Начну, как всегда, для разбега с себя. – Только одна непонятность встретилась мне в стихотворении Ульяны Савиной «Под лёгким и пушистым одеялом…» (выделю её большими буквами):
Под лёгким и пушистым одеялом
Я вижу берега,
Как тихо проплывают над каналом
Немые облака,
.
Как старый пёс с обвислыми ушами
Сгрызает кость
И КАК СКРЕЖЕЩЕТ МЕЖДУ ЭТАЖАМИ
ЗАБИТЫЙ ГВОЗДЬ.
.
Сосущий ветер брызжет волны,
Шипит сквозь свист.
Живот его, снегами полный,
Бело-слоист.
.
Мне каждый раз нашёптывает кто-то
Про низкий дом.
И голова, вся липкая от пота
Под лоскутом
.
Волос, под руку с лёгким одеялом
Идёт опять
Туда, где проплывает над каналом
Ночного снегопада непроглядь.
2024
Пришлось лезть во всё знающий интернет, искать объяснения. – Я их нашёл в описании, почему скрипит деревянный пол, как объяснение к рисунку 1 статьи по адресу https://7dach.ru/zhurnalsam/kak-sdelat-chtoby-derevyannyy-pol-ne-skripel-283305.html. Там видно, как при усыхании дерева образуются щели и от них – подвижность досок и – скрип. И как побочный эффект – как на половину зазора между доской (гребнем) и лагой, - зазора от усушки, - вылезает над доской гвоздь, которым доска была прибита к лаге когда-то наглухо.
То есть бедная Савина по своему поэтическому недосмотру от вдохновения решила себе, что это не доски, а повылезшие гвозди, которыми пол прибит, звуки издают: зазоры- то не видны, а вылезшие гвозди видны.
Ещё я какую-то секунду не усёк было, что лоскут – это лоскут волос (не усёк из-за переноса не только на другую строку, но аж на другое четверостишие). Перенос – образ душевного раздрая.
А всё стихотворение я понял по себе и сразу.
Было дело в молодости, я семь лет любил одну девушку. И когда окончательно порвал с нею, меня долго мучили воспоминания, проходя мимо «наших» мест, где (я уже сейчас, по старости, не помню) мы с нею поцеловались первый раз, где второй, где она меня учила целоваться, где я громко приказал дождю перестать, чтоб нам не мешал целоваться, и дождь перестал… И т.д. Хоть из города уезжай. Сильнейшие переживания.
Вот подобно и лирическое «я» Савиной в её стихотворении. Лежит дома, не спит, верится под одеялом, потеет от волнения и мысленно видит с разных точек зрения место над каналом, где «я», скажем, в метель, прощалась с «ним», после пребывания в низком доме со скрипучим полом.
Как в этих воспоминаниях может быть сосущим ветер? (Может, между порывами?) Что свистит в метель? (Может, провода, как в песне: «Только ветер гудит в проводах»?) Какой у ветра может быть живот? (Неожиданно твёрдый?)
Я наткнулся на это стихотворение Савиной из-за нападения на меня. И мне вспомнилась другое нападение, тех, классицистов, каких тошнило от стихов романтиков:
«Ведь мы часто склонны считать Пушкина поэтом уж очень понятным, ясным, легким. Он стал таким потому, что его система стиля сделалась основой развития русской литературы и литературного языка XIX века. Но для современников эта система была вовсе не столь нормальна и общепринята, как для нас, и многим, даже сочувствующим новым поэтическим течениям, было трудно освоиться с новаторской манерой Пушкина, как и Жуковского, трудно даже просто понять пушкинскую речь, иной раз неясную с точки зрения застрявшего еще в умах классицизма. И вот в этих-то новшествах Пушкин, в частности молодой Пушкин, предстал современникам как единомышленник Жуковского (и Батюшкова), и бранили их обоих за одно и то же. В этом отношении Пушкин разделил участь, например, Баратынского. Так, в «Дамском журнале» 1827 года (ч. 22) была напечатана статья: «Письмо к Лужницкому старцу о быстрых успехах русской поэзии» за подписью «Ю — К-в». Это — злобный разбор «Стансов» Баратынского с точки зрения классика-архаиста, ненавидящего «разноцветный, полосатый и клетчатый наряд века романтического, «поэзию» в новом и совершеннейшем вкусе». Автор недоволен романтической оторванностью лирики от внешнего мира. Он разбирает начало «Стансов» (по первой редакции «Московского телеграфа», 1828 год, № 2):
Обременительные цепи
Упали с рук моих — и вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь.
«Не правда ли, что печальный станс превосходен? Вы, может быть, спросите: из каких цепей вырвался поэт? где он находился? Читателю нет надобности знать об этом; первые два стиха картинны, новы и, следовательно, чудесны!» — издевается критик. — «Далее вы, верно, скажете, что родные степи не могут быть ни начальною, ни среднею, ни конечною любовью, равно как любовь не бывает ни степью, ни лугом, ни полем. Согласен: да это по-старинному; мир романтический есть мир превращений: там небылицы являются в лицах.
Но мне увидеть было слаще
Лес, на покате двух холмов,
И скромный дом в садовой чаще —
Приют младенческих годов.
Чувствуете ли, чувствуете ли, мой почтенный, сладость первого стиха, истинно пиитического? Где найдете вы подобные? Ах, слаще, слаще! нам не было бы вкуснее теперешнего, аще не следовала бы за тобою в садовой чаще... рифма-тиран...
Ко благу чистое стремленье
От неба было мне дано;
Но обрело ли разделенье?
Но принесло ли плод оно?
Что, маститый старец? вы морщитесь, зеваете и, кажется, ничего не понимаете? Признаюсь, и я как во тьме нощной. Этому есть причина: мы не посвящены в таинства — осязать неосязательное, толковать бестолковое, удивляться страннолепному; высшие созерцатели постигают это. Так! вы одни, о высшие созерцатели! вы одни можете изъяснить нам смысл двух последних стихов... В самом деле, разделенье ли обрело что-нибудь, или обрел кто-нибудь разделенье, и какое и с кем? Кто принес плод: ко благу ли чистое стремленье, или разделенье, или сам автор, или, наконец, его торжественные стансы?..» И далее: «Младенец тихий на руках» противополагается только крикливому и брыкливому младенцу на руках — и больше ничего не изображает».» (Гуковский. http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/guk/guk.htm?cmd=p).
Или как редактор требовал от Симонова, чтоб он из «Жди меня» убрал жёлтые дожди.
Савиной тоже понадобилось «С» для звукоподражания ветру:
СоСуЩий ветер брыЗЖет волны,
Шипит СквоЗь СвиСт.
Вы теперь понимаете, зачем поэту СоСуЩий, СвиСтящий ветер и с Животом? – Затем, что он поэт. Его судить можно только по его меркам, а не по своим. И не думать, что волен и потому вправе понимать стих или картину каждый – по-своему. – Нет! – Только единственным образом можно: в русле того, что хотел сказать автор. А русло – это то, что не меняется. У Савиной тут оно – несчастно-любовное. И удачное. Надо снять перед ним шляпу, а не критиканствовать.
30 января 2024 г.
