======================================================
Анонс «Ленинградское время». Продолжение.
Учитывая интерес читателей нашего канала, начинаю публикацию продолжения романа Ильи Дроканова «Ленинградское время».
Писатель остался верен себе, и новая книга встала в ряд его произведений о деятельности отечественных спецслужб, как говорят из жанра «Про шпионов».
Героями нового романа остаются те же персонажи: офицер госбезопасности
Андрей Савельев, его жена Вера, сослуживец Василий Зайцев, а также легендарный чекист генерал-лейтенант Павел Судоплатов.
Время действия романа: 1945 – 1964 годы.
Серия разоблачений высокопоставленных преступников по пресечению контрабанды предметами искусства в послевоенном Ленинграде неожиданно приводит Савельева в сложную ситуацию, когда его едва не объявили фигурантом небезызвестного «ленинградского дела» в конце 40-х годов.
Спас героя Судоплатов, который направил Савельева в Эстонию
бороться с националистическим подпольем, действовавшим по указке
британских спецслужб, а затем советником в Китай, где пришлось
противостоять военной разведке США.
Последняя часть романа повествует о трагических для органов безопасности годах после смерти Сталина, когда был осужден Судоплатов, а многие выдающиеся советские разведчики изгнаны из органов.
Хрущевское десятилетие закончилось номенклатурным заговором, в котором пришлось исполнить свою роль и Савельеву. Он справился со своей задачей с
присущей ему честностью и порядочностью.
======================================================
Часть первая.
Мирная жизнь.
(1946-1948 годы в Ленинграде)
Глава 2.1 Будни майора госбезопасности после войны. Работа с пленными немцами
– Андрей! Уже который день не могу купить Витеньке молока. Даже на рынке нет, не говоря про магазины. Но ему ведь надо. Нельзя ребенку без молока. Кашу хочу сварить, приходится готовить на воде, жидкую. А его кормить нужно, как следует, чтобы не отставал в росте от сверстников, ведь он пока слабенький. Может, ты чего-нибудь придумаешь? Поспрашивай в управлении, там же у сотрудников в семьях дети маленькие есть. Как люди выходят из положения?
Савельев в утренний час стоял перед зеркалом ванной, брился, растирая помазком мыльную пену по щекам. В отражении за спиной ему было видно Веру, которая подошла к открытой двери с мальчиком на руках. Их сыну только-только исполнилось два года, он родился в мае 1944 года, через год после свадьбы. Назвали Виктором – «Победителем», потому что очень ждали победу над врагом и считали сына её предвестником.
– Ладно, попробую что-нибудь придумать. Только ты мне записку в карман кителя положи, напиши крупными буквами «мо-ло-ко». Руку в карман опущу и сразу вспомню твою просьбу. Сама понимаешь, стоит прийти на службу, становится забот невпроворот. Без напоминания нетрудно забыть.
Андрей видел в зеркале, что жена согласно кивнула и ушла на кухню. А он начал полировать щеки лезвием опасной бритвы немецкой стали «Золинген», трофейной, которую подарил один из знакомых, вернувшийся с фронта из Германии. Ему было понятно беспокойство жены по поводу кормления сына. Рождение Вити далось ей нелегко. На здоровье пагубно отразились долгие месяцы голода и дистрофия в блокаду. Когда вдруг стало ясно, что в семье появится ребенок, удивлению будущих родителей не было предела. Конечно, очень радовались, но событие произошло вопреки тому, что они предполагали сами и о чем говорили Вере ленинградские врачи.
Она как-то призналась мужу, что одновременно с упадком сил от голода, у нее как у многих других ленинградок, оказавшихся в блокаде, в организме случились тяжелые изменения: на долгий срок пропали месячные. Эта проблема волновала женщин, ведь им грозило бесплодие, а после прихода мирных дней так хотелось обзавестись своими детьми! И когда судьбе наперекор Вера почувствовала, что станет матерью, Андрей сказал, что родится победитель, о появлении которого на свет позаботилась мать-природа.
Малыш родился в срок, но и его здоровье, и здоровье матери оказалось под угрозой. В результате им пришлось провести в больнице почти целый год. Выписывали, потом снова укладывали на больничную койку, упорно выхаживали мать, поддерживали малыша, пока, наконец, врачи не пришли к общему мнению, что Вера и Витенька Савельевы могут обходиться без постоянного медицинского ухода, и отправили домой под наблюдение патронажной сестры. Вере, как выздоравливающей, был предоставлен длительный отпуск на службе, и она могла постоянно находиться с сыном. Мальчик был худенький и болезненный, но понемногу выправлялся, а главное, стараниями мамы активно демонстрировал смышленость. К двум годам хорошо говорил, считал по пальчикам, знал буквы. Мама вслух читала ему книжки, а он старался по-своему пересказать услышанные сказки. Иногда делал вполне зрелые умозаключения: «Баба-Яга – плохая, а наша баба Маша – хорошая!».
Савельевы к тому времени получили от управления МГБ-МВД трехкомнатную квартиру в том же доме на улице Чайковского, где у Веры была комната в коммуналке. Ту комнату, а также комнату Андрея на Петроградке в обязательном порядке велели сдать городу. Ленинград в послевоенные годы буквально душил жилищный кризис.
Высокие темпы восстановления предприятий и всей экономики огромного города достигались трудно, во многом за счет ущемлений в социальной сфере. Тысячи работников заводов, возвращавшихся после эвакуации, дополнительные трудовые ресурсы из числа набранных в других областях по разнарядкам, жили в крайне стесненных условиях. Их размещали в деревянных казармах, в уцелевших комнатах разрушенных домов, в мало приспособленных для жилья зданиях. На Кировском заводе, например, семьи приезжих рабочих расселяли в помещениях под трибунами заводского стадиона.
В это же время, помимо рабочих, в родной город возвращались остальные ленинградцы, которых в период блокады отправили в эвакуацию. У многих, как у Веры, её мамы и брата, довоенное жилье оказалось разрушенным под вражескими бомбёжками и артиллерийскими обстрелами. Большая квартира Савельевых была получена с учетом их приезда из Тихвина, где Мария Ивановна и Павлик прожили три военных года. После увеличения семьи стало шумно сразу во всех комнатах и даже в коридоре. Десятилетний Павлик ходил в третий класс ближайшей школы на улице Чернышевского, но дома охотно ползал на коленях и играл с племянником. А мама взяла на себя множество забот по уходу за малышом, освободив Веру, которая после больницы не чувствовала себя вполне здоровой.
В этот коллектив обитателей квартиры неожиданно влился еще один человек, можно сказать, посторонний. Произошло это при следующих обстоятельствах.
Савельеву как-то по службе нужно было встретиться с участковым милиционером Перепелицей, участок которого по-прежнему находился на Васильевском острове. Они поговорили по делу, а потом вспомнили, как первой блокадной зимой проводили ликвидацию банды уголовников, грабивших ленинградцев и служивших пособниками фашистского агента Вольфа, пробравшегося в Ленинград.
Неожиданно Перепелица спросил:
– Андрей Петрович, вы помните того паренька, Игоря Гончарова, который помогал нам тогда?
– Конечно, помню. Как он поживает? – откликнулся Андрей.
– Да, вот, получается не очень здорово. И я не могу сообразить, как пособить парню, выручить из сложной ситуации. На днях здесь его встретил. Собственно говоря, Игорь ко мне и шел за помощью. Рассказал, что в конце сорок четвертого после болезни умерла его мать, может, вы знаете, она в больнице врачом была. Работала будто двужильная: днем с больными возилась, ночью по отделению дежурила. Двойную пайку зарабатывала, Игоря подкармливала. Видать, надорвалась. Зрение резко упало, потом легочное заболевание выявили у нее. С подозрением на туберкулез увезли бедную женщину в другую больницу, где она скончалась от воспаления легких. Отец с фронта никаких вестей не шлет, может, и нету его в живых. Игоря мать устроила в больницу истопником, худо-бедно, парень зарабатывал на жизнь. Перебрался из пустой и холодной комнаты в свою котельную, дома больше года не показывался. Комнату тем временем на других жильцов переписали, считая, что хозяева сгинули в блокаду.
– Как же так? Надо восстановить справедливость! – возмутился Андрей.
– Не всё так просто. Там сейчас живет семья с малолетними детьми. Ордер им в Смольном выписали. Справедливость придется очень долго восстанавливать. А вопрос нужно решать срочно. Потому что Игоря после смерти матери начали выживать из больницы. Новый главврач пришел, стал порядок наводить. Игорю уже шестнадцать лет, надо паспорт получать. Главврач к этому и прицепился: без паспорта работать нельзя, говорит, я тебя больше держать здесь не имею права. Он же неоформленным в больнице был, под честное слово матери держали. Игорь направился в паспортный стол, а его огорошили ответом, мол, жилья у тебя нет, работы тоже нет. Мы тебя из Ленинграда выселим! Так я и встретил его с понурой головой. Пока не придумал способа, чем парню помочь. Кругом с ним поступают правильно, в соответствии с законодательством.
– Я вас понял. Попрошу завтра пригласить молодого человека в пункт участкового и позвонить мне. Приеду, и мы что-нибудь покумекаем вместе.
Дома Андрей рассказал Вере про Игоря, про то, что паренек помогал чекистам в проведении операции против уголовников и агентов абвера, в той самой, на одном из этапов которой принимала участие и она. Рассказал о том, в какую непростую ситуацию попал молодой человек, потерявший мать, работу и жилье. Одним словом, закончил чекист, он считает, что надо временно поселить Игоря в их квартире.
Жена пожала плечами. Было заметно, что идея принять дома незнакомого взрослого парня не пришлась ей по душе. Однако возражать не стала, заметив, что вся ответственность будет лежать на Андрее.
Савельев приехал на Васильевский остров по звонку Перепелицы. В кабинете участкового возле окна стоял коротко стриженый, высокий, худой, ссутулившийся молодой человек, в котором с трудом можно было узнать энергичного вихрастого подростка, участвовавшего в поимке преступников вместе с чекистами. Было заметно, что парень голодает: черты лица заострились, кожа стала матово белой. Даже карие глаза будто выцвели. Лишь первые черные усики, пробившиеся над верхней губой, немного оживляли бесцветную картину.
Расселись на стульях возле стен. Савельев нарушил молчание:
– Рассказывай, Игорь, что думаешь делать? Как жить дальше?
– Плохи мои дела, дядя Андрей, – по привычке обратился к Савельеву парень. – Со всех сторон беда какая-то. Вам, наверное, рассказали. Хотят меня выслать из города. Что же, наверное, не пропаду я там, хотя и обидно коренному ленинградцу быть изгнанным из родных мест. Куда отправят, в Тихвин, в Любань? Везде люди живут. Устроюсь на работу, может, как здесь, истопником возьмут. Подожду, когда в армию призовут. Потом отслужу срочную, и придумаю, как в Ленинград возвратиться.
– Образование у тебя какое? Школу-то окончил?
– Семилетка у меня. В сорок третьем аттестат выдали.
– Вот, что скажу тебе, Игорь. Надеюсь, возражать не будешь. Сейчас мы поедем ко мне. Поживешь некоторое время у меня в квартире. Не маши возмущенно руками, я все учел. Слушай, не перебивай! Квартира большая, всем места хватит. С домашними этот вопрос решен, никто не против твоего появления. Временно пропишу тебя, получишь паспорт. Устроишься на работу, мы с тобой этот вопрос обсудим позже. И обязательно пойдешь учиться в школу рабочей молодежи, чтобы аттестат зрелости за десятилетку получить. Можно сдавать экстерном, за один год – два класса. К чему всё это? К тому, что тебе в восемнадцать лет надо будет поступать в офицерскую школу МВД. Судя по тому, как ты когда-то справлялся с нашими задачами, из тебя получится хороший оперативник. И я тебе помогу в этом. Нельзя талант зарывать в землю.
Хотя Игорь и противился переезду домой к Савельеву, все же эта часть плана Андрея была выполнена. Парень поселился в квартире на улице Чайковского, совершенно никого не стеснив. Дело в том, что там, рядом с кухней, находилась маленькая комнатка. До революции в ней жила господская прислуга, позже её стали использовать в качестве подсобного помещения, чулана. Комнатка была узкая и без окон, зато в ней имелся отдельный выход в прихожую, который позволял Игорю, никого в семье не беспокоя, уходить из дома и возвращаться в любое время.
Постепенно к нему привыкли все обитатели квартиры. Маленький Витя смотрел на взрослого человека внимательными серыми глазками, сосредоточенно молчал и никогда не плакал в его присутствии. Павлику он помогал решать задачи по арифметике и готовиться к диктантам по русскому языку. Научил мальчишку играть в шахматы, они часто по вечерам разыгрывали сложные партии, расположившись лежа на полу в детской комнате. Вера постепенно сменила изначальную сдержанность по отношению к Игорю и стала относиться к нему как ко всем членам семьи.
Совершенно неожиданно самые дружеские отношения сложились у парня с Марией Ивановной. Они вместе следили за чистотой в доме, Игорь подносил чистую воду и выливал грязную, когда женщина занималась мытьем полов. Поднявшись на стремянку, он обметал углы высоких потолков, чтобы не заводилась паутина. Взял на себя добровольную миссию быть основным ремонтником: менял электрические лампочки, умело чинил сломанный выключатель или водопроводный кран, из которого капала вода. Мария Ивановна или баба Маша, как её стали звать дома после рождения внука, искренне восторгалась сноровкой молодого человека.
Но главное дело, которое они выполняли совместно, это походы за продуктами в магазины или на ближайший к ним Некрасовский рынок, который пожилые люди по привычке называли Мальцевским. Игорь хорошо ориентировался в ценах на продукты и помогал делать покупки там, где было выгоднее. Иногда удавалось попадать на ярмарки с участием торговых организаций из республик Закавказья, Узбекистана или других регионов, не пострадавших от войны. На ярмарках удавалось недорого купить мяса, яиц, молочных продуктов.
В Ленинграде власти постепенно приводили в порядок торговую сеть, открывали новые магазины, столовые, палатки. Карточная система еще действовала, но магазинов становилось все больше.
Полностью восстановилась действовавшая до войны фирменные сети Главконсерва, Главпарфюмерии, Главтабака и прочих торговых главков. Открылись залы Дома ленинградской торговли на улице Желябова в центре и крупных универмагов в районах города. На улицах стали чаще встречаться новые вывески «Посудо-хозяйственные товары», «Леновощи», «Пиво-воды», «Укладка волос» и многие другие.
Но положение горожан в целом оставалось сложным. Выдаваемых по карточкам продуктов было явно недостаточно, поэтому значительное количество ленинградцев продолжало испытывать чувство голода.
Игорю эта тема была знакома не понаслышке. Сам прошел через голодуху. Поэтому, когда вечерами взрослые Савельевы собирались на кухне, он начинал рассуждать:
– Конечно, людям не хватает еды. Известно, что на рабочую карточку сейчас получают 700 граммов хлеба в день, на карточку служащего – 500 граммов, на иждивенческую и детскую – по 300. Но этого же мало! Можно купить хлеб на «черном» рынке, там его вдоволь, но продают по 25-30 рублей за кило. У кого такие деньги есть?
Баба Маша и Вера вспоминали, кто из знакомых, сколько получает в месяц. Итог подводил Игорь:
– Вот и получается, что в бедных или средненьких семьях люди получают от двух тысяч до пятисот рублей в месяц. А то и трехсот рублей. Ни на что не хватит. Мне один знакомый рассказывал, он на ТЭЦ рабочим пашет, что его жена получает по карточкам конфеты, а потом выходит на улицу и продает их поштучно, чтобы выручить какие-то гроши. На них пайковой хлеб и покупают. Бедствуют люди, хотя война и закончилась.
Игоря в «кухонных» разговорах всегда поддерживала баба Маша, которая подчеркивала, что она душой стоит «за простой народ», который по сей день живет худо. Вера была оппонентом, поддерживая линию партии и правительства, которая содержалась в газетных статьях и радиопередачах. Последним её аргументом всегда было: «Вы что думаете, товарищ Сталин не знает о нашем сложном положении? Тяжелее было – выжили. И сейчас будут приняты меры для улучшения жизни ленинградцев!».
Андрей в дебатах, как правило, не участвовал – приходил со службы поздно, когда все расходились с кухни. Его ждала Вера, кормила и пересказывала домашние новости. А если и заставал долгие споры, то быстро пресекал их.
Игоря как-то наедине предупредил:
– Ты, дружок, прекращай свои разговоры о том, кто как живет. Кто хуже, кто лучше. Ни к чему хорошему они не приведут. Сам где-нибудь в неподходящем месте «вякнешь» по привычке или вон баба Маша вспомнит твои речи, чтобы обсудить со знакомыми старушками. Потом беды не оберешься. Времена-то сейчас суровые. Знаешь, сколько болтунов большие сроки заключения за антисоветскую пропаганду получает? Много. Влипнешь так, что и я не выручу. Поэтому раз и навсегда предупреждаю: держи язык за зубами!
Игорь правильно понял предупреждение, стал сдержаннее. Андрей помог ему устроиться на работу подсобным автослесаря в гараж управления. Осенью парень начал учиться в вечерней школе рабочей молодежи. Дел появилось много, свободного времени оставалось мало.
И Андрей на службе был загружен, что называется, «выше крыши». После окончания войны в разведке прибавилась работа с немецкими военнопленными. С января 1945 года в Ленинград и область пошел поток пленных, эшелоны прибывали после разгрома Курляндской группировки противника, а также из других районов, где фашисты попадали в окружение. Приказом НКВД СССР № 0014 от 11 января 1945 года в составе Управления НКВД по Ленинградской области создан Отдел по делам военнопленных и интернированных лиц. После победы на территории города и области действовало 10 лагерей, 80 лагерных отделений и 6 отдельных рабочих батальонов, в составе которых было сосредоточено более 66 тысяч немецких военнопленных. В дальнейшем вплоть до января 1950 года эшелонами прибыло еще около 11 тысяч. Общее их число после окончания войны, составило более 75 тысяч человек.
В Ленинграде их содержали в нескольких местах, к примеру, на Пионерской площади в помещении бывшей конюшни у ипподрома, а также в северной части города в специально подготовленных бараках вдоль ветки железной дороги. Впоследствии на её месте был проложен Северный проспект. Немцы работали в основном на разборке завалов там, где дома более всего пострадали от бомб и снарядов. Потом пленных использовали на строительстве новых зданий. Их руками возводились жилые дома вдоль проспекта Энгельса, на Удельной, в Новой Деревне и в Старой Деревне, на проспекте Седова, в других местах. Даже насыпью под будущий стадион имени Кирова занимались немцы. Новые двухэтажные дома с внутренними деревянными маршами и перекрытиями удивляли ленинградцев каким-то зарубежным обликом: в каждой квартире имелся отдельный вход с улицы, комнаты располагались на двух уровнях, внутренняя планировка создавалась по европейским стандартам.
В местах содержания пленных проводилась работа по выявлению специалистов рабочих специальностей: каменщиков, монтажников, слесарей по установке санитарно-технического и электрооборудования и прочим. Савельев и офицеры разведотдела под видом работников по делам военнопленных работали с картотеками немцев, выбирали тех, кто подходил им по анкетам. Затем присматривались лично на комиссиях по направлению специалистов на объекты в городе. Знакомились в течение рабочего дня, но так, чтобы первые беседы с интересующими лицами проходили наедине. Другим пленным не надо было знать, кем из их сотоварищей интересуются советские офицеры.
Андрею однажды пришлось наблюдать, как группа пленных разбирала завалы разрушенного дома на проспекте Энгельса. Без спешки они носили кирпичик за кирпичиком и складывали аккуратным штабелем. Когда приезжал грузовик, носили кирпичи в кузов, а потом отдыхали, ожидая следующей машины. Полтора десятка пленных охранял один немолодой солдат из комендатуры. Рядом вертелось четверо мальчишек, вероятно, из соседнего двора. Поначалу они опасливо взирали на немцев и держались на расстоянии, тихо обмениваясь впечатлениями между собой. Но вовремя отдыха один из немцев вынул из кармана губную гармошку и стал наигрывать вальсы Штрауса. Мелодии, знакомые по довоенному фильму «Большой вальс», произвели впечатление на пацанов, и они подошли ближе.
Потом, расценив безразличный взгляд конвоира как разрешение, сели на кучу кирпичей рядом с пленными. Игравший на гармошке прервал музыку и с сильным акцентом спросил: «Можно кушать? Хлеб!». Мальчишки разбежались по домам, но минут через двадцать вернулись на строительную площадку с корками хлеба, которые отдали немцам. Те в знак благодарности кивали и приговаривали: «Гут! Карашо!». Один из них встал, подобрал с земли четыре обломка кирпича и стал ими одновременно жонглировать, корча при этом уморительные рожицы. Когда мальчишки засмеялись, он церемонно как настоящий артист поклонился каждому.
Савельев смотрел на пленных из кабины полуторки, стоявшей неподалеку, и думал, насколько немцы стали другими, когда сменились времена и ситуация. Зачастую на фронте, озверевшие в боях, они, уверенные в безнаказанности, вершили воинские преступления по отношению к русским людям, мирным и военным. Сейчас, пребывая в униженном, зависимом положении, не замкнулись в себе, не таят злобу на победителей, а превратились в обыкновенных людей, трудолюбивых, старательных, спокойных, порой даже веселых.
Андрей улыбнулся, вспомнив недавний разговор в управлении с Василием Зайцевым, старым товарищем, вместе с которым бок обок работали с довоенной поры. Василий был начальником отделения в соседнем отделе, и не раз заходил к другу по делу и просто так. В тот раз заглянул, устроился на стуле и заметил перед Андреем учетные карточки на военнопленных в фанерных ящичках с соответствующей маркировкой.
– И ты пленными занялся? – буднично и безразлично поинтересовался Зайцев.
– Сейчас все ими занимаются, веление времени! – отшутился Савельев.
– Я знаю, что работники-то они трудолюбивые, дома в Ленинграде строят на совесть. Кстати, ты анекдот слышал про пленных немцев? Нет? Рассказываю:
«На стройплощадке работают вместе русский и немец. Наш работяга долго присматривался к напарнику, а потом решил спросить: «Слушай, Ганс, тебя же все равно когда-нибудь отпустят домой. Уедешь и не вернешься. Почему же ты так аккуратно здесь все делаешь?». Немец задумался и ответил: «Понимаешь, Иван, я хочу домой вернуться все-таки немцем, а не русским!».
– Ха-ха-ха! – первым рассмеялся своему анекдоту Василий и добавил: – Надо же, сочиняют ведь какие-то сволочи!
– Хмм! Смешной анекдот. Но жизненный, – откликнулся Андрей.
Перед его отделом стояла задача внедрить своего агента в созданные после войны на территории Финляндии общественные организации, объединившие в своих рядах разного рода фашистских последователей из числа финнов и оставшихся в стране Суоми немцев. Эти люди жаждали реванша, злобно смотрели на Советский Союз и готовили своих сторонников для антисоветских провокаций. Нашей разведке необходимо было знать планы врагов и эффективно противостоять им.
Савельев решил подобрать человека, годного для решения этой задачи, среди лояльно настроенных по отношению к СССР немецких пленных. С десяток кандидатур отобрал по учетным карточкам и захотел посмотреть на них со стороны, прежде чем вступать в контакт. Для этого он и подъехал скрытно на проспект Энгельса, где работала группа немцев, в составе которой находился «объект заинтересованности».
Этот молодой солдат среднего роста, сероглазый, с прямым длинным носом, впалыми щеками, широким лбом и чуть-чуть отросшими волосами пепельного цвета, стриженными под машинку. Внешне ничем не выделялся среди своих соплеменников: такой же худой, в поношенной полевой форме вермахта без погон и прочих знаков отличия. Однако вел себя не так как большинство пленных: мало разговаривал, не кричал вместе со всеми, ничего не просил для себя. Даже сейчас, когда дворовые мальчишки принесли корки подсохшего хлеба, не стал протягивать руку, чтобы подачка досталось и ему. С безразличным видом сидел на штабеле из кирпичей, прикрыв глаза, будто дремал. И невольно своим поведением демонстрировал независимость характера.
Звали солдата Гюнтер Кранц, 1920 года рождения, родом из города Росток на севере Германии. На Восточном фронте находился с начала 1943 года, воевал в саперном батальоне. Во время январского наступления Красной Армии под Ленинградом, когда была ликвидирована блокада, его контузило при советском артобстреле. Вытащили контуженного из-под завала в брошенной немцами траншее и фактически спасли от смерти красноармейцы-санитары, которые доставили вражеского солдата в полевой лазарет Ленинградского фронта.
Он сознавал, кто спас ему жизнь, и в лагере никогда не говорил ничего плохого о Советском Союзе. Наоборот, однажды чуть не подрался с каким-то ефрейтором, который любил поносить русских, за их традиции и обычаи, за холодный климат в стране, за тяжелые условия для пленных. Гюнтер тогда схватил его за грудки и сказал:
– А за что русские должны любить нас? Мы, немцы, во главе с нашим обожаемым фюрером Адольфом Гитлером и его прихвостнями превратили в ад жизнь этой страны и её жителей. Сколько мы, немецкие солдаты, убили здесь людей за годы войны? Не красноармейцев в боях, а мирных русских в занятых городах и деревнях? Десятками расстреливали и вешали как пособников партизан. А здесь, в этом городе, сколько жителей убили наши летчики и артиллеристы, сколько домов разрушили? Видел руины? Русские могли бы не брать нас в плен, а убивать на месте. Но они почему-то нас лечили в своих госпиталях. И сегодня мы в плену даже получаем деньги за свою работу, хотя у них население живет еще очень бедно.
Ефрейтор злобно зыркнул на него, но замолчал и перебрался в другой конец барака подальше от «нервного» соседа. После ссоры некоторые пленные, не согласные с его мнением, попросту прекратили общение. Пришлось солдату жить будто в вакууме.
Андрею хотелось лично поговорить с этим человеком, тем более что для беседы имелись причины.
Момент для разговора наедине был подготовлен в тот момент, когда рядовой Кранц не пошел со всеми на уличные работы, а остался в бараке в составе внутреннего наряда из трех пленных. Дежурный по лагерю вызвал его из барака и отправил грузить уголь для отопления печей в бараках. Одну кучу он выгрузил из кузова стоявшего неподалеку грузовика и отошел с лопатой в сторонку, передохнуть, пока не приедет следующая машина. Однако шофер грузовика, русский, махнул рукой и велел садиться с лопатой в кабину, будто нужно ехать на угольный склад. До склада не доехали – шофер остановился у здания советской военной комендатуры. Немцы знали это место, мимо него ходили на работы, здесь немцы-руководители отрядов получали разнарядки на производство работ.
Шофер отвел Кранца в один из кабинетов, где за столом сидел светловолосый советский офицер с погонами майора. Немцу бросилось в глаза, что на кителе майора были прикреплены внушительных размеров наградные планки, не менее восьми ленточек орденов и медалей. Он встал по стойке смирно, вытянув руки по швам, затем показал свой лагерный номер, вытравленный раствором хлорки на внутренней части клапана верхнего кармана солдатской куртки, и застыл в ожидании команды.
Офицер, а это был Андрей Савельев, одобрительно покачал головой и по-немецки велел садиться. Положил на стол пачку папирос и предложил закурить. Немец вежливо спросил, можно ли взять одну с собой. Андрей разрешил, заглянул в какие-то бумаги, лежавшие перед ним, и спросил:
– Имеются ли у вас жалобы на содержание в лагере?
– Никак нет, господин майор, – по-уставному четко и немногословно ответил солдат.
– В документах сказано, что вы два года назад получили контузию в бою. Как ваше самочувствие на сегодняшний день, ощущаете ли вы её последствия?
– Никак нет, господин майор, – односложно повторил немец. Но потом, видимо, из вежливости добавил:
– Меня хорошо лечили в советском госпитале. Ваш доктор часто повторял (в этот момент Кранц по-русски с акцентом повторил слова врача): «Зашивёт, как на собака!». Действительно я не ощущаю никаких головных болей.
– Это хорошо, что здоровье вас не подводит. Вы еще молоды, вам надо смотреть в будущее. Срок пребывания в лагере для военнопленных рано или поздно завершится. Вернетесь к себе на родину, будете строить новую Германию, без Гитлера и фашизма. Вижу, что вы согласны с моими словами. Но я вас пригласил на беседу, чтобы согласовать другой вопрос. Советская администрация хотела бы ввести вас в состав германского руководства военнопленными в лагере. Как вы на это смотрите?
Кранц удивленно взглянул на майора, подумал и ответил:
– На мой взгляд, не нужно этого делать. В нашем лагерном руководстве состоят офицеры, то есть люди, чьё право командовать никем не обсуждается. Появление в их составе рядового солдата будет воспринято отрицательно остальными военнопленными.
– Вот мы и хотим, чтобы в руководстве были представлены не только офицерские кадры, но и представители солдатского коллектива.
Кранц поднялся со стула и вновь ответил отрицательно:
– Никак нет, господин майор! Я не могу согласиться на это предложение. Прошу меня простить, если я нарушил ваши планы.
Андрей с сожалением пожал плечами и сказал:
– Сейчас вас отвезут в лагерь. Но мы обязательно еще встретимся, и я рекомендую вам тщательно взвесить мое предложение. Можете идти.
Они встречались несколько раз в различной обстановке под разными вполне объяснимыми предлогами, Савельев расспрашивал немца о родственниках, живущих в Германии, о мыслях в отношении судьбы его страны в послевоенные годы, о том, кем бы он хотел стать после возвращения из плена на родину.
Поведение Кранца стало более раскованным по сравнению с первой встречей. Он подробно рассказывал русскому офицеру обо всем, что тому было интересно. Вместе с тем, Андрей видел, что немцу хотелось уяснить, для какой цели майор тратит время на беседы с ним. Вопрос все же возник, и был поставлен с сугубо немецкой практичностью:
– Господин майор, после многих наших бесед я составил мнение, что они ведутся не просто так – вам от меня что-то нужно. Вы – первый советский офицер, с которым я довольно подробно разговариваю на разные темы. Я чувствую, что вы по-доброму относитесь ко мне, несмотря на то, что я воевал в составе вражеской армии против вас и вашей страны. Ваша страна после того, как я очутился в плену, тоже относится ко мне гораздо лучше, чем я мог рассчитывать, как оккупант, причинивший русским зло. Это меня обязывает поступить так, чтобы я оказался вам полезен.
Андрей с интересом слушал собеседника, которого он все же сумел разговорить и подвести к принятию важных решений. Немец тем временем продолжал излагать свою точку зрения:
– Возможно, вы хотели бы, чтобы я сообщал вам о том, что происходит в нашем лагере, нет ли среди немецких военнопленных разговоров о том, как нанести вред Советскому Союзу. Или кто-нибудь планирует враждебные акции. Если вы поставите так вопрос, то я готов помогать вам и выявлять тех, кому фашистское прошлое дороже новой мирной жизни.
– Я понимаю ваши слова так, что вы стали осознанно относить себя к числу тех лиц, которые готовы бороться с проявлениями фашистской идеологии, которые, несмотря на поражение гитлеровской военной машины в войне, пока не до конца искоренены? То есть, вы твердо встали на позиции антифашиста?
– Да, я считаю себя антифашистом.
– Тогда у меня есть другое предложение вам. Рассчитываю на то, что вы его примете.
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
=====================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
===================================================
Желающим приобрести роман "Канал. Война на истощение" с авторской надписью обращаться aviator-vd@yandex.ru
===================================================
Желающим приобрести повесть "Две жизни офицера Де Бура" с авторской надписью обращаться dimgai@mail.ru
======================================================