Сколько у меня было преподавателей английского? В школе двое – Муза Александровна с ее “to satisfy the requirements of the socialist society” (это еще тошнее, чем London is the capital of Great Britain) и Роза Григорьевна, еще с фронтовыми (скоре всего, трудовыми во время войны) медалями по большим праздникам, которая держала в страхе всю школу, при ней не то, что в потолок уставиться ворон считать, а показать, что не интересно на занятии, боялись, не дай бог замямлить на уроке или домашку не сделать, одним взглядом бы испепелила.
В вузе было посвободнее, в универе изучали технические тексты на радиофаке, там особо не говорили, только слушали и писали. Иногда пересказывали тексты. Преподша позднее стала завкафкой английкого в Нижегородском университете имени Лобачевского, а значит, была из самых продвинутых. После армии в 89-90-м на филфаке год изучали британские стихи, как и что сказал Шекспир в 18-м или 19-м сонете "гуляй Вася", Daffodils Вордсворда и пр. Говорили по мелочи, но было вольно и весело. Потом в 92-м году были платные месячные курсы где то в 3-м микрорайоне Лапшихи на Козицкого, перед приездом в Лобач американских студентов по обмену из некоего Меннонитского колледжа. Там вел веселый доцент с той же кафедры английского, там уже не было подхода “дисциплина фиг чихнешь”, а была уже движуха, новизна, юмор, коммуникативный подход, групповая работа, студентоцентризм, слушание реальных диалогов и прочая лабуда, 92-й год, напомню, еще СССР не совсем скончался, еще можно было в Белоруссию проехать без пограничного контроля. В смысле преподавания, совок даже еще не устарел. В универе на филфаке вовсю читали тексты, пересказывали, отвечали на вопросы.
Потом были занятия с живыми американками в универе в рамках группы, которая имела дело с обслуживанием, сопровождением и помощью приезжим иностранным студентам универа, как американцам-туристам из меннонитского, так и студентам по обмену, которые начали появляться в Нижнем года с 91-го, когда Немцов открыл город. Это были почти ежедневные курсы по 90 минут в течение месяца, а то и двух. Сначала Лора, лет 40, которая иногда задавала сочинения, которые я с удовольствием писал. Потом была Дженни, недавняя выпускница того же меннонитского колледжа, которая каждое предложение начинала с basically. После этих курсов я заговорил более-менее уверенно, но все равно, на ограниченный набор тем. Другие участники этой волонтерской группы, которые пришли из крутых продвинутых школ типа Сороковой с Варварской, Двадцать Восьмой с площади Лядова, или Первой с площади Минина – они уже уверенно болтали с американками по пять-десять минут, а я так, по мелочи, две-три фразы. Но я уверенно водил по Нижнему, Москве и Петербургу американских девушек, Стэйси в 93-м и в 94 году Эйми. А уж с нашеговорящими девицами я пыль в глаза пустить мог, а уж чтобы на улице объясниться с иностранцем проблем не было вообще. В 94-м году я ездил в июле (как раз в это время схлопнулось МММ, и вся Россия стояла на ушах и в очередях за кровными) на соросовский семинар в Румынию на две недели, так что там приходилось и слушать, и подолгу говорить, и общаться, и вопросы задавать, и даже минипрезентацию на английском делать. Язык уже стал функциональным, и я мог написать с чистой совестью “свободно владею”, хотя до этого было еще как до Китая пешком.
Годах в 94-м и 95-м я по мелочи периодически заходил на массовые религиозные собрания проповедника Картера, где он разве что не крестил и не воскрешал обомлевших бабушек. Однажды я попал на собрание адвентистов с каким-то колдуном-проповедником из Техаса, который пачками отправлял прихожал в нокаут какими-то заклинаниями, от которых старушки падали в обморок, как подкошенные. Мне кажется, они все-таки переигрывали, но сейчас уже не докажешь. А вот когда гуру начал пороть свое mumbo-jumbo мне, я не почувствовал ничего, и проповедник-чудодей-чмудотворец сказал, что у меня карма какая-то тяжелая. Я также ходил на сессии адвентистов в Нижнем в их церкви на Третьей Ямской, которые вел американский пастор на английском, читали Библю и пытались как-то комментировать и обсуждать, но путь к Христу через английский, или к английскому через Христа, как-то не задался.
Следующий курс английского случиля в 96 году в марте аж в Париже на две недели. Изучали мы, правда, компьютерные программы, но на английском, и преподавательница Мари была канадка с французским акцентом из Квебека.
Дальше был перерыв до 97 года и занятий в Институте Европейских культур в РГГУ в Москве, когда на регулярный английский с русскоязычным преподавателем я уже не ходил, а вот на месячный курс с ирландкой, который нам организовали летом 98-го года ходил, и был там уже как бы лидером занятий и главным разговорщиком-переговорщиком. Ну и вишенкой на торте стал месячный семинар MRA (Moral Re-Armament) в августе-сентябре 1998 г., как раз после обещания положить голову на рельсы и пресловутого дефолта, когда 100 долларов превратилось из 600 рублей в почти две тыщи за месяц. Дело было на севере Англии возле Честера, и там уже от языкового барьера не осталось и следа, но там пришлось говорить и с африканцами, и с индийцами, и местными жителями с мерсесайдским диалектом и ливерпульским говором, который без бутылки не понять. Стало понятно, что это только начало долгого пути. Это был последний из формальных курсов английского, где язык был не сколько целью обучения, а уже использовался в качестве инструмента преподавания. Дальше я начал уже преподавать этот язык с 2001 г., чем и занимаюсь до сих пор. Но это уже другая история для следующей статьи.