Продолжаем изучать частную переписку XVII века. Письма жен и матерей были здесь и здесь , теперь – письма «мужские», князя Петра Ивановича Хованского к жене и сыну.
Точных дат в письмах нет. По контексту можно решить, что они относятся к 1674-1676 годам, когда князь Петр Иванович Хованский был воеводой на Дону. Царь Алексей Михайлович отправил князя строить крепость в устье Миуса, и под его начальство перешли и уже бывшие на Дону русские полки, и более трех тысяч новых ратников и стрельцов. Служба выдалась сложной: неприятие казаками планов Москвы, усиление Азова ханом Селимом Гиреем и турецким султаном, опасные походы, долгое отсутствие жалованья (причину я пока не узнала). Отправлял же князь письма в Москву, где жили его жена и дети. В посланиях много хозяйственных поручений: от заботы о пригнанных с Дона лошадях до пересылки наконец-то полученного государева денежного и натурального жалованья. И – просьбы ходатайствовать о нем. Письма цитирую по изданию 1905 года, в котором сделана адаптация текста.
Итак, послания к жене. «От князь Петра Ивановича жене моей кнеине Парасковье Андреевне поклон, да сыну моему князю Андрею Петровичу благословление! Пиши ко мне, Андреевна, про свое многолетное здоровье и про Андрюшенькино здоровье, и про Наташенькино (дочь) здоровье, как вас Господь Бог милостью своею сохраняет. Пишите ко мне про свое здоровье. А про меня похочете ведать, и я на службе великого государя на Дону в новостроенном ратном Черкасском городке генваря в 5 день жив до воли Божьи».
«Да послал я к тебе мешечик лисей черевей да двои миткали, да кисею на сорочки, и тебе бы носить на здоровье. А как приведет Лукашка и приведет лошадей, и тебе бы на Москве оставить лошадей: соловова жеребца да темносерова коня, да половова коня, да дву саньников; а те саньники, что на Москве были гнедые, пошли на Филипово... Для Света Христа не помори, чтоб серой конь ис тела не выбился... А послал я к тебе с Лукашкою шездесят рублев денег, а на большое не подиви: Бог видит, у самово ни алтына не осталось. По сем буди с вами милость Божья на веки».
«Да послал я к вам человека своего Климку, а с ним послал я к тебе отлас алой да поставчик, а князь Андреюшку послал мальчика да бурку белую, а Натальюшке послал коробочку сахару. Да писала ты ко мне об девочке татарке, чтобы купить, и я (и)стинно не добыл. А хоша бы и было где добыть купить, и у нас такое положено право, что не покупать никому и в нашем Черкасском городке женского полу не держать. Естьли я купил маленькую, и на меня бы глядя купили иные и большую осподари. Побей челом Афанасью Ивановичу, что пожаловал съездил с князь Андреем (с братом Хованского) к патриарху и князь Юрью Алексеевичу, и к Артамону Сергеевичу, и побили челом обо мне без челобитной, чтоб государь указал меня взять с Дону нынешним путем... А на большие гостинцы не покручинься (интересное выражение, которое можно толковать как «не печалься/не сердись, что больших гостинцев нет); что есть, тем и челом бью. А полотен затем и не послал, что положить негде, что санишка худы... А будет только государьской ко мне милости не будет, не велит меня перем(ен)ить, и ты побей тому ж Афанасью Ивановичу, чтобы он побил челом великому государю за меня об годовом жалованье, о хлебном и о денежном, и князь Юрью Алексеевичу и Артамону Сергеевичу, а то мне жить будет нечем на Дону. А только будет государьская ко мне милость, годовое жалованье, и ты ко мне с тем запасом (имеется ввиду натуральное жалованье) и с деньгами пришли тотчас Федьку Козлова на Воронеж, а с Воронежа вели ко мне Доном плыть с тем запасом.
«Да писала ты, Андреевна, ко мне, что прислано к тебе государева жалованья денег мне вполы на год против прежнего (половину от прежнего годового жалованья), и ты ко мне писала, сколько ко мне прислать к тем денег в прибавку, что ты прислала с Яковом Григоровым, и ко мне прислать к тем деньгам только одну ст(о) рублев, а больше того отнюдь не присылать. Пусть те деньги у вас пригодятся, а я теми деньгами как нибудь стану прониматься...Когда будет воля государская, и я буду на Москве, и без того, Господа ради, не продавай ожерелья и серег. Где-нибудь заложи ожерелье или серьги, послушай меня, не продавай для то(го), что уж такого ожерелья или серег не залесь тебе по себе. Бог даст мне здоровье, приду, ну и я в те поры продам своего седла две лошади или три, так то и окупится, а с мою нужу лошадей ещо останется: теперьво у мене моего седла пятнадцать лошадей, и худая лошадь рублев в сорок. И Бог даст мне здоровье, приехав переберу, которые будет продать, а то они все перестареются же, себе оставлю с нужу свою. Да вели, Господа ради, Андреевна, матка моя, беречь лошадей, которые прислал с Дону; а наипаче вели беречь бурого большого коня, чтобы как его не испортили: конь молодой, чтобы он не зашибся или не запалился.
«А писала ты ко мне, душа моя Андреевна, про коров калмыцких, чтобы купить, – ино можно хошь десять коров купить прекрасных, да высылка тяжела, никоими мерами нельзя.А веблюдов у нас на Дону нет, хошь сто рублев давай, так не добудешь. Одного было зиму-сь купил, и тот пал; а нынеча у князь Булата другого сторговал, так шел с калмыки, и того свели».
«А на гостинце не покручинься, что не прислал: Бог видит, прислать нечего. Да при(шли) ко мне тесемочку беленькую шелковую на узду; вели ее выткать в кружки. А какова надобна шириною и длиною – надобна 15 аршин – и я послал образчик. И ты, матка моя Андреевна, не поленись, сделай сама, чтобы она была поглаже, а не узловата». На обороте, рядом с адресом, приписка: «Послан коврик да дороги полосатые (недорогая восточная шелковая ткань в полоску), да кушак камчатой (кушак из камки –более дорогой узорчатой шелковой ткани), да шанданчик ((шандан/шандал – подсвечник; мог быть настольным и подвесным).
«Матка моя кнеиня Парасковья Андреевна здравствуй о Христе и с детками на многие лета! ... Да к тебе ж послал полотна азовского доброго самого со сто с восемьдесят аршин слишком да три кисеи, а мерою в них пятьдесят три аршина и пол-аршина на сорочки, и тебе бы то носить на здоровье, да бархату зелонова правчетого аршин, на что сгодится. О хлебном государеве жалованье побей челом, чтобы тебе муку на Москве выдали, а овес и крупу и вино чтобы послали ко мне... А на большее, Андреевна, гостинцы не покручинься, Бог видит, не добыл лутче того ничего».
В двух письмах есть интересный момент. Если раньше князь просил побить за него челом, чтобы с Дона отозвали, то получив новые назначения он опасается, что просьбы о возвращении в Москву могут быть расценены как отказ от службы со всеми вытекающими последствиями. Поэтому он велит жене ходатайства пока оставить. «А естьли бы мне быть на Дону, и я бы и последнюю рубашку с себя отдал не у дела быть. А ныне за волей государьскою, что мне велено ит(ит)ь с Дону в Запороги... а из Запорог итить в Крым (в августе 1675 года князя отправили на еще более сложную и опасную службу: идти походом в Запорожскую сечь, а оттуда в Крым). А естьли что надо мною, что воля Божие и учинится, — и у меня останется после меня князь Андрей, (сын), так вечная слава будет, что я был в Крыме, а то никто не бывал в Крыме от начала свету. А будет Господь Бог вынесет меня в добром здоровье и увижу вас в добром: ведаешь ты и сама, что без року смерти не бывает, а от воли Божьи нигде не уклониться, где час воли Божьи придет... Да и к тебе пишу: Господа ради, не могите бить челом обо мне. Вижу то я и сам, что мне с вами до той зимы не видаться, только не могу, когда намерено мне, от той службы отбиться. Не сделайте меня вечно не слугой, что обо мне бить челом». «Да писала ты ко мне, Андреевна, чтобы тебе бить челом государыне царице, а князь Андрею бить челом государю и бояром о перемене, чтобы меня государь указал переменить, и ты, Господа ради, не отсеки мне головы, теперьво понорови сама, не бей челом, а князь Андрея не посылай к бояром бить челом, для того что нынече прислан ко мне гонец: велено тотча(с) городок на казачье ерьке (на реке Казачий Ерик; сейчас относится к Краснодарскому краю) по(с)троить, а казаки не хотят. У нас вельми на Дону смутка стала великая; и как ето дело минуется, и я тогда тебе пришлю тотчас человека, в те поры велю бить челом о перемене неотступно. Как бы нибудь вырваться нынеча зимою или весною, как бы нибудь с Дону. А нынече никоими мерами нельзя бить челом...».
А потом успокаивает жену. «И ты, Господа ради, тому не верь, либо кто станет тебе доносить, что с казаками у нас станет чиниться худо, и ты тому не верь. А что будет, и впрямь так было, и мы за помочью великого Бога и за праведною государя нашего молитвою и счастьем сами им мы уж будем сильны. И я прошу твоего жалованья, кнеиня Парасковья Андреевна, умилосердися, Господа ради, надо мною и над собою, не сокрушайся напрасно о том. Истинно я тебе пишу, не ложно. А что будет я то проведаю, что ты станешь сокрушаться, и мне и досталь (совсем) в таких бедах будет моих сокрушиться».
Неизменными же остаются просьбы князя похлопотать о жалованье. «Да пошли князя Андрея, написав челобитную, к Артамону Сергеевичу побить челом об государеве жалованье о годовом, о хлебном и о денежном. А в челобитной написать, что помирает голодной смертью на службе великого государя на Дону и одолжал великими долгами, покупаючи...»; «а князь Андрею вели бить челом патриарху и князь Юрью Алексеевичу и Артамону Сергеевичу без челобитной, так словесно, о том, что уж мне доходит на Дону два годы на службе великого государя, а подмоги мне хлебного жалованья и денежного на другой год не дано, жил так без жалованья». И так же неизменно по возможности посылает жене гостинцы. «Да послал я к тебе Андреевна ...азовского мыла двести шестьдесят брусков да пшена сорочинского (риса) пять пуд», «а полотна тебе купил аршин с полтораста и больше; вельми прекрасно, какого у нас лутче нет. А тебе каково покажется?»
А вот выдержка из письма к сыну. «От князь Петра Ивановича сыну моему князю Андрею Петровичу благословленье! Пиши ко мне Андрюшенька про материно здоровье и про свое здоровье, и про сестрино здоровье, как вас Господь Бог милостью своею сохраняет». «Да писали вы о том ко мне, что у вас хоромы на Москве в конец худи: передняя горница завалилась, а построить нечем; а как я и поехал, и вы с тех мест хлеб и дрова и сено покупаете. И я то, ей ей, ведаю в конец про то и без вашего письма; и я хош и последнее платьишко свое продам и лошадей своих, а к вам денег пришлю с человеком своим (с) станицею. А будет не успею нынеча прислать денег, и я с зимнею караванною станицею, конешно, пришлю. А нынеча я Бога свидетеля поставляю на душу свою: естьли у меня была одна копейка, и я бы и тое на двое рассек, половину бы к вам послал. Верите ли вы Богу, когда я и стал государю работать, и я такой над собою нужи и бед не видал. Когда был я и в неволе и кайдалы на себе видел (осенью 1661 года в битве с польско-литовской армией по Кушликами князь попал в плен, откуда был выкуплен в сентябре 1662 года) и та мне неволя этой воли была лутче в пятеро».