1894 год
«Ростов-на-Дону. Мы сообщали уже о том, что местным санитарным надзором было отобрано более 400 бараньих туш, на которых не было печати городской химической станции. По освидетельствованию, туши эти оказались пригодными к употреблению в пищу, но владельцам их, все-таки, предложено, в виде штрафа, пожертвовать несколько штук в пользу Александровского благотворительного общества, что они с готовностью и сделали».
«Ростов-на-Дону. На днях в Ростове удалось задержать похитителя шубы, украденной у прокурора Таганрогского окружного суда. Шуба эта, к слову сказать, очень дорогая, разыскана судебным следователем в одной из лавок на Новом базаре, куда она была продана неизвестным лицом, причем за покупку ее тогда поплатился приказчик А-в. Последний стал зорко выслеживать вора и, наконец, 24 января, утром заметил, что какой-то субъект продает что-то в соседней лавке; присмотревшись ближе, А-в узнал в нем продавца прокурорской шубы и бросился с целью задержать его. Тот пустился бежать, но все-таки, спустя короткое время при помощи городового 3-го полицейского участка, был задержан».
«Ростов-на-Дону. По второму делу обвинялся крестьянин В. Шульга в нанесении тяжких ран некоему Барвину. Обвиняемый в этом происшествии, тщедушный, маленького роста, 22-летний юноша, из коммерческой среды; потерпевший, наоборот, рослый, чуть не саженный молодой парень-кузнец. Это-то неравенство физических сил и послужило мотивом преступления. 23-го августа 1893 года, вечером, Шульга гулял в ростовском городском саду с тремя девушками, работающими на табачной фабрике. Сзади их, во время гуляния, шла компания кузнецов во главе с потерпевшим Барвиным, который не переставал посылать вслед по адресу Шульги разные ругательства и угрозы кого-то бить. Действительно, когда Шульга, распростившись у Малого проспекта с сопровождающими его девушками, направился далее, он был вдруг схвачен за горло Барвиным, уже успевшим скинуть с себя сюртук и засучить рукава. Барвин, притиснув его к стене, стал наносить ему жестокие побои кулаками и ногами. В это время приятели силача преспокойно любовались сценой дикого насилия, не думая оказать помощь избиваемому Шульге. Но, вот, последний выхватил из кармана перочинный нож и стал наносить жестокому противнику пять глубоких ран в живот и в бок. Все эти обстоятельства подтвердились показаниями целого ряда свидетелей, между которыми были и невольные виновницы раздора, упомянутые выше девушки. После непродолжительных прений и горячей речи защитника, присяжные, на вопрос о виновности обвиняемого «в нанесении тяжких ран в запальчивости и раздражении, но сознательно», вынесли оправдательный вердикт».
«Ростовский округ. В Ростовском-на-Дону округе, в некоторых армянских слободах, во время храмовых празднеств, между прочими удовольствиями главное место занимает, так называемое, призовое единоборство. Устраивается оно, по словам «Д. Р.», на общественный счет таким образом: убивается несколько штук быков; мясо их варится для общественного стола, а головы приносятся на приготовленное для единоборства место; к каждой голове прикрепляется пятирублевая бумажка. Масса народа собирается из разных мест посмотреть на это зрелище. Женщины отсутствуют. После известных приготовлений общество вызывает из толпы борца-охотника (допускаются без исключения все желающие попробовать силы). На борца-охотника общество выпускает своего борца. Если охотник останется победителем, общество выпускает другого, несколько сильнее первого; если и с ним случается та же история – выпускают третьего, очень сильного борца. Победивший всех трех получает в приз бычью голову с 5 рублями», кроме того, его угощают и дарят деньгами. Победитель имеет право пригласить к общественному столу своих друзей. Потом вызывается другой охотник-борец, и продолжается то же самое. Иногда зрелище продолжается очень долго». (Приазовский край 23 от 25.01.1894 г.).
1895 год
«Ростов-на-Дону. Потомственный почетный гражданин И. Л. Васильев заявил полиции, что 21-го января, вечером, при возвращении его из Нахичевани в Ростов на извозчике, на площади, недалеко от Софийского кладбища, на него напали два каких-то человека, стащили его с пролетки и ограбили. Извозчик же сейчас, после того как Васильев был вытащен из экипажа, скрылся. В настоящее время полиция деятельно занята розыском как грабителей, так и извозчика, который, судя по его действиям, был заодно с ними. Потерпевший же находится в больнице, так как раздетый грабителями почти догола, он был брошен в открытой степи, вследствие чего простудился и занемог».
«Новочеркасск. Сын казака Е. Ф. Рубцов с тремя товарищами,
проходя 21-го января, ночью, по Горбатой улице, встретил двух турок и стал над ними смеяться. Один из турок бросился на Рубцова и ударом ноже в грудь свалил его на землю. Тотчас же отправленный в областную больницу и осмотренный врачом, Рубцов оказался тяжело раненым. Турок еще не разыскан, но к розыску его приняты меры». (Приазовский край 23 от 25.01.1895 г.).
1897 год
«Область войска Донского. Колонистский тип тавричанина очень распространён в нашей области, особенно в округе Таганрогском, где цифры арендуемых и покупаемых ими участков должны иметь, надо думать, довольно внушительный вид. В некоторых местах представителей этого земледельческого типа, бывших овцеводов, зовут тавричанами, в других – молоканами, причем первым именем намекается на пришлый характер этих выходцев великороссийской национальности из Таврической губернии, а вторым – на родственность их с молоканами или духоборцами, от которых они произошли, но которыми, на самом деле, давно перестали быть. В Таврическую губернию они, вероятно, были переселены, как и прочие колонисты: греки, армяне, болгары, в конце прошлого или в начале настоящего столетия и здесь были наделены, надо полагать, щедрыми земельными наделами, так как начали в обширных размерах заниматься овцеводством. Факт широкой эмиграции их в Новороссию, на Дон и Кубань тавричане сами объясняют развившимся овцеводством, которому скоро уже не стало места в Таврической губернии. К тому же занятие разведением «шпанки», тонкорунной испанской мериносовой породы овцы, оказалось настолько выгодным по сбыту шерсти, что охотников на разведение овцы должно было всегда прибывать и овцеводам пришлось подумывать о новых пастбищах для своих многочисленных стад. Отсюда долголетняя, полная лишений одиссея тавричан и наводнение ими наших степей. Эта скитальческая степная жизнь в поисках за новой оседлостью, жизнь, полная приключений, должна была выработать из таврических выходцев, потомков древних великороссов, население энергичное и предприимчивое, тип смелый, активный, властелина природы людей и обстоятельств. Таков именно и есть тавричанин среди серой, безличной массы нашего крестьянства на Дону, в сравнении с которой он является представителем как бы особой совершенно породы людей.
Новое экономическое значение тавричан, не столько ныне овцеводов, сколько областных «ленд-лордов», крупных арендаторов, землевладельцев и посевщиков, создано было им на Дону новыми экономическими условиями хозяйства, в которых, в 70-х еще годах, с развитием портов и железных дорог, брошена была, наравне с прочими степными губерниями, и наша область, перешедшая от скотоводства и овцеводства к форсированным посевам ценных хлебов. Толчок к новой эре исходил из немецких колонистов, где впервые обозначились, с появлением «буккера», новые приемы капиталистического хлебопроизводства с лихорадочными распашками, хищнической культурой и земельным ажиотажем. Новый земледельческий тип тавричанина-молоканина сложился таким образом, под прямым культурным влиянием немецких колонистов и потому имеет с ними общие черты, в пределах, впрочем, исключительно нынешней хозяйственной сферы. Есть основание думать, что форсированный быстрый подъем продажных цен на землю у нас и в соседних районах много был обязан именно тавричанам, не пугавшимся высоких цен, и что благодаря преимущественно им да немцам в нашем дворянском земледелии на Дону пробита была солидная брешь, понудившая одно время наших дворян серьезно призадуматься об участи учреждений и заняться даже сочинением проекта десятинного четвертакового налога с продаваемой дворянином не дворянину земли.
Идеалом тавричанина было довести доходность земли до степени, при которой рента эта отвечала бы продажной ее цене, и не разразись над ним, наравне с прочими, тяжелый хозяйственный кризис, как знать, не явился бы он экономическим господином целых округов, земской и материальной силой на счет дворянского и чиновничьего обезземеления.
Этот пришлый представитель, энергичной, крепкой, умной и трезвой расы людей на первых порах как бы действительно изменил всю физиономию приютившего его края: плуг и буккер забрались и произвели чудеса в местах, не знавших до того никакой культуры, подняли целинные степи и старые перелоги бывших офицерских, не видевших от роду своих хозяев, участков. Таврическая «шпанка» стала разгуливать по вольным, богатым кормом степям и, не смотря на расширение распашек, все еще составляла едва ли не половину всех овец области, пока не обнаружилось, с одной стороны, заметный упадок цен на тонкорунную шерсть, а с другой – повсеместные падежи на овец, сократившие прежние грандиозные стада тавричан, соблазненных к тому же более выгодными ценами на пшеницу, которая тогда еще давалась на рынке. Кроме хлебопашества и овцеводства, тавричане жили и живут промышленной деятельностью: имеют кирпичные и черепичные заводы, занимаются плодоводством и виноделием; изредка встречаются у них также крахмальные заводы, кожевенные, известковые, экипажные, пивоваренные и т. п. Главным же, доминирующим стремлением тавричанина до последнего времени была земля и, повинуясь стихийной силе этого земельного притяжения, тавричанин не упускает никогда случая к земельному обогащению на счет ближних, «плохо лежавших» кусков и кусочков нищих панов, полупанов и людей 20-го числа.
Характерный инвентарь тавричан, равно как и приемы земледельной культуры не составляют предмета их собственного изобретения и, как сказано, навеяны культурным соседством немецких колонистов. Жилой дом у тавричанина, также как и у немца, строится под одной крышей с конюшней, покрывается черепицей; лошади у него также хорошей крупной породы своего завода и содержатся, как и у немцев, без овса и сена на одной «мешке» в рабочую пору, а в остальное время – на соломе и полове. Выездным и возовым экипажем у тавричан служат известные брички, в которые впрягается пара крупных дышловых лошадей, с легкой, практичной и дешевой ременной сбруей домашнего приготовления. Эта же бричка, при разведенных колесах и пристроенных «дробинах», служит летом для перевозки хлеба на ток.
Описание приемов таврического земледелия не входит в нашу задачу, но, в виду особенного влияния этих приемов на крупное крестьянское хозяйство наших округов, отметить вкратце хотя несколько особенностей этого земледелия будет не лишним уже потому, что по ним, этим особенностям, можно иметь хоть приблизительное понятие о картине, так называемого нами, капиталистического строя хлебопроизводства нашего района. Не знаем, как теперь, но года 3 – 4 тому назад, т.е. во времена еще господства усиленных, лихорадочных распашек, крупный тавричанин с осени совсем почт не пахал своей земли на «зябь» – все некогда: то возовица хлеба – волы заняты, то молотьба – люди и лошади заняты. Тавричане нашей области не из крупных предпочитают катковую, первобытную молотьбу машинной, крупные же посевщики обмолачивают свой хлеб паровыми молотилками. Таким образом, весной посев производится по непаханой прошлогодней «стерне»: семена рассеиваются разбросными сеялками и вслед же немедленно заделываются многолемешниками рычажными ли безрычажными. При большом посеве можно наблюдать картинный посев: впереди идет сеялка, запряженная в одну лошадь, верхом на лошади сидит мальчик, за сеялкой – буккер, запряженный тройкой, позади буккера – борона с лошадью, затем вторая пара таких же сеялок, буккеров и борон, далее – третья и так далее. Все это движется кругом заранее отмерянного участка земли в фигурном порядке, и за день успевает засеять, заделать и заволочить несметное количество десятин. Лошади получают отдых лишь во время обеда, когда их кормят и поят наскоро, так как тавричанин требует в это время и от себя, и от рабочих своих, и от лошадей максимум дневной работы, дабы не упустить зимней почвенной влаги в земле, наиболее благоприятной для урожая. Центр тяжести кормового довольствия теперь, как и позже, в дни уборки, со дня перемещается у него на ночь, когда приставленным к лошадям работникам (лучшим обыкновенно и самым добросовестным) вменяется в обязанность делать одно: постоянно подмешивать в полову муку, т. е. в «мешку». В несколько недель такой усиленной работы тавричанин успевает засеивать сотни десятин земли, после чего вплоть до страдной поры, т.е. до уборки, лошади отдыхают, пасутся целыми днями, кобылы жеребятся, готовятся «самокоски», чинятся сбруя, арбы и пр. Уборка хлеба совершается также картинно и таким же фигурным порядком, как и посев: жнея, запряженная парой лошадей, следует за жнеей в расстоянии 5 – 6 саженей и, покончив с одним участком, переходит на другой, причем лошадей также не выпрягают целый день, за исключением обеда, при ночном усиленном корме. Вслед за жатвою идет и перевозка урожая с полей и одновременно с нею молотьба. Большинство тавричан молотят хлеб каменными катками и считает для себя правилом не складывать его в скирды, чем значительно ускоряется молотьба. Все приемы тавричанского земледелия, равно как и его недостатки (хищническая культура), обусловлены стремлением к наибольшему сокращению издержек максимального хлебопроизводства, и здесь-то, в этой строго рассчитанной экономии по затрате рабочих сил, а вовсе не в совершенстве культурных приемов колонистского земледелия, следует видеть причину сравнительной доходности хозяйства. Эта же экономия в издержках обусловлена, в свою очередь, тем, чего нет еще у нашего областного крестьянина: земельным довольствием, сравнительно значительным размером таврического хозяйства, повышающим рабочую способность в его семье. Все тавричане ведут у нас свое хозяйство на участках достаточного размера и держат у себя наемных рабочих; рабочие силы у них не пропадают попусту, как у нашего крестьянина, не тратятся непроизводительно над «болтанием» земли, и потому экономическое значение колонистов, силой вещей, должно увеличиваться, а с ним вместе и влияние их на крестьян.
Как относятся эти последние к новым пришельцам? Есть много данных за то, что отношения эти должны быть неприязненные, а местами даже с сильным оттенком озлобления. Тавричанин мало того, что с высока относится к хохлу, давит его и импонирует над ним своим богатством, он своей ненасытной земельной жадностью лишает его возможности аренды или покупки соседней земли, а из своей тоже ни одной десятины не отдаст крестьянину под посев. Кроме того, они подняли арендные цены, а это обстоятельство при различии крестьянского и колонистского ведения хозяйства, не могло не отразиться новым дефицитом в бюджете нашего хлебороба». (Приазовский край 23 от 25.01.1897 г.).