Приоткрыта на балкон дощатая дверь в белой краске. С улицы горьким тополем и влагой дышит сентябрь. По радио на кухне поёт Ведищева, и слышно, как возмущенно шкворчит картошка на раскалённой сковороде. С поджарками будет. Надо успеть их съесть, — думает Алёнка, — пока Васька за уроками.
Вон, сидит, выводит старательно в тетрадке что-то. Ручку в непроливайку суёт и пёрышком так важно о краешек — клац-клац. Алёнке сказали, это чтобы клякс не было.
Ей тоже порисовать пёрышком хочется.
— Ручкой не рисуют, — поправляют её, — а пишут! Вот подрастёшь, и тоже будешь в школе писать. А пока на тебе карандаш.
Карандаш — это не то… Вздыхает.
Два года упорно росла. И вот сентябрь снова дышит в окно, скоро октябрь. Уже и сама Алёнка сидит над тетрадками. Только вот не повезло: пока росла, шариковые ручки выжили перьевые. Чернильное волшебство так и осталось в прошлом.
Но вчера она видела его остатки на почте. Рядом с домом быта. Там такая тяжёлая железная дверь со стеклом и темной ручкой из дерева. Тянешь на себя (главное ногами покрепче упереться) и сразу в предбанник. За ним ещё одна дверь, полегче. Открываешь. Как заходишь — прямо и направо. Там в углу у окна стоит большой почтовый стол с зеленым сукном в чернильных пятнах. Вот их-то она и заметила сначала. Если есть пятна, значит есть и чернила, а если есть чернила, то есть и перьевая ручка. Зайдёт обязательно.
Октябрь брызгает по колготкам пятнами грязи. Алёнка бежит, не замечает. Огибает торец дома. Дом быта, почта, большая стеклянная дверь (упереться покрепче), за ней маленькая, прямо и направо. Вот они: чёрные кляксы на почтовом столе. Пахнет сургучом и свежими газетами.
Подходит к прилавку и вытягивается на цыпочках.
— Две одинарные открытки. — Из влажной ладошки падают на волю два пятачка. Один ложится плашмя и замирает, а другой немного танцует на прилавке, крутится, как заводной. — Вот эту и вон ту. — Тыкает она пальчиком в розочки-цветочки на открытках и довольная идёт к столу.
Он такой высокий и важный, как их школьный директор — не достать. Под столом — скамеечка. Эх, мелочь! Алёнка выдвигает деревянную лавочку и взбирается на неё. Со скамеечки стол не такой уж и страшный. Когда-нибудь она вырастет. Точно вырастет и подойдет к нему на равных. Без помощницы-скамеечки.
Трепетно берёт ручку, кунает пёрышко в стрелянный рот чернильницы, замирает от восторга: сколько раз хотела вот так порисовать. Ой, пописать! Хотела прийти сюда с тетрадкой, но боялась, что прогонят. «Уйди, — скажут, — мелкая ещё! Подрасти!» Но пока расти будешь и тут шариковые ручки поселятся. Как в школе.
Открытка — другое дело. Открытка — это серьезно. Она видела, как их взрослые подписывают той самой ручкой. Так что она пришла не просто так, она пришла подписать открытку, как взрослая. Ну и пусть, что со скамеечки.
Шкряб-шкряб пером по глянцевому листу. Не пишет. Нажми посильнее, Алёнка! Шкряб-шкряб. Клякса шмяк! Эх, растяпа! Слёзы на глазах и прямо с них на открытку. Ползёт чернильное пятно, разбавленное солёной каплей. Вытирай быстрей глаза, а то и вторую испортишь!
— Давай сюда! — слышится голос из-за прилавка.
Сердце обвалилось — сейчас ругать начнут и ручку заберут. Не хочется, но идёт послушно.
— Испортила? — говорит страшная, строгая тётка из-за прилавка.
— Угу.
— Шариковую возьми. Дать?
— У меня есть, — Алёнка кивает в сторону портфеля. Тот преданно остался ждать у стола.
— Подожди, — говорит тётка и лезет под прилавок, — я тебе новое пёрышко дам.
Достаёт его и кладет Аленке в ладошку. И вот она уже не тётка, а тётя. Тётя Оля. Она сама так Алёнке сказала: «Зови меня тётя Оля». Мягкое такое имя, круглое и доброе, как сама тётя. И почему она такой страшной сначала показалась? Ерунда какая-то.
— Поменять сможешь?
— Смогу!
«Я теперь всё смогу!»
— Ты только на черновичке сначала потренируйся, а потом уже в открытку пиши. Есть черновик?
Есть! Есть! Кажется, что у неё теперь всё есть. Так много всего есть, что со всем миром поделиться хочется. Какая же это ерунда — новые пёрышко — а ведь смотри, сколько радости! Чудеса.
Теперь на каждый праздник сюда бежит. Скоро у Веры день рождения. С Верой видятся только летом, а всё остальное время — переписка. Вера в другом городе. Тётя Зина тоже в другом городе. На Новый год надо будет две открытки отослать: Вере и тёть Зине. А там и 8 Марта. Алёнка откроет тяжёлую почтовую дверь, потом маленькую, заглянет внутрь: если тётя Оля на месте, то можно заходить и выбирать открытки.
— Давай, новое пёрышко поставлю, — скажет тётя Оля и поменяет его специально для Алёнки.
Если тёти Оли нет, то зайти надо будет в другой раз — другие тёти пёрышек не меняют.
И вот очередной октябрь норовит испачкать колготки, но безуспешно — шаг у Алёнки аккуратный, уверенный. Торец, дом быта, почта, тяжёлая дверь с деревянной ручкой (уже не надо упираться), маленькая дверь. Прямо и направо. Запах свежих газет, но без сургуча. Старый друг — почтовый стол. Здравствуй! Вот и я. Сколько лет прошло с нашего знакомства?
Подходит Алёнка, а скамейка и не нужна. Она с тобой уже на равных, стол!
Стол смотрит как будто печально — у него что-то случилось. Точно. Ручка! Где чернильница и твоя перьевая ручка?
«Нету», — как будто говорит стол.
— Чем мне подписать открытку? — спрашивает Алёнка. Она уже не боится других тёть.
— Вон там ручка шариковая.
Алёнка смотрит и видит, что сбоку от стола повисла на шнурке шариковая ручка. Ей затянули на шее петлю и оставили там болтаться, как висельника. Мёртвая ручка.
— А где же чернильная? — не верит своим глазам Алёнка.
— Устарела, — отвечают ей, — заменили вот.
— А когда выйдет тётя Оля? — спрашивает она, всё ещё надеясь на новые пёрышко.
— Ушла на пенсию.
Тётя Оля тоже устарела. Скоро и стол с зеленым сукном устареет, и его заменят.
Когда-то мир был взрослым и важным, как перьевая ручка, как этот стол. Но сейчас они устарели. Обидно и жалко, и уже ничего не хочется: ни открыток, ни поздравлений, ни праздников.
Но ты всё же подпиши, Алёнка, не убегай. Хоть шариковой ручкой, но подпиши. Возможно, это последний раз, когда ты подписываешь бумажные открытки. Кто знает, сколько им ещё осталось? Всё в нашей жизни когда-то случается в последний раз. Просто мы пока об этом ещё не знаем.
