— Мама, мама, смотри, он летит!
Я снова запускаю клетчатый бумажный самолетик, и он долетает аж до стола!
— Авиаконструктором будет, — усмехается дедушка Паша.
На самом деле дедушка Паша мне не родной дедушка, а брат бабушки. Когда он приходит в гости, она улыбается, и в уголках ее глаз золотятся солнечные зайчики. А после чая дед Паша с бабушкой всегда поют хором. Обычно что-то грустное, про холода, тревоги и степной бурьян. Тогда зайчики в ее глазах гаснут.
Короткая вспышка в памяти: мы останавливаемся у ларька, мама покупает цветы с черной лентой и зачем-то маленький кактус с розовым колючим шариком сверху — мне. Ничего не объясняет, и я просто сжимаю в руках маленький пластиковый горшочек и изо всех сил пытаюсь не заплакать.
— Ребенка-то зачем с собой потащили?
— Не с кем оставить было.
У дедушки Паши было что-то не так с кровью. Из-за этого он долго болел, и мы однажды привезли ему ящик гранатового сока. Не помогло.
Почему я помню это, если дедушка здоров и сидит с нами?
Я мотаю головой, чтобы вытрясти из нее непонятные и неприятные мысли, и подхожу к столу:
— Мам, а можно мне с яйцом пирог? Только из серединки, где не корочка!
— С творогом съешь сначала. Он полезнее.
Мама знает, что я не люблю творог, и постоянно пытается его в меня запихнуть. Самый ужас — когда творог с изюмом.
— Ну ма-а-а-ам!
— Ну ладно, ладно, на́ тебе твою серединку! Только за столом ешь, не тащи опять к себе в комнату!
Пирог с яйцом по бабушкиному рецепту — самое вкусное, что я пробовал. Снизу сладковатый хлеб, сверху толстый соленый слой нарезанных яиц с майонезом, а посерединке тонкая-тонкая полоска мягкого сырого теста. Я съедаю яйцо, а потом обкусываю это тесто, осторожно, чтобы мама не заметила. А то опять скажет, что так нельзя. На клеенке передо мной — немного рассыпанной муки.
Белое, мелкое застилает глаза, снег сыплется на коричневую землю, мука просыпается на коричневый пол, мама задевает локтем бутылку с подсолнечным маслом, та падает и масло разливается, мама роняет скалку прямо на пол, прячет лицо в перепачканные мукой руки:
— Я не могу так, Димка, я не могу, не могу, не могу…
Я обнимаю ее, потому что не знаю, что сказать. Почему я такой высокий и могу положить голову ей на плечо? Почему нет бабушки, если мама печет пироги? Я не знаю.
Пальцем собираю муку в маленькую горку: когда она рассыпана тонким слоем, то похожа на снег, и от этого мне немного тревожно.
— Дедушка Паша, а расскажи про войну!
На самом деле я помню его истории наизусть, но все равно хочу его послушать: тогда я не буду думать про плохое. Ведь если дедушка Паша и бабушка пережили страшную войну, ничего плохого с ними уже никогда не случится.
— Так мне всего двенадцать лет было, Димочка!
Ничего себе «всего»! В два раза больше, чем мне!
— Ну все равно расскажи!
— А чего о ней говорить-то? Старшие все воевать ушли, а мы с твоей бабушкой Зинкой на завод бегали, смены стояли по двенадцать часов. Там я палец и потерял…
Большой палец у дедушки на правой руке и правда обрублен наполовину, и это каждый раз немного пугает: война — она далеко и в прошлом, а палец — вот он, я бы не смог с таким жить, наверное, б-р-р-р!
Но дедушка притягивает меня к себе этой самой рукой, сажает на колени. Другой обнимает за плечи маму, которая сидит на соседнем стуле. И мне становится спокойно: ведь с дедушкой всегда все будет в порядке, а мы с мамой, получается, под его защитой, а значит, и с нами никогда ничего не случится.
— С ней больше никогда ничего не случится… ничего не случится… никогда…
Я сижу в пустой комнате, не зажигая свет, и повторяю эти слова, как мантру. Еще вчера они были молитвой: чтобы с мамой ничего не случилось. С ее здоровьем в пандемию на улицу-то выходить было нельзя! Обошелся бы я без этого дурацкого новогоднего подарка!
Рву обертку на клочки. Внутри — темно-зеленый кашемировый шарф. Мама касалась его совсем недавно.
Тогда почему сейчас ее нет рядом?
Почему вообще я помню все эти странные дни, в которых нет дедушки, бабушки, мамы?
…нашу квартиру с какой-то другой мебелью, и солнечный свет, льющийся сквозь наше окно и другие занавески на нем, ложащийся знакомыми оранжевыми квадратами на другие обои?
…какую-то другую женщину, не маму, и двух девочек, с которыми я никогда не играл, в своей комнате?
…и мужчину в зеркале, так похожего на меня?
Я не знаю. Мне страшно от этих воспоминаний. Их не должно быть.
Чтобы прогнать их, я зажмуриваюсь и сильно-сильно сжимаю руки в кулаки. Кусок пирога в моей ладони крошится, рассыпается по столу. Мама не замечает этого. Никто не замечает. Взрослые смеются, и поют, и пьют чай с пирогом, и один из самых счастливых дней в моей жизни длится бесконечно.
Иногда в этот счастливый день извне прорываются голоса. Они говорят какие-то непонятные слова: «деменция», «альцгеймер», «инъекция». Я не понимаю этих слов. Да и какая разница, что они значат, если сейчас мне шесть, и все близкие рядом, и всегда будут рядом, и всегда будут живы.
А когда я смогу прогнать из своей головы воспоминания, которые меня пугают, будет совсем хорошо.
У меня уже почти получилось.
Автор: Наталья Масленникова
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ