Братская любовь
Еще только октябрь, а голодающий народ в предместье Сент-Антуан в припадке ярости уже захватывает одного бедного булочника по имени Франсуа и вешает его, безвинного, по константинопольскому образцу; однако, как это ни странно, но хлеб от этого не дешевеет!
Т. Карлейль, «Французская революция».
Toute machine qui s’arrête est une machine morte.
É. Zola, «Germinal»
Братская любовь становится ножом в горле солдата, старческими руками, сжимающими горло Сесиль, а, может, и всей мелкой буржуазии. Она взращивает поколения своих апостолов в мраке квершлагов, давая им истинные знания, «knowledge that they had outwitted a living thing, imposed their will upon it, taken away its life like a long satisfying drink» (У. Голдинг, «Повелитель мух»). Ведь это принцип, в соответствии с которым работают «живые машины». Углекоп побежден законом рынка:
«Увеличить заработную плату... Да разве это возможно? Железным законом она сведена к минимальной сумме, строго необходимой для того, чтобы рабочий ел сухой хлеб и плодил детей... Если она падает слишком низко, рабочие мрут, а тогда увеличивается спрос на рабочие руки, и она повышается. Если она поднимается слишком высоко, увеличивается предложение рабочей силы, и заработная плата понижается... Вот вам равновесие, поддерживаемое пустым желудком, приговор на вечную каторгу, на голодное существование».
Его опередили еще до его рождения и навязали волю крупной буржуазии, внедрившей трудовую дисциплину, связывающую конвейерное самовоспроизводство с промышленными потоками угля. Долгим, бесконечным глотком выпивается жизнь целого класса, его соками насыщается машина-зверь, которая «сожрала так много человеческого мяса, что ему трудно дышать».
Апостолы же братской любви аналогично распространяют свою волю, приводя враждебные «живые машины» в негодность, получая удовлетворение от наносимого вреда. Будучи машинами сами, они видят только себе подобных и перерезают стальные тросы в глотке шахты или громят котельные, однако не способны добраться до центрального механизма, который сам использует и повсеместно внедряет данный принцип. В сущности, они выполняют необходимую программу: кризис – это необходимая встряска экономической машины, необходимость столкнуть слабого и нежизнеспособного с дороги, пережевать в жерновах рынка. Мелкий промышленник гибнет, позволяя за бесценок себя выкупить; перепроизводство балансируется простоем во время забастовки; Энбо получает орден; убийство, бунт, как и любое другое сопротивление, – повод отказать в удовлетворении требований рабочего; даже покалеченная Pologne попадает в рагу, удовлетворяя собственника, нежели принося огорчение. Большой капитал жиреет от мелких расстройств и требует прирученной революции, в ходе которой теперь на пики вздымаются не головы аристократов, как в 89-м, а мертвая плоть мелких торговцев:
«Горелая надела кровавый обрывок на палку, подняла ее высоко, словно флаг, и понеслась по улице, во главе завывавших женщин».
Тучное тело империи, нашпигованное пулями, совершает повседневное омовение кровью, меняя мундир на костюм Третьей республики, в которой забастовки продолжаются, рафинируя успехи крупного капитала. Схвати апостол сердце имперской машины, и это ничего не изменит, так как братская любовь сочится из него и пропитывает любое начинание во имя «справедливости»:
«Ведь у вас не вышло, точно так же как и в Интернационале вашем не клеится. Я вот ездил в Лилль по делам и позавчера встретил там Плюшара. Кажется, разладилась машина».
Братская любовь доходит до самых низов общества по дубовым проводникам подъемных клетей, роль которых играют Мегра, Грегуары, Денелен, – при обвале шахтного ствола они и превращаются в груду обломков, в отличие от «le monstre, la bête lasse et repue, accroupie là-bas comme une idole, dans l’inconnu de son tabernacle».
Когда Э. Золя приступает к тринадцатому роману цикла в феврале 1884 года, выбранная тема бросает располневшему писателю вызов: нельзя написать роман о рабочем классе, не будучи с ним знакомым. Вместе с А. Жиаром, депутатом, под видом его секретаря он оправляется в департамент Нор, где как раз происходит забастовка, свидетелем которой становится писатель.
Затем Э. Золя отправляется в Анзен: знакомится с митингами социалистов, рабочим вопросом, спускается с инженером Дюбю в шахту Ренар.
«Я хочу увидеть ад, господин Дюбю».
А. Лану, «Здравствуйте, Эмиль Золя!»
Запыхавшийся и слабый сердцем писатель видит правду, которую от него хотели было скрыть, показывая лучшие штольни.
В Денэне он знакомится с Э. Басли, кабатчиком, бывшим шахтером, который, возможно, станет прототипом Раснера. Басли подает углекопам «бастуй», кофе с водкой, по утрам и занимается политическими проповедями. Он становится также источником полезной информации о работе шахтеров.
Э. Золя посещает дома рабочих поселков, разговаривает с врачами о типичных болезнях, узнает много подробностей об опасностях работы на глубине. Он даже пьет пиво и можжевеловую водку с углекопами, чтобы лучше с ними познакомиться.
Проделав большую предварительную работу, включавшую изучение работ журналиста И. Гийо, экономиста Ле Плэ, К. Маркса, книг Симонена («Подземный мир»), Э. де Лавелей («Социализм»), Ж. Симона («Работница»), статей из газет «Кри дю пепль», «Энтрансижан», «Эко дю Нор», а также самих забастовок 1870 г. на шахтах Обен и Ля-Рикамари, на заводах Крезо, 1882 г. на шахтах Монсо-ле-Мин, Моншанен и Бланзи, Э. Золя оканчивает Germinal в январе 1885 г.
Жерминаль – это седьмой месяц по республиканскому календарю:
«12 жерминаля, в III год Республики, голодный народ хлынул в Конвент с криком: Хлеба и Конституцию 93 года!»
А. Лану, «Здравствуйте, Эмиль Золя!»
Несмотря на то, что события разворачиваются в 60-е годы у шахты Ворё (в оригинале voreux, похоже по звучанию на devorant — «пожирающий»), социальные проблемы Третьей республики также находят отражение – это одновременно и исторический, и злободневный роман, а принимая во внимание замечания А. Лану, его можно назвать также пророческим: «Лишь в 1892 году, когда анархисты суваринского толка начнут отступать под натиском революционных синдикалистов, расцветет миф о всеобщей забастовке. … перед нами всего лишь эпоха предыстории социальных революций, поэтому интуиция Золя, предчувствовавшего эти революции, кажется поразительной».
Читать далее:
Предшествующие произведения:
Подпишись на канал и получай сверхплотный концентрат интересных фактов о литературе, философии, науке в ленте: