1892 год
«Область войска Донского. Желающих заработать на расчистке Курско-Харьковско-Азовской железной дороге было достаточно. Но 23 и 24 января невозможно было нанять ни одного человека. «Вожаки» (рабочих) предъявили требование по 2 рубля в день на человека, а предлагалось им 60 копеек. Но вот последовало распоряжение господина войскового наказного атамана, чтобы немедленно окружная полиция уладила разногласия и путь был бы расчищен в самое короткое время. Окружной начальник договорился с начальством местных войск о размере поденной платы за работы в один рубль, и до 150 нижних чинов были высланы на расчистку пути. Тогда крестьяне ближайших селений убедились, что 1 рубль вполне достаточная плата и явились на работы сами в громадном числе, так что 24 января на всех заносах работали до 9000 человек. Такса за работы теперь установлена: взрослому – 1 рубль, женщине и парню – по 50 копеек. За лошадь и сани плата добавляется. Та же цена и за ночные работы».
«Азовское море. 25 сего января, на льду Азовского моря, против имения Я. С. Полякова, «бежная» неводная ватага рыбаков из крестьян Кагальницкой волости, облюбовав место, зарубила «сал» и начала тянуть невод, и как только вышли из-подо льда крылья невода, показалась рыба в таком большом количестве, что дальше тянуть невод не представилось положительно никаких физических сил. Ватага решила «зашить» невод и приступить к выгрузке пойманной рыбы. Наехавшие рыбаки заметили, что посреди сала лежали вытянутые ватагою рыбачьи сети, а это уже по рыболовным обычаям является нарушением порядка и даже преступлением, за которое по «кошевому» самосуду виновные подвергаются различным наказаниям – протягиванию подо льдом, пляске по льду босыми ногами и т. п., почему порезали невод и выпустили рыбу, невзирая на мольбы, просьбы и большие материальные уступки».
«Ростов-на-Дону. В камере мирового судьи 1-го участка разбиралось курьезное дело, суть коего заключается в следующем: на ростовском железнодорожном вокзале, таганрогский мещанин Н. С. Борисенко щелкал семечки. Дежурный жандарм сделал ему замечание, прося не сорить, но Борисенко не послушался, за что и был подвергнут личному задержанию на двое суток. Судья оштрафовал Борисенко на 50 копеек, которые он сейчас же с удовольствием передал судье. Мировой судья со своей стороны предупредил станционного жандарма, что за такие незначительные проступки нужно составлять протоколы, но не подвергать виновных личному задержанию». (Приазовский край. От 29.01.1892 г.).
1893 год
«Станица Ольгинская. Нам сообщают из станицы Ольгинской, что граждане этой станицы нашли себе своеобразное удовольствие. В праздничные дни стекается на церковную площадь почти поголовно все мужское население станицы, и начинается кулачный бой. Безусые юноши и почтенные старики угощают друг друга подзатыльниками и затрещинами с энергией, достойной лучшего применения. Бьются до изнеможения, до полной потери сил. Финал каждого боя представляет безобразную картину окровавленных физиономий, вывороченных челюстей, изорванной одежды. Недавние «бойцы», года два назад отличающиеся цветущим здоровьем, выглядят теперь болезненно, изнемогающими. Неужели нельзя принять никаких мер к прекращению этого «невинного удовольствия»?
«Ростов-на-Дону. 26 января у мещанина города Александровска-Грушевского Ивана Ефимова, во время сна его, совершена была кража 314 рублей, причем вор показал редкую честность: паспорт, находящийся между деньгами, был положен обратно в карман Ефимова.
27 января, во время отхода поезда Харьковской железной дороги, у отъезжавшего дворянина Викентия Никульского похищен был бумажник с 112 рублями. Заметив быстро уходившего субъекта и заподозрив его в краже, Никульский бросился за ним в погоню. Заметив погоню, субъект остановился и, вынув украденный бумажник, спросил подошедшего Никульского:
- Не ваши ли это деньги?
Получив утвердительный ответ, субъект возвратил деньги Никульскому, не преминув потребовать «на чаек». (Приазовский край. 27 от 29.01.1893 г).
1894 год
«Область войска Донского. 29 января имел место следующий возмутительный случай грабежа на море. Житель села Троицкого, Таганрогского округа, крестьянин Феодосий Гаврилов Белоглазов, проживающий в том же селе, ехал на санях по льду Азовского моря и вез в ящиках бублики, чай, сахар и т. п. На него против экономии Полякова и Лакиер напали 6 человек крестьян, бросились к нему и, расхитивши из саней все то, что он вез, самого сильно избили. Когда же Белоглазов отъехал с полверсты, то крестьяне вновь бросились к нему, схватили его за шубу, вытащили из саней, начали требовать от него денег и угрожали утопить его в ополони, если он не отдаст денег. Белоглазов, опасаясь за свою жизнь, начал просить их со слезами о пощаде, но крестьяне схватили его за горло. Несчастный крестьянин вытащил из бокового кармана чумарки, которую они уже порвали, и отдал им последнее свое состояние 60 рублей. Причем там же эти крестьяне расхитили из саней и остальное, что там оставалось. Товару в санях было на сумму 40 рублей. Все это видели двое крестьян, которые из боязни, чтобы им чего не досталось, не подошли на помощь, хотя все это произошло в нескольких верстах от берега». (Донская Речь. От 29.01.1884 г.).
1895 год
«Ростов-на-Дону. В доме, где проживал некто Зайцев, у одного квартиранта происходила пирушка. Один из гостей, мещанин Климов, не имел пальто, а так как, к тому же, у него не было и денег, то он решил прибегнуть к следующему маневру: уходя от знакомого, он снял с вешалки пальто, принадлежащее Зайцеву, надел его на себя и преспокойно вышел на улицу. К несчастью для Климова, его проделку видел знакомый Зайцева и довел об этом до сведения потерпевшего. Меж тем, Климов, похитив пальто, задумал с ним сделать коммерческий оборот; с этой целью он отправился в трактир, нашел подходящего человека и заложил ему пальто за 5 рублей. Затем произошла обыкновенная история: полиция нашла Климова, арестовала его, и он был предан суду.
Дело разбиралось 27-го января в камере мирового судьи 1-го участка города Ростова. Первоначально обвиняемый отрицал свою виновность; однако факт кражи был удостоверен свидетельскими показаниями.
- Что вы можете сказать в свое оправдание? – спросил судья.
- Ничего, - был короткий ответ.
Мировой судья, приняв во внимание, что Климов обвиняется в краже в первый раз, приговорил его 3-месячному тюремному заключению».
«Ростов-на-Дону. В тот же день в камере того же мирового судьи разбиралось следующее дело. Один крестьянин привез на базар продавать птицу. В птичьем ряду, где он остановился, воз его вскоре был окружен покупателями, среди которых были также и любители чужого. Пока продавец торговался с кем-то, крестьянин Флегонтов стянул с воза индюшку, спрятал ее под полу и затем прямым путем к кабаку. Но, увы, - вора заметил стоявший на базаре городовой, который задержал его и – прямым путем в участок. После этого, конечно, Флегонтову пришлось фигурировать в камере мирового судьи. На суде обвиняемый оправдывался тем, что птица, будто бы, бежала по базару и чуть ли не сама вскочила ему в руки. Показанием городового-свидетеля факт кражи, однако был констатирован. В виду этого и принимая во внимание, что обвиняемый покусился на кражу из-за крайней бедности, не имея вида на жительство, мировой судья приговорил Флегонтова к заключению в тюрьме на 1 ½ месяца, с высылкой его по этапу на родину».
«Ростов-на-Дону. Зима этого года, помимо своего ближайшего, житейского, так сказать, значения, имеет, мне кажется и немалый научный интерес. По крайней мете то, что делается теперь у нас в Ростове, действительно представляется чем-то небывалым, из ряда вон выходящим. Таких атмосферических и климатических пертурбаций не запомнят старожилы. Не далее, как позавчера, в пятницу, погода в течении дня два раза резко менялась: ненастная и чисто осенняя с утра, она к вечеру, совершенно неожиданно, закончилась довольно крепким морозом, в какой-нибудь часа-два покрывшим тротуары и мостовые ледяным паркетом, который, в связи с сильным ветром, делал крайне рискованной ходьбу по ним. Бедные ростовцы головы потеряли и не знают, что делать, какого порядка жизни им держаться в виду чисто феерических, в Овидиевом духе, метаморфоз в состоянии погоды. А тут еще, в довершение беды, старый Дон хранит зловеще-таинственный вид. Скопившаяся на нем, на протяжении более чем в версту, от Посоховской мельницы до Чарского спуска, огромные массы льда, помимо бедствий, ими уже причиненных, Бог весть какими еще последствиями угрожают в будущем. Зрелище любопытное, и в пятницу я нарочно ездил на набережную, чтобы понаблюдать его. Слышал я о каких-то дивных сооружениях, о взрывах порохом ледяной горы, на что, будто бы, городом ассигнована очень крупная сумма; но ничего подобного не оказалось в действительности. В упомянутом выше месте, на белоснежной неподвижной равнине, окаймленной от обеих сторон водой, топталась только группа рабочих, что-то кирками ковыряя во льду. Не нужно, однако, быть специалистом, чтобы понять, что этого ковыряния ничего путного, в смысле результатов, ожидать невозможно: слишком велика та сила, которую приходится преодолевать, и слишком, по сравнению с нею, ничтожны меры борьбы. Лед глубоко засел в воде, говорят, что до самого дна, и железными тисками сдавил поверхность реки. Если пойдут, как прежде, оттепели, он может двинуться вниз по течению, и тогда в опасности будет железнодорожный мост. Так мне объяснили положение дела сведущие люди, сам же я о нем не берусь судить. Предсказывают также, что летом может не хватить воды в городе. Но пока что, запасливые обыватели и, в особенности торговцы, спешат воспользоваться удобным случаем, чтобы набить свои ледники. Лед отдельными кусками и на вид довольно грязный, почти черный, переносится с реки на берег, на плечах, рабочими, которым, по тем же рассказам, платится двойная, против прежнего плата.
Когда я проезжал по набережной, она вся утопала в липкой, густой, тягучей грязи. Да и куда не посмотри – сзади, спереди, по сторонам все тоже стоячее болото. Грязи море разливное, точно не в Ростове ты, а каком-нибудь заплесневелом Белибее или Колымске. Как не быть здесь эпидемическим болезням! Не то, что за людей, за скотины больно становится, когда видишь, с каким страшными натугами она шлепается по этой каменной помойной яме. Невольно рождается вопрос: будет ли у нас когда-нибудь новая набережная? Ведь, так много говорили об этом в думе и столько проектов составлялось разными специалистами, труды которых довольно щедро оплачивались из городской казны. И даже, как помнится, нарочито ездил по делу о набережной в Петербург господин Гренберг. Почему же дело-то это самое лежит без движения, и сколько еще ему суждено лежать под сукном в ожидании «лучших времен»? На обеде городским головам в Санкт-Петербурге кто-то из ораторов красноречиво распространялся на тему о пользе беспартийности в думах. Другой оратор возражал против этого, доказывая, что и в партийности есть своя хорошая сторона, что она будит умы, способствует лучшему выяснению и освещению возбужденных очередных вопросов, предотвращает в известной степени общественную спячку. Может быть, все это и справедливо, да только практика нашего местного муниципалитета неутешительные на сей счет дает указания. И в частности, если проследить беспристрастно историю с проектом новой набережной, то не найдем ли мы, что именно думской кружковщиной следует объяснить его столь долговременное лежание «под сукном».
«Ростовский округ. Из таблиц при отчетах бывшей земской управы видно, что погода, вообще, в Ростовском округе непостоянная, резко меняющаяся, и что разница в наступлении весны между двумя годами может доходить более чем до двух месяцев. В 1882 году, например, весна открылась так рано, что к посеву оказалось возможным приступить 16 февраля, а 22 и 24 февраля он производился уже повсеместно. Температура средняя за январь была – 4,7 градусов Цельсия, февраль – 1,4 градусов Цельсия. В 1880 году, наоборот, весна наступила очень поздно, морозы прекратились только в начале апреля, и к посеву приступлено было в первой половине апреля. Этой поздней весне предшествовала жестокая и продолжительная зима 1879 – 1880 годов, обильная снегом и морозами. Наибольший мороз (или наименьшая температура) был 8 февраля – 36 градусов Цельсия. В 1882 году Дон вскрылся 22 февраля, в 1880 году – в последних числах марта». (Приазовский край. 27 от 29.01.1895 г.).
1910 год
«Из прошлого. Анна Иоанновна любила шутов. У нее их было шесть, из которых два были еще шутами при Петре I. Это были Балакирев, человек очень хорошей семьи, и Лакоста, крещенный португальский еврей, которому Петр I, шутки ради, подарил необитаемый островок на Балтийском море, с титулом «царя Самоедского». Остальные четыре были: князь Михаил Алексеевич Голицын, зять его, граф Алексей Петрович Апраксин, князь Никита Федорович Волконский и итальянец Педрилло, приехавший в Россию в качестве первой скрипки театрального оркестра и перешедший на более выгодную должность придворного шута.
Педрилло скопил на этом доходном месте довольно хорошее состояние. После смерти Анны Иоанновной, когда регентша Анна Леопольдовна упразднила шутов, он уехал в Италию богатым человеком. Он и Лакоста были любимцами императрицы. Она установила для них особый орден – Сан Бенедетто. Это был в миниатюре орден Александра Невского на красной ленте. Придворным, которые имели орден Александра Невского, было не очень лестно.
Как-то Бирон сказал Педрилло:
- Правда, что ты женат на козе?
- Ваша светлость, не только женат, но моя жена беременна, и я надеюсь, мне дадут достаточно денег, чтобы прилично воспитать моих детей.
Через несколько дней он сообщил Бирону, что его жена, коза, родила, и он просит, по старому русскому обычаю, прийти ее навестить и принести в подарок, кто, сколько может, один, два червонца. На придворной сцене поставили кровать, положили на нее Педрилло с козой, и все, начиная с императрицы, за ней двор, офицеры гвардии, приходили кланяться козе и дарили ее. Это дикое шутовство принесло Педрилло 10000 рублей.
Князь Никита Федорович Волконский был почтенный 50-летний человек, зять Алексея и Михаила Бестужевых-Рюминых. Он был приговорен к шутовству из-за личной мести Анны Иоанновны. Это была старая вражда между женой Волконского и тремя дочерями Ивана V. У Волконского было два сына, уже офицеры. Старший Михаил, человек выдающийся, был впоследствии, при Екатерине II, посланником в Польше и московским генерал-губернатором. Зятья Волконского Михаил и Алексей занимали высокие дипломатические посты. Алексей в последние месяцы царствования Анны Иоанновны был призван в Петербург, чтобы занять одно из влиятельнейших положений для того времени – пост кабинет-министра. Он бывал при дворе, пользовался милостями двора, при котором тесть его, оплеванный и всеми презираемый, получал ежедневные пинки. Отсутствие достоинства и готовность терпеть унижения воистину изумительные!
Шут князь Михаил Голицын был внуком известного Василия Голицына, сотрудника и любимца царевны Софьи, изгнанного Петром I на самый север России. С ним вместе был изгнан и его старший сын Алексей, женатый на Квашиной. Алексей впал в меланхолию и умер раньше отца, который вынес 24 года тяжелого изгнания. Михаил, сын Алексея, родился в самый год ужасной катастрофы, разразившейся (в1689 году) над его дедом. Когда он подрос его взяли в солдаты, и лет сорока он был все еще в скромном чине армейского майора. Он женился на Хвостовой, от нее у него был сын Николай, впоследствии умерший бездетным, и дочь Елена, вышедшая замуж за Апраксина. Овдовев, Голицын путешествовал, в Италии он женился второй раз и, под влиянием новой жены, принял католичество.
Жена его была семьи очень простой, и он не решился объявить о своей браке своим именитым родственникам.
Вернувшись в Россию, он поселил жену в Немецкой слободе, и только в 1736 году узнали при дворе о его не объявленном браке. После смерти фельдмаршала Голицына Бирон преследовал всю семью и был очень довольным возможности нанести Голицыным такой унижающий, оскорбительный удар.
Князь Михаил Алексеевич был приговорен к роли придворного шута. У него не хватило мужества лишить себя жизни. Жену его арестовали, увезли в Петербург и предали тайной канцелярии. Я не знаю, что с ней сталось, но брак был расторгнут и признан недействительным. В последний год своего царствования Анна Иоанновна приказала женить Голицына на камчадалке, или что-то в этом роде. Ей было лет 30, она была уродлива, грязна, звали ее Евдокией Ивановной. У нее даже фамилии не было. Ее прозвали Бужениновой (в честь «буженины», любимого блюда императрицы). Свадьбу справляли в феврале 1740 года, среди сборища представителей чуть ли не всех диких народностей России, созванных нарочно по этому поводу.
Молодых везли в церковь в клетке на спине слона, приглашенные ехали за ним в санях, запряженных быками, собаками, оленями, козлами и свиньями. В Бироновском манеже устроен был пир и бал, на котором каждая пара инородцев угощалась своим национальным кушаньем, и затем каждый танцевал свой национальный танец под звуки родной музыки. Шум и гам стояли оглушающие. Затем молодых вывели в ледяной дом, построенный на Неве, где они были заперты на всю ночь. У Евдокии Ивановны родился сын.
Несчастного князя Михаила Алексеевича прозвали при дворе «квасником». Вот по какому случаю. Как-то раз Анна Иоанновна спросила себе стакан квасу и, выпив половину, вылила остаток на голову бедному Голицыну. Придворные нашли, конечно, что шутка полна остроумия, и бедный старик до конца жизни назывался «квасником».
Граф Алексей Апраксин был сделан шутом также в наказание за то, что он принял католичество под влиянием своего тестя Михаила Голицына.
По воскресеньям, когда императрица Анна Иоанновна и ее двор шли через залы дворца от обедни, прослушав молитвы Тому, Кто напомнил людям о любви, об уважении к слабости и к страданию, несчастные шуты должны были сидеть вдоль стен на корточках и кричать «ку-ка-ре-ку». Придворные забавлялись, толкая их, глумясь, разрисовывая им лица углем. Среди придворных находились родственники Волконского, Голицына и Апраксина, не подозревая, что оскорбление и стыд, переживаемые несчастными, падали на них, морали и им имена.
Одним из любимых развлечений Анны Иоанновны и Бирона были драки шутов. Их заставляли нападать друг на друга, бить друг друга по лицу, часто в кровь, валить друг друга на землю. Императрица и Бирон хохотали до слез, глядя на них. Шутам приходилось повиноваться беспрекословно. Балакиреву однажды нездоровилось, и он отказался вступить в драку. Анна Иоанновна и Бирон были взбешены, Балакирева было приказано выпороть нещадно. Несчастный два дня пролежал после экзекуции.
У Анны Иоанновны была, вообще, страсть ко всякого рода вульгарному шутовству.
Узнав, что Тредьяковский написал эротическую поэму буффонаду в стихах, она призвала его и выразила желание услышать это произведение. Вот как Тредьяковский рассказывал об этом в одном из своих писем:
«Имел счастье читать государыне императрице, у камели стоя на коленях перед ея императорским величеством, и по окончанию оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величества рук всемилостивейшую оплеуху». (Таганрогский вестник. №27 от 29.01.1910 г.).