Воинские эшелоны отправлялись с Варшавского вокзала, казалось, без какого бы то ни было порядка. Солдаты, прикомандированные к своим ротам, забивались в тесные вагоны, прятали вещмешки под лежанки и отстранённо глядели на хмурые, тронутые первыми заморозками поля в окрестностях Петрограда. И только офицеры, сгоняя полки в железные коробы подвижного состава, суетливо шумели, распаляясь все более с каждым звонком дежурного, оповещающим об отправлении поезда.
В той немногословной толпе призванного под ружьё мужичья Максим держался отстранённо. В шинели, оказавшейся ему не по размеру, он чувствовал себя неловко, холщёвая сумка, перекинутая за спину, ощущалась пустой, чуть ли не обокраденной - только сейчас возникало понимание, сколько всего оставлено, отметено на откуп судьбе. Книги, письма, коллекция монет, что так долго и скрупулёзно собиралась, обменивалась в буфетах и кассах, фрачный костюм, который носил всякий раз на прогулках по Невскому под руку с Катей. Катя... Максим настрого запретил ей его провожать. И сейчас от этого запрета ему становилось тошно. Мельком бы увидеть, хоть парой фраз бы перекинуться! Ведь могло статься, что последний раз виделись.
Сквозь распахнутые двери в вокзал промозгло задувало с Обводного. Сумрак густел под железными сводами; в окна тускло светил ноябрьский полдень. Снег мелкой крошкой рассыпался на каменных дорогах, припорошил крыши низеньких пристроек, кружился одичалой белой стаей. И небо тяжело нависало над городом, словно в унисон отяжелевшему от тревоги сердцу. Лица вокруг: будто заиндевевшие, - у тех, кто успел попрощаться с близкими. В противоположность им были те, кого ещё провожали. Румяные, подвижные, чуть задорные: "Не переживай. Всё будет хорошо. Вернусь, глазом не успеешь моргнуть!". Но стоило услышать командный голос ротного и первый звонок от дежурного, стоило сделать шаг к перрону, как улыбки таяли, лица выглаживались, словно в однотонную солдатскую выправку. Кто-то прятал глаза, другие провожали горькими взглядами родных до тех пор, пока они не скрывались за вокзальными стенами. И в этих взглядах лучилась последняя искра жизни, хрупкая и затухающая, но и была подобна пожару, особенно жгучему где-то под сердцем. Оттого в вагоны забивались уже перегоревшие, покорные судьбе призванные в солдаты.
Старший лейтенант Легков командовал ротой, куда приписали Максима. Строго остриженные усы, выступающие над поджатыми губами, петлицы, аккуратно приколотые на ворот тщательно выглаженной шинели, глубокий и спокойный взгляд - всё это выдавало в нём опытного офицера. Его приказ: "Стройся!" - звучал тихо, но твёрдо и очень контрастировал с нервозными окриками других ротных.
За приказом прозвучал и первый звонок.
Солдаты выстроились в неровную шеренгу; Максим занял своё место позади строя и робко поглядывал в сторону вокзальных ворот. В понурой толпе женщин, детей, стариков да новоприбывших солдат он пытался разглядеть что-то знакомое, родное. Платок с ромашковой вышивкой, из-под которого выбивались русые пряди, Катя отчего-то носила круглый год, часто из-за него простужаясь. Теперь этот глупый кусок ткани представлялся Максиму чуть ли не образом: светом очага посреди метели событий. И - не может быть! - платок с ромашками действительно замелькал среди макушек.
Растрёпанная, в тонкой полушубке, с бледным от беспокойства лицом Катя выплыла из толпы и забегала глазами, ища Максима. Успела. Увидела. Бросилась к нему, тараторя:
- Прости-прости-прости! Ничего не могла с собой поделать. Плохо так прощаться, в ссоре.
Максим подхватил Катю, споткнувшуюся об собственные сапожки, обнял, крепко так. Прижался щекой к щеке.
- Хорошо, что пришла, - прошептал на ухо.
Позади басил Легков:
- Вперёд, вперёд, двигаем.
Холщевая сумка сползла с плеча и повисла на локте бессмысленной ношей. Максим и не заметил: ещё бы секунду так постаять, ещё бы мгновение. Но долг звал.
Максим обернулся и встретился глазами с ротным. Легков чуть заметно кивнул.
- Пойдём, проводишь меня, - вполголоса сказал Максим.
- Но как же? - чуть вздрогнула Катя и тут же осеклась.
Максим взял Катю за руку и повёл за собой. На перрон сопровождающих не пускали, но Легков делал вид, будто не замечает одного-единственного солдата со спутницей.
- Я как увидела нашу пустую комнату, только тогда проняло, только тогда до конца осознала, что нет тебя. И долго не будет.
- Я вернусь, Катюша, обязательно. Обещаю.
На перроне завывал холодный ветер. Блестящие в тусклом свете осеннего солнца рельсы тянулись бесконечно далеко и тонули в бежево-сизой мгле. Гаркали вороны, усевшись на столбах и голых ветках деревьев. Локомотив дымил чёрным облаком, скрипел и трясся, торопясь умчать солдат в чуждые дали, где дрожала земля от тысяч снарядов.
Катя крепче сжала ладонь Максима.
- Я твою одежду выстирала и в шкаф аккуратно сложила. Приедешь, а всё чистое, свежее. И все книги твои в ящик стола убрала, чтобы они не пылились.
- Эх, какие сейчас книги, Катюша? Вот к чему мы с ними пришли? - Максим кивнул на готовый отправляться состав.
- Солдаты, по вагонам! - взревел незнакомый генеральский голос.
Прозвучал второй звонок.
- Я вот вспоминаю, как мы по Петровскому гуляли. Раннее лето, сирень цветёт. И запах такой, что будто на губах оседает. Солнечные лучики купаются в канале, а с Невы пароход гудит. Мы вышли рано, кругом почти никого. Нашли спуск к Невке, ещё не обложенный камнем, уселись на траве. И ты сказал мне, что у меня лицо румяное, как солнце. А я тогда с работы была лицом загоревшая так, что пятна остались. Я рассердилась и назвала тебя дураком, а ты только смеялся.
Максим улыбнулся и нежно прошёлся кончиками пальцев по Катиному лицу.
- Пиши мне, слышишь? И я буду обязательно тебе писать. Что бы не случилось.
Перрон пустел. Солдаты расположились по вагонам, и только офицеры ходили вдоль состава, сверяя списки личного состава.
Неслышно со спины к Максиму подошёл Легков и положил руку ему на плечо:
- Время, солдат. Прощайтесь.
Максим нежно поцеловал Катю в щёку - туда, где блестели слёзы. Уходя, он долго не отпускал её руку. Наконец, и офицеры разошлись по составу, принялись зарывать двери и ворота вагонов.
Прозвучал третий звонок.
Катя одиноко стояла на припорошенном снегом перроне и провожала взглядом состав. Затем стянула с головы платок и замахала им вслед, не отнимая другой руки от сердца.
А Максим привалился к холодной стене вагона и прятал в солдатской шапке выступившие слёзы. Пытаясь их унять, он задумался: сколько таких же, как он, сейчас отрывали от сердца родное, сколько проглоченного горя сгущалось в недрах эшелона и сколько выльется в опустевших тесных домах да квартирах. А как много солдат найдут свою гибель на чужбине? Что останется от них: лишь весточка да память. Да слёзы, горше, чем при расставании. Хоть в моменты прощания острее чувствовалось, что вот оно счастье - держать любимых за руку… Но локомотив уже нёсся вперёд, в мрачную неизвестность, неотвратимо, подобно обезумевшей тройке, мчащейся к пропасти.
А летом на Петровском всё также зацветут сирень и яблони. В волнах канала будут плескаться золотые лучики. И Катя будет там гулять под кронами осин. Одна, понурив голову в вышитом ромашкой платке. И теребить в руках сухую весть с кровавого Восточного фронта.
Автор: JusTsaY
Источник: https://litclubbs.ru/duel/1662-na-vokzale.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: