Церковь в селе была совсем маленькая, даже не церковь, а маленький дом, в который ходили молиться как будто стесняясь, втихаря… Настоящий храм в селе разбили, изуродовали, устроили сначала там клуб, потом склад, так и стояла она без куполов, как сирота. Аленка помнила, как старушки крестились испуганно на пустую крышу, шептались по углам, но роптать боялись, шуршали, как мышки. Мужики тоже крякали, особенно старики, прятали глаза, но поглядывали на небо над храмом, как будто искали поверженного Бога. А как-то Аленка застала самого набожного из них - старого Ивана - был у них такой, то ли блаженный, то ли мудрец, кто что про него говорил, за странным занятием. Огород у этого чудного деда был у самой реке, на отшибе, спускался задами к берегу, и ребята часто бегали по тропке вдоль его тыкв, так ближе было к песчаной отлоге, тайному месту купания озорной детворы, и часто видели его там, копающемся среди грядок. А тут Аленка бежала одна, уже скоро должно было начать смеркаться, но солнышко еще светило радостно, выглядывая из-за старых ветл, послал батя покликать соседских уток, помочь старушке. Ну и увидала деда, копался тот в земле у самого плетня, копался втихушку, как будто прятался
- Деда. Ты что там? Нашел чего?
Аленка перелезла через плетень, пропрыгала на одной ножке по тропинке из муравы, подбежала к деду. Она любила к нему бегать, дед Иван все подарит что-нибудь шебутной девчонке - то яблочко, то горсть вишен, а то и петушка на палочке - сам лил из сахара на продажу. Дед вздрогнул, но узнал “козу-дерезу Лексееву”, разогнулся, схватившись за поясницу, подозвал
- Подь сюда, коза. Глянь-ко!
Аленка наклонилась над кустом полыни, глянула, куда указывал дед. А там, в ямке, выкопанной между полосой бурьяна и корявым стволом старой вишни лежал полотняный сверток.
- Вот, дитятко. Как помру, бате укажешь, пусть заберет. Тут из церквы книга, писание святое, да крест. Рушили церкву, а я попрятал. Не забудешь?
Аленка ничего не поняла, но кивнула. А дед Иван не успокоился, ухватил ее за пояс, поставил на пень, сказал сурово
- Вон туды крест сотвори! А я тебе конфет дам.
Аленка видела, как старушки крестятся, потыкала себя пальчиками куда надо, поклонилась на солнышко. Дед расцвел, закопал свое сокровище, а когда Аленка гнала заполошных соседкиных уток, поймал ее у калитки, сунул пакет с конфетами
- Не забудь. Обещалась.
И когда дед помер, Аленка отвела батю в дедов огород. Алексей откопал сверток, отнес его батюшке. Тот, хоть церкви не было, службы вел - не гласно, тихо, да вел. Тот, как развернул, аж на лавку сел с размаху, а попадья Пелагея, тогда молодая, полная розовощекая красавица, прячущая улыбку за край темно-синего скромного платка, повязанного так, чтобы русые кудри не особенно торчали, прослезилась, обняла Аленку, прижала к мягкой груди, и, пахнув на нее ванилью и малиновым вареньем, шепнула
- Да умница, деточка. Да Бог тебе подаст все, что хочешь. Сейчас пирожков вам с батей дам.
Столько лет прошло, а Аленка помнила вкус этих пирожков - нежных, сдобных, пахучих, как будто залезла в малиновые заросли.
…
- Заходи, деточка, службы нет сейчас, батюшка поговорить сможет. Тебе что? Записочку? Или еще чего?
Пелагея вышла из-за калитки мигом, как только услышала, что кто-то постучал молоточком. Она уже не была похожа на ту смешливую девушку, которую кто-то нарочно нарядил не по-девичьи, теперь попадья была важная, плыла уточкой, смотрела благостно. Легкое свободное светло-серое платье до земли, светлый легкий платок, повязанный назад, спокойный взгляд серых глаз - она вся была светлая, воздушная, как легкие облачка, собирающиеся у горизонта, вроде невесомые, но обещающие грозу
Аленка нырнула во двор, прислонилась к воротам, покачала головой
- Мне, теть Поль, свечку надо. Красную…
Попадья внимательно вгляделась во вдруг запылавшее лицо Аленки, нахмурилась, вхдохнула
- От Гаптарихи, никак? Вот ведь непокойная, все-таки вмешалась. Ты, Аленушка, не лезла бы в дела эти, не праведные они. Нехорошо!
Аленка молчала, прятала глаза, и тут слезы вдруг аж закипели огненно, она сжала ресницы, но не удержала их, брызнули. Пелагея вздохнула, погладила Аленку по голове, наклонилась, шепнула
- Дам. Стой здесь.
Выскользнув змейкой из дома, вытолкала Аленку на улицу, сунула ей тоненький узкий сверток в карман
- Отдай, пусть сама смотрит. Да молчи, не говори никому. Вот, грех с вами.
…
Гаптариха покрутила сверток, развернула его, понюхала, зачем-то свечку.
- Она! Дождись, пока батя заснет, да чтоб никого не было рядом-то, зажги свечку, да води над ним. Коль будет гореть ясно, ровно - нет ничего, другое думать будем. Коль чадить начнет - приворот на нем, загаси тады, ко мне утром беги. Да тихонько, не ори, никому ничего не болтай. Иди
И снова, когда Аленка пересекала Гаптарихин двор, ей дорогу перегородила Стеха. Она была совсем не похожа на ту, что встретилась ей на берегу. Статная, стройная, высокая женщина с пышной косой, перекинутой на почти голую, упругую грудь, выглядывающую из расхристанного ворота нечистой полотняной рубахи, размашисто косила бурьян у ворот и что-то напевала. Увидев Аленку с силой воткнула косу в землю, откинула косу на спину, уперлась в лицо остановившимся взглядом светлых глаз и засмеялась. Опять так же - безумно, громко, отчаянно.
- Иди в дом, Стеха, растелешилась тут. Не пугай девчонку.
Гаптариха толкнула дочь в сторону крыльца, раскрыла калитку, утянула Аленку на улицу. Потом накинула крючок, сипнула глухо
- Не в себе она. Давно такая.