– Давно хочу спросить, – Ирина посмотрела на подругу так, словно на самом деле не решилась на этот шаг, но любопытство давило.
– О чём? – Вероника ловко лепила пельмени, они получались маленькими с ажурной каёмочкой, выпуклые – словом, аппетитные, лежали рядком на разносе.
– Зачем ты этим занимаешься? Купить же можно, – обвела взглядом стол.
– Об этом? – подняла брови Ника: давно хотела? И не решалась?
– Конечно, нет! Знаю сама: твои вкуснее, сочнее. С чесночком.
– Да говори! Ходишь вокруг, суету наводишь.
– Почему Толика не бросаешь? – выпалила Ирина и замерла.
Вероника шмякнула на стол кусочек теста, поправила локон, выскочивший из-под косынки. На щеке остался белый след от муки.
– С чего вдруг возник такой вопрос? – она повернулась и в упор посмотрела на Ирину. Знала, что та резкая, прямолинейная, всё что угодно может сказать в глаза, но такого не ожидала.
– А с того! Жалко видеть, как ты пытаешься выкарабкаться из бедности. Толик не работает уже чёрт-те сколько лет, строит из себя обиженного судьбой. А ты делаешь ему… изделия ручной работы! – Ирину прорвало. Она выпалила давно заготовленную речь на одном дыхании и теперь ждала, что будет. Ника, конечно, спокойная, но может выдать такое… Что мало не покажется.
– А тебе в голову не приходило, что я люблю?
– За что? Прямо интересно!
– Просто. Ни за что, – Вероника снова взялась за тесто.
– Мой-то вон сколько зарабатывает, и то, надоел.
– Так ты его деньги любишь? Или за деньги? – в строй встал симпатичный пельмень.
– Я б задавила его, если бы не зарабатывал! – Ира со стуком поставила чашку на стол. – Занудный такой!
– А замуж ты выходила – любила?
– Не помню. Столько подарков… Сразу маме понравился… – Ира посмотрела в окно, словно воробьи, облепившие деревья, могли ей подсказать. – Нравился...
– А я точно любила и люблю. Бывает, человек ломается… А мы в горе и в радости вместе, – Ника говорила рассудительно и сдержанно, а что внутри – знать необязательно.
– Ой, не надо мне это говорить! Вы не венчались.
– Ну и что? Ничего не меняется.
… Анатолий был в гостях у Никиты, пили они не чай. Но беседа была о том же, что и у жён.
– Ты когда из депрессии выйдешь? – крепкий, краснощёкий Никитос обладал завидным аппетитом, уплетал вторую порцию солянки.
– Никто не знает, – задумчивый, бледный Толик для приличия ковырялся в тарелке, перекладывая картофель – влево, горошек – вправо, капусту – в центр. – Потерял я смысл. Сломался. Как только меня жена терпит?
– Вот и я о том же, – с набитым ртом пробормотал друг. – Найдёт себе богатого и…
– И правильно сделает! – Толик тоскливо всё перемешал. – Я этого и боюсь.
– Женщина она красивая, умная. Обязательно найдёт. Нет, её кто-нибудь отхватит, – Никита проталкивал еду спиртным.
– Умеешь ты успокоить! – Толик похлопал товарища по плечу и встал. – Пойду.
– Иди-иди, может, успеешь, – усмехнулся Никита.
“Придурок”, – добавил он, когда дверь захлопнулась.
Икнул, запил, отодвинул тарелку – уже не лезло. Поплёлся к дивану, неловко завалился набок. “Слабак”, – засыпая, подумал он.
… Через пять лет.
Мужчина бережно усаживал в машину беременную: “Не торопись.Осторожно, Ника”. Поправил костюм, сел за руль и плавно выехал со стоянки. В зеркало заднего вида поглядывал на жену, улыбался.
Никита рассматривал каждую бутылку в надежде найти на дне хоть немного жидкости – ничего не было. Во рту было противно. Освежиться было нечем. Он смахнул пустую тару на пол. Снизу закричала соседка: “Сколько можно? Алкаш проклятый!”
Ирина позвала мужа ужинать. Грузный, седой, он вразвалочку приблизился к столу, оценил сервировку, уселся. Жена открыла супницу, запахло грибами. Степан Ильич стукнул кулаком – зазвенела посуда: “Опять? Сначала наливай вино!”
– Слушаюсь, – Ира посмотрела на пол, заходили желваки. Она терпела эту богатую мразь уже четыре года. Хотелось ударить его половником. Но куда податься? К Никите? В однушку? В бокал капнула слезинка и растаяла в море грёз.