«Бог есть, Лёна, он живет у каждого в душе, и, если ты хотя бы попытаешься принять это, ты поймешь, что он всегда был рядом».
Не все можно объяснить теорией вероятности. Было желание – попасть в зону СВО, и не штатным журналистом, а обычным человеком. И шанс выпал, уехала с волонтерами. Уже в Донецке несколько адресов на размещение и снова случай – попадаю на квартиру к Тане Татьяне Анатольевне Манцевой. Красивая женщина встречает нас четверых, приехавших на постой к ней, с улыбкой, словно знакомы сто лет. И в первый же вечер понимаю, что тепла ее души хватит на всех с лихвой.
И все дни – долгие задушевные беседы. Слушала бы бесхитростные речи бесконечно. Ее слова – мягкие, текучие, словно музыка. Одно то, как она назвала меня – нараспев, ласково – Лёна, в первый раз выбило из колеи, даже не сразу поняла, что это ко мне. В речи восточных украинцев сплелись три языка: русский, восточный украинский и западный, а еще она очень похожа с белорусской. Те же слова и акценты. Мы говорили часами обо всем. Прошлом, настоящем, мечтах.
Женская судьба
– Я местная. Большинство дончан моего возраста родились в рабочих поселках – их огромное количество вокруг месторождений и шахт. Из них мой – поселок городского типа Белицкое. 1962 год, шахты и терриконы вокруг. В семье родители, бабушка, нас двое – старший Сережа и я. Позже было принято решение перебраться в Донецк, но в первое время это почти не изменило нашу жизнь, а потом папа встретил другую женщину и ушел. На съемной квартире остались двое детей, старенькая бабушка и одна кормилица – мама. Нищета. Мама пошла на шахту уголь перебирать, тогда породу вручную выкидывали. Простыла, а больничный не взяла, оплата была копеечная, а мы и без того едва концы с концами сводили. Ходила на работу через силу, пока совсем не упала. Она умерла во время операции – тяжелый гайморит, и врачи не успели спасти ее, было слишком поздно. Меня и брата забрал в новую семью отец, а бабушку отправили в дом престарелых. К тому времени у папы во втором браке родился сын.
Мачеха. Сейчас, уже давно став взрослой, я отчасти ее поняла и простила. Любая женщина живет ради своего собственного ребенка. И то, что она никогда не любила нас с Сережей, и на первом плане всегда был родной сын, вполне понятно. Но благодарна ей уже хотя бы за то, что до окончания школы у нас был дом, кстати, за счет того, что семья стала больше, отец получил трехкомнатную квартиру.
Конечно, не забыла, как, закончив школу, попросила отправить меня учиться дальше, ведь несмотря на усмешки, вполне успешно сдала все экзамены. И надеялась, что мачеха, завуч школы, поймет мое желание и все же найдет в себе силы поддержать. Но от родителей услышала: «Дармоедка! Учиться ей. Работать иди». Сказано это было в тот момент, когда я, счастливая, вошла в дом с аттестатом в руках. Развернулась тут же в пороге и ушла. Заняла у родителей подруги 30 рублей и уехала в Сургут. Мне было 17. Так что и ваши сибирские просторы мне ведомы.
Не было каких-то особенных событий. Раннее замужество, рождение дочери. Переезд на родину мужа – в Краснодарский край. Станица со всеми своими укладами, и женщине определена особая роль, не самая сладкая. Многое пришлось перенести, свекровь, вроде, и жалела, но всегда была на стороне сына, не перечила ему. Все это закончилось побегом, деньги на билеты припрятала и в один из дней вместе с дочерью уехала. Они искали, но получилось обвести всех вокруг пальца. Вернуться пришлось к отцу – больше было некуда. И в тот момент папа встал на мою защиту. Наверное, к тому времени мы все стали старше и мудрее. Много лет прошло с тех пор, но с личным в жизни так пока и не сложилось.
Заочно закончила институт. Работала, в большинстве своем, в мужских коллективах. Командовать сильным полом – то еще занятие. Но уважали, видимо, у меня получалось. Когда пришло новое время, нужно было искать варианты выживать – освоила строительную профессию. И нашла себя, поняв, что мастеротделочник – мое призвание. Это так здорово – делать из обычной квартиры что-то особенное, эксклюзивное. Много лет этим занимаюсь. Дочь была помощницей, выросла и тоже стала хорошим мастером. Она со своей семьей живет в Ростове. А у меня есть то, что есть. Вся любовь рядом: мой Донецк, работа, дом и много друзей.
Забавно, Лёна, считай, вся жизнь в несколько абзацев вошла, – сказала она, заглянув в мой блокнот. – Все мои шесть десятков с хвостиком – в сотню строчек. Вот так же и у всех нас – живем каждый день, а начнешь итоги подводить – листочек-другой наберется.
Донецкий борщик
В первый же вечер к вареной картошке из подвала извлекли десятка полтора баночек с яствами. И пока мы восхищенно любовались разносолами, Татьяна приговаривала: «Ну хоть что-то понадобилось, а то стоит и стоит. Понемногу, но каждый год что-то делаю, а кушать некому, одной и повод не всегда находится в подвал спускаться».
Кстати, о подвале. Он в котельной, неподалеку от огромного сооружения, именуемого газовым котлом. Бетонированные стены, глубокий и достаточно просторный, с системой вентиляции. В нем она переживала самые страшные бомбежки.
– А потом мне знакомые спасатели сказали, что не стоит этого делать. Если дом обрушится, едва ли кто-то услышит под завалами крик о помощи из такого подвала. Не стала рисковать.
Между делом было предложено приготовить донецкий борщик. На бесплатный мастер-класс украинской кухни напросилась сразу, предупредив, что не надо начинать готовить, пока вместе не соберемся. И весь день жила ожиданием вечера.
На плите в огромной кастрюле булькает бульон – томится мясо (Таня достала с чердака свои посудные запасы – себе готовит в маленьких, а тут пришлось вытаскивать почти ведерные емкости). Вытаскиваем мясные косточки, пока чуть остынут, а в бульон – картошку, при этом пару штук – не разрезая. И тут опять вспоминаю – бабушка супы так же делала – картофель соломкой и несколько – целиком, потом они вытаскивались, растирались и выкладывались обратно – для большей густоты.
Обрезали мяско, распустили его меленько и на сковороду – после прожарки на маслице оно вернется в кастрюлю. Сижу в ожидании нарезки свеклы и прочего. Но тут – разочарование – из холодильника вытаскиваются пара пол-литровых баночек с заготовкой. Таня оправдывается: «Не хватает же времени на приготовление каждый раз, вот летом делаю заранее. Удобно – открыла, в кастрюльку выложила и все. Почти готово. Там есть все, что нужно, – морковочка, бурячок (свекла), перчик, томат, приправки. А капустку мы сейчас нашинкуем. Вот смотри, чтобы она мелкой соломкой крошилась, ножик пускай под углом и режь, будто выворачиваешь». Зеленая гора на столе внушительна. А мы чистим лук – штуки четыре средних головки. И они обжариваются в маслице до золотистого цвета.
– Луку надо много, – поясняет хозяйка, – когда он выжарится, горечь уйдет, а вкус останется.
Поджарка отправляется в общую массу. По дому уже плывет аромат. А еще капуста, но ее перед самой готовностью.
– Не люблю, когда она разваривается, должна чуть похрустывать, – сообщает Татьяна.
Ждем еще несколько минут после того, как в кастрюлю впихнули капусту, и выключаем газ. Цвет – насыщенный, аромат – яркий, вкус – отменный. Донецкий борщик на славу.
– Как-то гостила в деревне, и мне поручили варить щи. Приготовила от души, большущий чугун. Вся семья кушала. Вечером хозяйка в кастрюлю заглянула и спрашивает – а щи-то где? Отвечаю, что съели. Она взялась сама готовить и все ворчала, зачем варить так, чтобы за день заканчивалось. Непорядок. Ее суп по три дня хлебали, по тарелочке, добавки не спрашивали. Но я так не умею. Все надо делать с удовольствием и любовью.
Так же, не спеша и обстоятельно, мы жарили пирожки (впервые попробовала с гороховой начинкой. Для этого сначала варится густая горошница, с приправами по желанию, как остынет, самое время лепить пирожки и жарить. На вкус они напоминают картофельные, но гораздо нежнее). Так как на гряде еще не замерз щавель, следующий борщик был зеленым. В общем, схема та же, но вместо маринованных овощей нарезается куча щавеля, потом разбалтывается паратройка яиц и выливается тонкой струйкой в кипящий суп. Получается весьма интересно на вид, да и вкус сразу становится мягче.
На ее столе обязательны лучок и чесночок. Чай, кофе – по желанию. Молоко. Виноградный сок. Лоза буквально навесом переплетается у крыльца. Есть пара деревьев грецкого ореха. В один из вечеров вместе колотим орехи.
– Раньше его принимали перекупы, после этого во всем Донецке не сыщешь. А теперь каждый себе, сколько нужно, остальное вон вороны растаскивают. Много ли его надо. Нынче насушила пару ведер, сейчас порушим и ядрышки заберете с собой. Мне незачем столько, а вы полакомитесь.
У нас участки маленькие совсем, много не посадишь. Вокруг деревьев и делаю грядки. Помидорки, морковочку, лучок. Картофель покупаю осенью. Но главная гордость – розы. Знаешь, веточку воткну – она растет. Люблю их очень, когда начинают цвести – тут такая красота.
На улице ноябрь, а они еще цветут – красные, нежнорозовые. Распустившиеся цветы и совсем крошечные бутончики – только-только появились первые лепесточки. Наперекор морозцам, ледяным дождям и ветру символ Донецка дарил чудо.
А еще в качестве угощения для нас стояла пара ящиков груш. Сочных, ароматных, сладких. И как ни старались мы всей компанией, а скушать все не удалось. Мало того, под двумя огромными деревьями во дворе было полно плодов. Непорядок – такая вкуснятина и под ногами. В общем, сварили варенье, жаль, отведать не успели, оставили на следующую встречу.
– Мне многие советовали уезжать отсюда. С моей профессией везде будут рады, можно устроиться. Говорили, чего держаться за сарайку эту, – оглядывая свой дом, говорит Таня. – Соглашаюсь со всеми, и правда, покой дороже, наверное. Да только какая это жизнь вдали от родины, разве можно ее оставить в тяжелое время. И пусть неприглядно, соглашусь. Вон крышу всю осколками побило, заборы старые. Но ведь это моя «сарайка», родная. А люди? Как их оставить? Мы тут все вместе: русские, украинцы, цыгане – беда сплотила. Мне пенсию насчитали в 10 тысяч. И когда город нещадно бомбили, ремонтом никто не занимался, денег катастрофически не хватало даже на самое необходимое. Мне помогла соседка, ей гуманитарную помощь выделяли – раз в месяц продуктовый набор, а она делила – пакетик крупы, баночку масла. Так и выжили. Это сейчас перерасчет по российским законам идет, суммы побольше теперь. И разве могу я теперь ее оставить? Здесь, в околотке, в основном люди старшего возраста.
Утро начинается с потока смс-сообщений. И надо отправить всем ответ, у нас такая перекличка. Если пришла открыточка, значит, жив человек – отправляй свою. Молчание в сети – повод для беспокойства, тогда, чуть выждав, начинаем созваниваться. Потому как никто не знает, проснется ли утром.
Молитвы наши…
– Лёна, за молоком пойду.
Спешу на кухню, любопытно, куда отправляется и возьмет ли с собой. Оказалось, в воскресный день продукцию привозит семья, что, несмотря ни на что, занимается разведением коров. Продают молочные продукты выгодно для горожан – чуть дешевле, чем в магазине, к тому же со своего двора, натуральные. Вместе считаем: молоко, сметана, творог. Складываем банки в пакет. Таня хитро улыбается: «Все одно машина приходит ко двору, где роскошные ворота стоят, может, заметила. Вот соседа на разговор вытяну, заодно сама все подробнее узнаю. Он, говорят, огромную сумму вложил. В общем, я разговорю, а ты слушай, думаю, будет интересно и тебе».
Перед выходом спрашиваю, может, что-то гражданское надеть, форменная куртка слишком притягивает внимание и, возможно, это как-то повлияет на ее общение с соседями. Татьяна даже на момент замешкалась.
– Ты что! Да я горжусь, что вы у меня живете. Когда с вами рядом шагаю, мне кажется, я на крыльях лечу. Эх, Лёна, никогда об этом не думай, гордись, что ты в российской форме.
Вот как ты думаешь, о чем мы здесь говорим в задушевных беседах, чего мы все боимся больше всего? Да того, что Россия от нас откажется. Если вы нас оставите, нам не выжить. Мы здесь знаем, что творят нацисты на занятых территориях. Они же семьями расстреливали в подвалах, издевались. Думаете, вас не ждут в тех городах, что еще под властью Украины? Донбасские территории, Одесса, Харьков… Ждут, верят, что Россия и их не оставит. Вот только ни слова сказать не могут, там даже мысли допускать нельзя. Карают за это очень жестоко. Да, поверь, вы далеко не все знаете. Эти нелюди ничего не боятся – ни гнева божьего, ни суда человеческого. Вот народ и замолчал, и их можно понять – за ними семьи. Но помни, русских там ждут. И мы здесь молимся, чтобы с россиянами навсегда.
И не сожалейте о том, что происходит сегодня. Да, война. Это страшно, но ведь она за Родину. И мы – ваши. Здесь, на востоке, – вся промышленность, никогда Донбасс не был иждивенцем. Посмотри, даже пенсионеры стараются быть полезными, мы все работаем. На западе давно живут на дотации, помнится, и родственники смеялись над нами – пашете там за копейки, а мы вот и не утруждаемся, а каждый месяц денежки получаем, и все у нас есть.
А у нас менталитет иной – шахтерский. Потому, когда пошла волна, начали убирать лишних, с точки зрения нацисткой власти, людей, Донбасс не сдался на милость. Он вооружился чем смог и встал на защиту своей земли. Опустели шахты, города – мужчины ушли отстаивать свободу. А мы привыкали к военным реалиям. И, слава Богу, Россия встала за нас. Да, сейчас трудно всем, но, как только все это закончится, мы восстановимся и будем полезны. Здесь есть все: месторождения, заводы по переработке, плодородные поля. Даже сейчас, под бесконечными взрывами, мы понемногу действуем. И урожай собрали, и уцелевшие шахты работают, и учим, и строим. Нам только бы мира и немного времени, чтобы силы набраться. Но одни, без России, не справимся. И все это понимали, потому и голосовали искренне за то, чтобы стать частью страны, родной нам по праву рождения. Как ни крути, а большинство из нас из СССР. Мы все еще боимся остаться опять одни, тогда только один выход – собраться всем вместе, чтобы уже разом враги прибрали, бежать некуда, да и незачем тогда. Вот у соседки муж болеет, не встает совсем. Разве она его бросит и спасаться станет? Никогда. А другая – абсолютно одинокая, а та, которая восьмой десяток разменяла? Куда нам? И мы все знаем, что живые мы нацистам не нужны, уберут, как всех несогласных у себя там.
Иду молча. Что тут скажешь? Пришли ко двору. И правда – добрые ворота и забор под стать. Таня начинает разговор издалека, хозяин поначалу скромничает, все же посторонний слушатель стоит. А потом все же прорывает и его. – Да давно уже все купил, дорого обошлось, почти 200 тысяч, – делится он с нами, – с России везли материалы, у нас тогда еще такое не продавалось. Не до этого было. А я заказал. Получил и прибрал. Все думал, вот отойдет фронт подальше, станет в городе тише и поставлю. Долго ждал. По весне вышел, забор совсем худой, поправить хотел, а уже и гвоздя вбить не во что, нет целых досок, все рассыпается. И решил – ставим новый. И пусть прилетает, попадут, значит, еще купим и сделаем. Сын головой покачал, да и согласился. Надоело откладывать все на потом, живем сейчас и красиво живем, не видно разве.
Оно и правда. В общей запущенности вокруг его ограждение, крепкое и стильное, очень выделяется. Словно протест обстоятельствам.
К слову, ни творога, ни сметаны нам не досталось, продавщица, извиняясь, разъясняла, что осень, удои упали, на всех не хватает. На обратном пути слышала только сокрушенные вздохи – вот хотела побаловать, да не вышло. Не удалось нам отведать творожка со сметанкой, но молочко отменное было.
О дне грядущем
Вечер. Чаевничаем в кухоньке. Спрашиваю о том, как, на ее взгляд, будет дальше.
– Мир. Он будет обязательно, верим только в победу. И снова расцветет наш город. За столько лет привыкли ко всему: стрельбе, взрывам. И к смерти тоже, как ни странно. Даже с ней смиряешься, когда она у тебя за спиной ходит. Конечно, сначала было невыносимо. Но боишься день, другой… Однажды понимаешь, что невозможно жить в страхе всегда. И Донецк ожил понемногу. Все, кто смог, уехали, а те, что остались, адаптировались к обстоятельствам. Научились жить в этих условиях с верой в Бога.
Вот только как потом… Самое тяжелое для меня – это как раз вопрос о том, что дальше. Вот заключат политики и военные соглашения после победы. А как мы жить станем? Понимаю, что нужно будет строить отношения, что там, на другой стороне, такие же люди и очень много родных по крови, просто когда-то судьбы нас развели по разным городам. Кто же знал, что потом нас разделит совсем по иному признаку. Что разорвутся все кровные узы, и станем друг другу врагами. Как мне принимать это. Семья у нас все же не малая была. И все общались, дружны были. Сродный брат в центральной Украине живет. Когда дети росли, каждые каникулы то их ребята сюда, то наши к ним ездили. Часто встречались, весело, с любовью общались. А потом случилось все это. Он долго молчал. И вдруг однажды звонок: он племянницу поздравляет с днем рождения. И так, со смешком, спрашивает, не ждет ли она его в гости. Та радостная: «Конечно, приезжай». А в ответ злобно: «Так я ж к вам теперь на танке приеду…» Дальнейшее, думаю, не стоит говорить. Девчонка очень долго плакала, так и не сумев понять, за что родной человек так с ней.
В нашей семье для всех был когда-то один великий праздник – День Победы. Как бы ни складывались отношения с родителем, но в этот день мы были вместе. Папа наряжался в пиджак со всеми наградами, брал цветы, и мы шли на парад. Этот день был наполнен гордостью за отца, грустью от его воспоминаний. Мы славили величие Победы. Так же было у всех украинцев в семьях. И вот теперь такая ненависть.
Мне не хватает личного осознания, всех канонов веры, в которых пишут о прощении. Как мы сможем простить все то, что они сделали. Смерти детей, стариков. Разрушенные дотла города и деревни. Как забыть зверства, что творили на нашей земле. Я ищу оправдания для них в душе, но не нахожу. Да, пропаганда, да нацистская идеология. Да, задурили головы, промыли мозги. Но чем их мыли так, чтобы рука поднималась на младенцев? Куда делась просто человечность. Воевать – дело сильных, на поле боя, с равными. Ну что за честь – убить беззащитного. Наверное, такие мысли здесь у каждого. Дай, Бог, мира на земле, но еще больше прошу мира в своей душе. Чтобы достало сил еще хоть раз посмотреть в глаза тем, кто собирается в гости к родным людям на танке, и попытаться простить за все.
О вере
– Знаешь, Лёна, я не хожу в храмы. Долго искала свой путь, в разных церквях молилась. Да только разочаровалась я, если это можно так сказать. Не в Боге, ни в коем случае. В людях. Как-то так получилось, что дела духовные у настоятелей всегда отодвигались финансами. Конечно, в любом храме есть плата, помощь, «десятина». Я никогда не оставалась в стороне, чем могла церкви помогала. Но получилось так, как получилось, не связались для меня воедино блага материальные и духовные. Уже пару лет я не прихожанка храмов. Но при этом верю, истинно и безоговорочно.
Не важно, Лёна, как зовут того, в кого уверуешь, в нашей стране конфессий много, главное – помнить, что Бог в душе. И когда доброе творишь, и когда плохое.
Причины для негодования всегда найдутся. А она, выслушав мои гневливые речи, спокойно улыбалась: «Остынь, моя хорошая. И отпусти ситуацию. Каждый отдает в мир то, что у него есть. И если обидел кто, ты пожалей его, значит, нет больше ничего в душе, кроме слов хамских и поступков дурных. Ну, нет. Тут не корить, тут жалеть надо и просить Бога, чтобы хоть каплю света дал ему. Нельзя на свете без плохого, ты же понимать должна. Если бы все вокруг было хорошим, красивым и добрым, мы бы перестали ценить все это. Как порадоваться красоте, если она – данность? С чем сравнивать? Как испытать особенную радость? Не копи обид, они тебе не нужны, есть то, от чего лучше просто держаться дальше. Особенно от тех, у кого нет ничего чистого. Пусть себе живут со своей грязью. Не притрагивайся, испачкаешься. Человек сам должен осознать и пожелать очиститься. Бог любит нас всяких, но путь к нему у каждого свой.
Люди разные бывают. Есть и те, кто свечки в храме поставят, молитвы прочтут и уверены, что истинно верующие. А я тебе так скажу – мертва та вера, что делами не подкреплена. Не одной молитвой она держится. Делай доброе, помогай – вот тогда и скажешь, что веришь. И нельзя подругому, лицемерие это.
Поверь, у каждого из нас своя «десятина», и платим мы, желая того или нет. Если живет в душе зависть, жадность, высокомерие, если обижаешь слабого, то и воздастся рано или поздно. У всех своя мера. У иных тьма вокруг, одиночество, болезни, проблемы. А они все зло в других ищут, не понимая, что «десятину» свою несут. Другим в мире уютно, да потому что свет и добро несут, тем и возвращается.
А Бог, он каждого из нас слышит и видит. И помогает, если нужно. Много раз я в этом убеждалась. Вот крыша у дома осколками решеченная, сколько времени искала мастеров, хотя бы чуть залатать, нет никого. И помощи Всевышнего попросила. И вот, пожалуйста: предложили вас разместить у себя. Согласилась сразу. Это в радость быть причастной к вашим благим делам. А с вами в дом и мужчины вошли, залатали крышу. Благодарна бесконечно ребятам и Богу за эту возможность обменяться добром.
Я верю и стараюсь не лукавить ни в одном шаге, ведь каждое утро прошу благословения у господа, и после этого нести в мир зло нельзя. Помни, Лёна, главное – Бог в душе, и «десятина» твоя по силам и делам отсчитается».
Такси уже ждало у входа. Вышли вместе, сумки – в багажник. Слёз на прощание не лили, ни к чему.
– Лёна, не скажу тебе «прощай», уверена, мы еще встретимся. Ты вернешься сюда. Езжай с Богом. Я буду ждать.
Смотрю в окно – у ворот на ветру Таня. Обычная женщина, сумевшая достучаться до души. И действительно, нет ощущения, что расстались навсегда. И верю, что однажды я вернусь.
Елена Филатова (АП)