Аня открыла дверь, чтобы проводить врача. Запах подъезда встрепенулся, как разбуженный пёс, и попытался прорваться в квартиру духом мочи и сырого подвала. Этот запах поселился тут относительно недавно. Аня поспешила отсечь его дверью.
— Совсем всё плохо? — успела услышать она.
Соседка Нина Алексеевна. Голос любопытствующий, хоть и старается придать ему тревожных ноток. Наверняка, всё утро держала караул у глазка. Позже доложит домовым кумушкам, отчего уже третий день подряд к Аньке Самохиной скорая приезжает. Не иначе как к больному ребёнку. А ведь она говорила, она предупреждала Аньку, что рожать в такую годину — верх неблагоразумия.
И то было во многом правдой: разорванная на республики страна силилась проложить новые швы на контурах осыпающихся границ, а её народ ставил заплатки на дырявых карманах и потёкших от ужаса и беспредела головах.
Но поди ж ты: находились такие глупые или же благословенные безумицы, как Анька, и осмеливались приводить в новый мир новых людей.
Уже намного позже, читая в статистике бездушные цифры демографических потерь, народ ужаснётся осклабившемуся провалу в графике рождаемости. Как во время войны — скажут они. Но война тогда действительно шла. Война не за свободу или за территории, а война за выживание.
Выжить. Выжить любой ценой. А новый человек в семье сильно усложнял эту задачу.
— Что же ты делать будешь? — испуганно спросила мать, будто речь шла не о беременности, а о неизлечимой болезни.
— Рожать, конечно.
Мама посмотрела на Аню строго и с сомнением.
— Я не могу, мам. Он же живой. — Поняла её взгляд Аня.
Областной роддом встретил её холодными глазницами тёмных окон и заснеженным тротуаром с вытоптанными козьми тропками. Свет горел только в нескольких помещениях на втором и на третьем этажах: всё остальное здание было погружено в мрачную, наводящую ужас, чёрную дремоту.
— Ох, угораздило ж тебя прям в новогоднюю ночь рожать, — важно стонала всё та же Нина Алексеевна, опять «нечаянно» заставшая соседей на выходе из квартиры, — там же все пьяные, поди.
Но малочисленный персонал роддома принял Аню трезво, достойно и радостно: не зря, не зря жгли свет в нескольких окнах тёмного, некогда могучего больничного исполина. Чисто маяк.
Когда всё благополучно завершилось, Аню разместили в послеродовом. В просторной восьмиместной палате она заняла ближнюю к двери койку — подальше от окна, откуда сочились сквозняк, мрак и безысходность.
Вторая кровать напротив через проход была обитаема, но Анна догадывалась об этом только по двум небрежно кинутым поверх шерстяного одеяла холщёвым сумкам. В таких бабушка сухари и сушенные яблоки держала — вспомнилось ей.
На следующий день привезли на кормление Машку (в роддом Аня ехала уже с заготовленными именами). В палату, громыхая железными колесами по разбитому кафелю, въехала длинная каталка для перевозки младенцев. На застеленной облинявшей пелёнкой поверхности лежал кулёчек из Машки. Кулёк кряхтел и водил ртом с боку на бок. Единственным ребёнком на огромной тележке Машка смотрелась одиноко и даже тоскливо. Будто завод с огромными производственными мощностями заболел, одряхлел и выдал только одну единицу изделия.
Соседки с кровати напротив и её дитя по прежнему было не видать. Медсестра — бойкая и улыбчивая Варя — передала ребёнка Ане.
— Не первый, ведь? — спросила Варя. — Кормить умеешь?
— Умею, — ответила Аня и от нахлынувшей вместе с молоком эйфории улыбнулась сразу всем: Машке, медсестре и всему тому грозному новому миру, что наблюдал за ней в окно.
Сестричка кивнула головой, но не ушла. Потопталась молча, будто решаясь на что-то, и выдала наконец:
— Выручай, — сказала она, — молоко нужно.
Аня непонимающе уставилась на Варю.
У нас ещё один малыш в детском, — продолжила она и кивнула на занятую сумками кровать, — а мамка его в реанимации. Состояние критическое. Кормить не может. А у нас смесь вчера закончилась. Когда новую добудем — одному Богу известно.
Аня кинула на кровать тревожный взгляд.
— Он там в детском орёт дурниной. Утром ел последний раз, сейчас глюкозой отпаивали. Уже думали, как его в центральную везти, да у них самих, как оказалось, смеси — кот наплакал.
— Мне его привезут? — вместо ответа спросила Аня. — Или мне в детское дойти?
— Значит, согласна! — больше утвердительно, а не вопросительно ответила Варя. — Кормить не надо. Вот тебе баночка, — медсестра протянула кулёк из выглаженных плёнок (подготовилась), — она стерилизованная. Сцедишься… Умеешь ведь?
— Ну да.
— Хорошо. Значит, сцедишься, и сразу нам неси. Мы покормим. — Варвара задумалась. — А молока хватит?
— Должно, — ответила Аня, — с двумя первыми детьми я могла всю семью прокормить.
— Ты ж моя умница! — просияла медсетсра. — Значит, наберешь молочка, сколько сможешь после кормления, и дуй сразу в детское.
Варя подхватила тележку и с грохотом повезла её по коридору. С другого конца послышался скач другого транспортного средства.
— Принимай новенькую, — сказала другая медсестра, войдя в палату, и за ней ввезли молодую женщину.
Ей помогли слезть с каталки и устроиться на кровати. Девушка легла, свернулась калачиком и замерла, будто боясь пошевелиться лишний раз.
— Ты уж помоги ей тут обустроиться, — попросила Аню сестричка, стоя уже в дверях.
Анна кивнула. Девушка на кровати не двигалась.
— А где твои вещи? — спросила её Аня.
— Муж завтра привезёт, — еле слышно ответила лежащая. — Я не успела собраться.
На следующий день на огромной детской перевозке лежало уже два голодных кулька. Варя сунула их матерям, но не спешила отчалить со своим кораблем.
— Боюсь, — снова обратилась она к Ане, — опять твоя помощь понадобиться.
Аня вскинула на неё вопросительный взгляд.
— Первородящая, — кивнула она на Анину молоденькую соседку, будто её здесь и не было. — Молоко, дай Бог, на вторые стуки придёт, а то и на третьи. А смеси, как ты помнишь, у нас нет.
Девушка на кровати замерла. Черты её лица вмиг заострились и обрушились складками отчаяния вниз. Она крепко прижала к себе свёрток с младенцем.
— Да ты не переживай, — попыталась успокоить её Варвара. — Вон, соседка твоя мать-молочная-героиня. И твоего выкормит, — сказала она, не дождавшись ответа от самой Ани.
Делать было нечего, пришлось кормить и третьего младенца, благо удивительным образом хватало на всех.
На следующий день на смену заступила другая медсестра.
— Кто тут Самохина Анна? — крикнула она с порога, будто палата была под завязку набита роженицами и её могли не услышать.
Аня приподнялась на локте.
— Я. А что?
— Это ты у нас молочная спасительница?
— Ещё кого-то надо кормить? — уже со страхом в голосе спросила Аня.
— Нет. Разговор есть. Главврач к себе вызывает. Пойдём. — И махнула рукой.
Аня осторожно сползла со скрипучей койки и направилась вслед за медсестрой.
Далеко идти не пришлось. Было ощущение, что весь роддом сжался до размеров многокомнатной квартиры. Не то что, раньше.
— Анна Валерьевна, — официально и крайне учтиво начала Надежда Викторовна, главный врач родильного дома, — у вас скоро выписка, но мы… мы не можем вас отпустить.
— Что-то не так с ребёнком? — испугалась Аня.
— Ой, нет-нет, что вы. И с вами и с малышом всё в полном порядке. Дело в других детках. Мы в безвыходном положении, а я лично — в отчаянии. Смеси так и не можем найти, наши сотрудники уже лично ищут по городу. Даже культуристов подключили — они же тоже её употребляли всегда. Там белка много. Но пока тщетно. В общем, нам нечем кормить детей и надежда только вас.
— Ну, пока я тут, помогу. А дальше не могу — у меня дома старшие ждут, муж работает, а мама уже пожилая.
Надежда Викторовна помолчала немного, подбирая слова.
— Вы поймите, это на несколько дней. Я вышла на связь с одной конторой, они пообещали помочь. Но пока они это осуществят, детей надо чем-то кормить. А если ещё кто первородящий поступит или вот так же в реанимацию попадет? Что же будет с детками? — Надежда пристально смотрела на Аню, но взгляд у неё был не строгий, а просящий и даже немного наивный. Такой бывает у маленьких детей, безоговорочно верящих в чудесные свойства слова «пожалуйста».
Аня не могла подобрать слов. Да что там слова? Она не могла подобрать верного решения.
— Это всего на несколько дней, — продолжала врач.
— А если дольше?
— Надеюсь, что нет.
— Надежда не теряет надежды, да?
Надежда Викторовна улыбнулась.
— Да. Я всегда так поступаю. И знаете, ещё ни разу этот способ меня не подводил. Даже в такое время, как сейчас. — Она помолчала немного, потом, покосилась на дверь, заперла её на ключ, подошла к столу и доставала из верхнего ящика пачку сигарет:
— Простите, Аня, но мне крайне необходимо нарушить больничный режим.
Аня улыбнулась растерянно, но ничего не сказала. Надежда Викторовна распахнула форточку, закурила и выпустила густую струю дыма на улицу.
— Десять лет, как бросила и вот на те!
Еще помолчали.
— Нас закрывать хотели. — Наконец начала она, нервно постукивая пальцем по сигарете в попытке стряхнуть пепел, который ещё не успел нагореть. — Часть персонала — под сокращение, другую часть — в районный центр. — Ещё раз затянулась. — Сказали, что даже отопить нас не смогут. Да и некого греть, ведь никто не рожает сейчас — зачем зданию вхолостую работать? Я пообещала придумать решение и придумала. Мы полностью перекрыли коммуникации в одном крыле и на верхних этажах. Оставили только наш и и операционно-реанимационный блок на втором. Все остальные части здания — нерабочие, и нас оставили. До первого ЧП.
Надежда Викторовна сделала еще одну затяжку, и потушила сигарету в маленькой баночке с крышкой, которую она ранее достала из того же ящика.
— Вроде справлялись. Даже операции были. И вот: кончилась смесь.
Надежда села за стол и устало обрушилась на спинку старого стула. Тот жалобно всхлипнул.
— Если мы не прокормим детей до того, как не раздобудем смесь — нас закроют. И такие вот Ани, Маши и Нади, как ты и твои соседки, должны будут ехать в центр. А это сто пятьдесят километров, как вы знаете. — От волнения заведующая постоянно прыгала с «ты» на «вы».
Аня знала и сама последние месяцы жила под страхом этих километров.
— Но тебя я тоже понимаю. У меня самой — семеро по лавкам побелку со стен жрут, пока я тут.
Надежда Викторовна встала и два раза пересекла кабинет туда и обратно. О чём-то думает или психует? Непонятно. Аня не знала, закончен ли разговор или ещё нет.
— Тогда такое предложение, - неожиданно продолжала главврач, — вы выписываетесь, едете домой, но продолжаете собирать для нас молоко. А мы — каждый день в 9 утра к тебе… к вам скоряк с персоналом. Им и будете передавать молоко. Заплатить, к сожалению, не смогу.
— Да что вы, Надежда Викторовна? Какие деньги?
— Зато можем организовать, чтобы к тебе зав. детским отделением приезжал, Игорь Константинович. И молоко заберёт, и твою девчонку понаблюдает.
Аня неопределенно пожала плечами.
— Ну что? Тогда согласна?
— Если сможете сами приезжать, тогда и я не против.
— Вот и чудно! Вот и здорово! Прорвёмся, мать! — Надежда Викторовна сжала правую кисть в кулак и оптимистично потрясла им в воздухе.
— Прорвёмся, — с улыбкой ответила Аня и направилась на выход. Закрывая дверь она услышала, как Надежда Викторовна замурлыкала какую-то песню.
Ещё больше душевных рассказов тут
Пожилая женщина высунулась из соседней квартиры, воровато оглянулась и бросила вдогонку врачу, который уже спускался по лестнице, свой любопытный вопрос:
— Совсем всё плохо?
Игорь Константинович обернулся на звук.
— Простите, вы мне?
— А кому же ещё? Смотрю: вы кажный день сюда приезжаете. Совсем всё плохо?
Игорь Константинович улыбнулся:
— Пока рядом есть такие люди, — врач кивнул на дверь Анны, — у нас всё очень хорошо.
Нина Алексеевна непонимающе захлопала глазами. Рот приоткрыт в удивлении.
Игорь Константинович спустился к входной двери и распахнул её. Дневной свет и морозный воздух ворвались в подъезд, как расшалившиеся дети, расталкивая темень и запахи. Из щетинистых кустов весело чирикнули воробьи. Чувствовалось скорое приближение весны.
Похожий рассказ читайте по этой ссылке.
