. Привычный распорядок дня в доме расстроился; мать исчезла и появлялась лишь изредка; атмосфера была пропитана недовольством трёх юных арестантов, которые бродили повсюду, спрашивая о своих папе и маме, пока наконец не исчерпались все уловки Камаля, как бы их развлечь и успокоить.
В Суккарийе же больше не слышалось ни пения, ни смеха Аиши, о которых раньше, бывало, столько разговоров велось. Она проводила ночи без сна, подле своих мужа и детей, утешая их. А Камаль, сколько мечтавший в детстве о том, чтобы Аиша вернулась к ним домой, ровно столько же сейчас боялся, как бы ей ни пришлось вернуться сюда с подрезанными крыльями и разбитым сердцем. Мать шептала ему на ухо: «Не ходи в Суккарийю. А если и пойдёшь, то надолго там не оставайся». Но он всё же навещал её время от времени, и когда уходил оттуда, ладони его источали странный аромат дезинфицирующих средств, а сердце было охвачено тревогой.
Самое удивительное заключалось в том, что бактерии брюшного тифа – как и все остальные бактерии – были ничтожно малы, невидимы для глаза, однако могли остановить течение жизни и распоряжаться судьбами рабов Божьих, а если хотели, то и разрушить целые семьи. Несчастный Мухаммад заболел первым из всех, за ним последовал Усман, и наконец – совершенно неожиданно – не устоял и отец. Той ночью служанка Сувайдан пришла сообщить Камалю, что его мать останется ночевать в Суккарийе.Затем от имени его матери, и от себя тоже добавила, что волноваться нечего!.. Значит, мать будет ночевать в Суккарийе? Тогда почему так сжалось его сердце? Но возможно, что несмотря на всё это, мрачная атмосфера разойдётся в мгновение ока, и Халиль Шаукат и его дорогие детишки выздоровеют? Тогда лицо Аиши засияет и засветится. Но разве он уже забыл, как аналогичная беда постигла его дом восемь месяцев назад? Сейчас вот его отец в полном здравии, в его мускулы вернулась прежняя сила, а в глазах привлекательный блеск. Он вернулся к своим друзьям и любовницам, словно птица возвращается на то дерево, где пела когда-то. Кто же станет отрицать, что всё может измениться в мгновение ока?!
- Ты там один?
Камаль узнал этот голос, и встал, направившись к двери, что вела на крышу. Протянув руку тому, кто только что пришёл, сказал:
- Как поживаешь, брат? Прошу, присаживайся...
Камаль пододвинул стул для Ясина, который тяжело дышал, стараясь восстановить дыхание после подъёма по лестнице. Вдохнув всей грудью аромат жасмина, он присел и сказал:
- Дети заснули, и Умм Ханафи тоже...
Камаль, снова занимая своё место, спросил его:
- Бедняжки, они не отдыхают сами, и не дают покоя другим. А который сейчас час?
- Одиннадцать. Воздух здесь намного мягче, чем на улице...
- А где ты был?!
- Мотался между Каср аш-Шаук и Суккарийей. Кстати, твоя мать не вернётся сегодня ночью...
- Сувайдан уже сообщила мне об этом. Что нового? Я чрезвычайно взволнован...
Ясин глубоко вздохнул:
- Равно как и мы все. Но наш Господь милостив. Отец тоже там...
- В такой час?!
- Я оставил его там..., – после небольшой паузы он продолжил... – Я был в Суккарийе до восьми вечера. Но тут прибыл гонец из Каср аш-Шаук сообщить, что у моей жены начались схватки, и я тут же отправился к Умм Али-повитухе, и повёл её к себе домой, где застал жену на попечении нескольких соседок. Там я пробыл час, но не смог долго выносить стоны и крики, и снова вернулся в Суккарийю, где застал отца, который сидел вместе с Ибрахимом Шаукатом...
- Что это значит? Ну-ка выкладывай, что у тебя там...
Ясин тихо произнёс:
- Положение очень серьёзно...
- Серьёзно?!
- Да. Я пришёл сюда, чтобы немного развеяться и успокоить нервы. И почему Зануба выбрала именно эту ночь, чтобы родить? Я утомился ходить туда-сюда между Каср аш-Шаук и Суккарийей, врачом и повитухой. Их состояние критическое. Даже сама вдова покойного Шауката посмотрела на лицо своего сына и воскликнула: «Боже, сохрани!.. Ты должен был сначала забрать меня!» Твоя мать очень сильно встревожилась, но та не обратила на неё внимания и своим хриплым голосом сказала: «Так выглядят члены семейства Шаукат, когда за ними приходит смерть. Я уже видела, как умирал его отец, дядя, а до того и дед!» От Халиля осталась одна тень, как и от его детей. Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха...
Камаль проглотил собравшуюся во рту слюну и сказал:
- Возможно, что эти подозрения напрасны!
- Возможно! Камаль... Ты не ребёнок, и должен знать, по крайней мере, столько же, сколько знаю я. Врач говорит, что их положение критическое!..
- Всех?!
- Всех!... И Халиля, и Усмана и Мухаммада. Боже мой! До чего же ты несчастна, Аиша!..
Во мраке перед глазами Камаля предстала вся семья Аиши: они смеялись, как он когда-то видел их в прошлом. Счастливы те, кто смеётся, кто живёт так, словно жизнь это просто невинная забава. Когда же Аиша снова засмеётся от всего сердца? Точно так же, как был отнят у них Фахми. Англичане или тиф – какая разница?! Или ещё какая-нибудь причина. Вера в Аллаха – вот то, что превращает смерть в мудрость и непреложный приговор, вселяющие изумление, тогда как на самом деле смерть – не что иное, как своего рода злая шутка.
- Это самое ужасное, что я слышал в жизни!..
- Да, это так, но что можно поделать? И какое преступление совершила Аиша, чтобы заслужить такое?! Господь мой, где же Твоё прощение и Твоё милосердие?...
«Есть ли какая-нибудь возвышенная мудрость, которая может оправдать массовое убийство? Смерть точно следует законам «шутки», но только вот как нам смеяться, когда мы сами являемся объектом этой шутки? Может быть, ты способен встретить её с улыбкой, если постоянно будешь созерцать, беспристрастно обдумывать и правильно понимать. Это и есть победа одновременно и над жизнью, и над смертью. Вот только что всё это значит для Аиши?!»
- У меня голова кружится, брат!..
Ясин тоном мудреца, который Камаль слышал впервые в своей жизни, произнёс:
-Таков мир, и нужно узнать его таким, каким он есть на самом деле...
Он вдруг встал и сказал:
- А сейчас мне нужно идти...
Камаль умоляюще попросил:
- Останься со мной ещё на время...
Но тот, оправдываясь, сказал:
- Уже одиннадцать, и я должен пойти в Каср аш-Шаук, чтобы убедиться, что с Занубой всё в порядке, а затем я вернусь в Суккарийю, чтобы быть рядом с ними. Кажется, сегодня ночью мне не удастся поспать и часу, и только Аллах знает, что ждёт нас завтра...
Камаль встал и в тревоге сказал:
- Ты говоришь так, как будто всё кончено. Я сей же час отправлюсь в Суккарийю..
- Но ты должен остаться с детьми до утра. И постарайся поспать, а иначе я буду сожалеть, что был с тобой так откровенен!
Ясин покинул крышу, а Камаль последовал за ним, чтобы проводить до входной двери. Когда они проходили мимо верхнего этажа дома, где спали дети, Камаль печально заметил:
- Бедные дети. Как же плакала Наима в последние дни! Как будто она сердцем догадалась о том, что там...
Ясин пренебрежительно ответил:
- Дети быстро забудут обо всём. Помолись лучше о милости Божьей ко взрослым...
Когда они вышли во двор, до них донёсся голос с улицы, который громко выкрикивал: «Спецвыпуск газеты «Аль Мукаттам»!» Камаль удивлённо пробормотал:
- Спецвыпуск «Аль-Мукаттам»?!
Ясин горестно сказал:
- Ох, я знаю, о чём там говорится. Я слышал, как люди распространяют новости об этом, пока шёл к тебе... Саад Заглул умер!..
Камаль воскликнул в глубине души:
- Саад?!
Ясин остановился и повернулся к нему:
- Не принимай это так близко к сердцу, нам достаточно собственных проблем!
Камаль глядел в темноту, не говоря ни слова и не двигаясь, как будто забыл о Халиле, Усмане, Мухаммаде и Аише, забыл обо всём, кроме того, что Саад Заглул умер. Ясин продолжил идти и сказал ему:
- Он умер, сполна насладившись жизнью и величием. Чего ещё можно пожелать ему?! Да смилостивится над ним Аллах...
Камаль следовал за ним молча, а когда его оцепенение прошло, он и не знал, как в таких печальных обстоятельствах воспринять эту новость. Но если приходят сразу несколько бед, они сталкиваются между собой. Так же было, когда умерла его бабушка сразу после трагической гибели Фахми, и никто не проливал по ней слёз. Значит, теперь умер и Саад. Герой ссылки, революции, свободы, конституции умер. Почему бы ему не скорбеть по нему, если всё лучшее, что перенял Камаль своим духом, было результатом его воспитания и вдохновения!
Ясин остановился снова, чтобы открыть дверь. Затем протянул ему руку и пожал её. Тут Камаль вспомнил одну вещь, которая давно выскочила у него из головы, и со смущением из-за своей забывчивости сказал брату:
- Я попрошу Аллаха, чтобы к твоему возвращению твоя жена уже благополучно родила...
Собираясь уходить, Ясин ответил:
- Иншалла, а я надеюсь, что ты спокойно заснёшь...
Конец