Продолжение. Начало здесь: Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая
Отпираю навесной замок на воротах между гаражом и ресторан-сараем «Сайра», и вот нас встречает радостным лаем моя Флейта, восточно-европейская овчарка, которую мне подарили уже взрослую, после того как какой-то негодяй застрелил из мелкокалиберной винтовки моего славного Боя.
Включаю рубильник на стене гаража, и двор освещается ярким светом прожектора, закреплённого на фронтоне «Сайры». Заходим в пристройку теплицы в виде остеклённой веранды. Тут хорошо. Кухонный стол-тумба с электрической плиткой, маленький холодильник и небольшой диван. Открываю холодильник и с удовлетворением обнаруживаю половину большой кастрюли с отходами еды с кухни детского сада, где работает моя мама.
Флейта радостно прыгает, лезет целоваться, обниматься, пока я накладываю ей в миску еду. Ну вот. Можно заняться печкой. Идём с Лосём к противоположной от веранды стороне теплицы, где находится заслонка топки. Включаю лампочку под крышей гаража, закрытую стеклянным плафоном, защищённым дополнительно металлической сеткой. И заглядываю внутрь печи. Целая гора шлака. Ладно, это минутное дело. Гружу лопатой шлак в самодельную тачку с осью и колёсами от детской коляски и отвожу его на кучу у забора в дальнем углу. Шлак не мусор — по весне пойдёт на подсыпку дороги.
Ломаю ногой ящик из тонкой тарной доски и прошу Лося принести газет из пристройки. Вместе рвём их на небольшие листки, комкаем и забрасываем в топку. Сверху кладём щепки от разбитого ящика, и вот Лёха подносит к бумаге зажжённую спичку. Пламя весело занимается, дрова разгораются, и я закидываю туда ещё целую охапку обрезков от строительных досок и короткие чурбаки. Садимся на пеньки напротив раскрытой печи и с удовольствием смотрим на огонь.
Это такой кайф, когда в холодной ночи сидишь у огня и чувствуешь его магическое тепло. Танцующие языки пламени гипнотизируют. Мысли текут ровно и не спеша. Я чувствую, как снова начинаю парить над сопками. В голове вдруг зазвучала тема из аббовской песни «Eagle». Буквально физически ощущаю музыку. Эта песня более всего сейчас выражает мои чувства и мысли. Она великолепна! Тот, кто её создавал, наверняка летал над сопками. Стоп!
— Лёх, а почему сопки называются сопками?
— Не знаю, никогда не думал об этом. А что такого-то? А почему небо называется небом, или стул — стулом? Людям надо же было как-то называть вещи, вот и придумали для каждой своё название.
— Да не может этого быть. Первые слова наверняка появились как подражание звукам природы. Например, «мама» во всех языках одинаково звучит. Почему? Да потому, что все младенцы мира, как только начинают калякать что-то, то первое, что получается выговорить, непременно напоминает нечто, очень похожее на «мя-мя». А потом из этих всех «мя» начали складывать слова. Но в основе-то — какие-то односложные звуки. Зверь рычит: «Рррыыы», человек запомнил, и появились «ры», «ра» и так далее.
— Пернатый. Вот меня просто пучит, когда ты о высоких материях склифософствуешь. Если ты такой «профессор», хули ты тут на шахте делаешь? Тебя уже давно в МИМО заждались.
— Ладно, ладно. Не в МИМО, а в КрЛУГА меня ждут. Я решил в кременчугское лётное поступать. Буду на вертолётке над Колымой летать. Давай, пора уголь закидывать.
Беру совковую лопату, валявшуюся на куче с углём, и, как заправский кочегар на корабле, бросаю уголь в топку. Вскоре между кусочками чёрного блестящего топлива начинают виться фиолетовые язычки пламени. Закрываю заслонку и предлагаю Лосю перебраться внутрь, чтоб не зябнуть.
Внутри тепло и влажно. Короб по периметру теплицы заполнен жирным торфяным грунтом, в котором торчат толстые стволы помидоров и огурцов. Спелых овощей уже достаточно много, и мы с удовольствием лакомимся зернистой мякотью гигантских помидоров. Но меня интересует другое. Иду по проходу между грядками в дальний конец, где на самом светлом месте в сеточках подвязаны к остеклённой крыше арбузы и дыни.
— Андрюх. Давай арбузик заточим?
— Да они ещё зелёные, что там есть-то, смотри, какие маленькие.
— Да всё равно, я аж в обморок падаю, так арбуза захотелось. Последний раз год назад только пробовал.
— Ну давай, чё…
Срываю самый крупный из «фруктов», и идём на веранду, где есть посуда и столовые приборы. Разрезаю напополам, и… О чудо! Он уже розовый! Боже… Вкусней этого лакомства нет ничего на свете. Пусть несладкий, пусть твердоват, но чего стоит один только аромат! Божественно! Закончился арбуз как-то внезапно. Причём у Лёхи значительно быстрей, чем у меня, и мне пришлось ткнуть вилкой в его чумазую пятерню, нацелившуюся стырить мой последний кусочек.
Добавил в печь угля под завязку и, убедившись, что он разгорается, гашу свет во дворе.
— Лёх, как на счёт за брусникой завтра смотаться?
— Да она зелёная ещё!
— Да фига там! Нормальная, в самый раз, чтоб собирать. Потом морозцем прихватит, будешь мучиться, руки красить брусничным соком.
— Ну, давай. Во сколько? На твоём моцике поедем?
— Позвоню завтра, точно скажу. Ну, всё, айда по фатерам.