«Невенчанная, без родительского благословения, бежать с мужчиной, с католиком! Бесстыдница!» Так реагирует на решение Анастасии мать Леонидия. И грозит: «Не пущу! Посажу на хлеб и воду!» А потом ещё и «Прокляну!»
И – удивительное дело! – эти угрозы и проклятия ещё больше убеждают девушку не менять своего решения. Почему же так? Ведь уезжает из Москвы она, полная сомнений: «Что делаю? А как же маменька? Уеду, значит, предам её навсегда!.. — Она замотала головой, потом выпрямилась, напрягла спину, словно телесное это усилие могло задушить бормочущую совесть. — Здесь, матушка, я тебе не помощница… только хуже. И не думать, не думать…»
Столкновение Анастасии с игуменьей (снова пишу о книге – в фильме этого нет) говорит о полном различии жизненных позиций двух женщин. «Ты святая, тебе везде хорошо, а я из плоти и крови», - скажет Анастасия. «Плоть и кровь — это только темница души, в которой томится она и страждет искупления вины», - возразит мать Леонидия. Она когда-то ушла в обитель, спасаясь от жестокости мира: «Монастырская стена оградит её от житейских нечистот, переплавит она в мистическом горниле душу свою и искупит вину перед Богом за себя и близких своих. Поднимайся взглядом выше колокольни, омой душу в живительных лучах света и забудешь…» Соротокина очень коротко рассказывает о прошлом игуменьи: в лихую пору потеряла любимого («Мишеньку Белосельского, наречённого жениха, волокли избитого вниз по лестнице. Гвардейцы окаянные, Петровы выкормыши, куда тащите моего жениха? На казнь, девушка! На пытки, милая… Петровы мы, не Софьины! Горят костры в Преображенской слободе перед пыточными избами, вопят стрельцы, растекаются по Москве ручейки крови»), мать заставляла жить так, будто ничего не случилось («Каждый вечер всовывает её, как куклу, в иноземное платье, оголяет плечи и отводит в ассамблею. А там приседай, улыбайся, верти юбкой перед ухмыляющимся кавалером»), решение уйти в монастырь вызвало гнев («Когда сказала маменьке про монастырь, та завопила дурнотно и до синяков отбила руку о дочерины щёки»). Но добившись своего, после истязаний плоти, она «удостоилась благодати. По сию пору мало кто знает в этих стенах, что в жилах сестры Леонидии течёт благородная кровь Головкиных» (правда, в их родословной я подобной истории не нашла).
Но Анастасия совсем другая. Если тётка видела мучения близких, то Анастасия сама прошла через допрос («А ты знаешь, как перед следователем стоять? На все вопросы отвечать надо одно — да, да… Другие ответы им не надобны. А потом составят бумагу: "Обличена, в чём сама повинилась, а с розысков [то есть под пыткой] в том утвердилась". Ты этого хочешь?» Она ожесточилась (вспомним, что по книге Алексея – «Аннушку» сажает в карету де Брильи, Анастасии его судьба безразлична). И её «не думать, не думать» никак не сочетается с монастырским укладом – она хочет жить: «И в Париже люди живут!» («Эти стены защитят тебя от навета и тюрьмы». — «И от жизни»).
И всё равно остаётся страх перед будущим: «Благослови… — Анастасия опустилась на колени и прижалась губами к сухой, пахнувшей ладаном руке. — Боюсь, страшно…»
Что будет дальше? Сцены из фильма, где Анастасия сидит рядом с Брильи, как говорили в те поры, в дезабилье, видимо, не соответствуют действительности, описанной автором. Ведь нам ясно дают понять, что между беглецами не было никакого интима. Хотя она и скажет: «Живу, как холопка, — невенчанная», - но тут же будет: «Француз говорит, что я холодная, студёная…» А вот рассуждения самого француза… «Он любил её страстно! Но она холодна, ах, как холодна! Может, это естественная для девицы стыдливость? Может, русские девы почитают за великий грех подарить поцелуй до венца? Кто поймёт этих русских! Он и не помышлял воспользоваться её сложным положением. "Мои намеренья чисты", — твердил он. Но она поехала по доброй воле, значит, он ей небезразличен. Как же объяснить тогда её презрительный и надменный вид?»
А она? Безразличен ли он ей? Сначала, конечно, испытывает к шевалье благодарность. Что-то несомненно, нравится в нем («Как поёт! — прошептала Анастасия восторженно. — Кто бы мог подумать, что он умеет так петь!» Знаменитое «Ланфрен-ланфра» не просто так появилось…) Потом начинаются сомнения, когда она упорно станет допрашивать, почему они застряли в домике на болотах. Потом подозрения – и тогда, отправив его в баню, она начинает поиски («Анастасия не знала, что она ищет в комнате шевалье… Должно же быть что-то такое, из-за чего Брильи срочно вызвали в Париж! Что это может быть?») А потом обнаружатся бумаги и придёт понимание: «Спаситель мой, кавалер де Брильи, - волк в агничьей коже».
А потом будет встреча с Беловым («Так это был ты? И в последнюю ночь? — Анастасия вдруг всхлипнула по-детски. — А я всё думала — кто же провожал меня в дальнюю дорогу?»), когда, «всматриваясь в Сашины черты и узнавая их, Анастасия не просто поверила каждому его слову, а растрогалась, вся озарилась внутренне. Ей казалось, что ещё в Москве в толпе безликих вздыхателей она выделила настоящий взгляд этот и потому только не откликнулась на него, что время ещё не пришло. Сколько же надо было переплакать, перетерпеть, чтобы понять со всей очевидностью, что время пришло…» И ещё больше в полном бескорыстии Саши убедят его согласие передать в крепость крест и отклик на просьбу «донести» до матери её молитвы («Я передам», «Донесу»)
И, конечно, будет не случаен подарок на память, когда Саша попросит ленту: «Нет, лента — это не то. — Она с трудом стала отстёгивать от пояса сапфировую брошь, сделанную в виде букетика фиалок. — Коли попадёшь в Париж, это будет твоя визитная карточка. Вот и всё…» А Саша будет вспоминать: «"Мы ещё свидимся…" Впрямь ли она это шепнула или только почудилось?»
А потом будет написанное перед отъездом во Францию «стремительное письмо, на одном вздохе писанное», и чёткий вывод, сделанный Беловым: «Одно ясно — не пойдёт она за Брильи. Грусти, француз!» И, наконец, финал, когда Саша везёт домой «счастливую и перепуганную Анастасию Ягужинскую», которую он «выкрал почти из-под венца».
Любящие не подозревают, сколько испытаний ждёт их впереди…
**************
В одном из комментариев мне задали вопрос о моём отношении к стилю письма Н.М.Соротокиной. Автор, указав, что «вопрос возник на основе приводимых в постах цитат» (сами книги не прочитаны), говорит о своём впечатлении: «У меня все эти цитаты оставляют какое-то чувство неловкости, мягко говоря. А прямо говоря - топорности языка, да простят меня поклонники».
Что я могу ответить? Конечно, стиль Соротокиной ни в коей мере нельзя равнять со стилем И.С.Тургенева или М.А.Булгакова (фамилии назвала для примера, этот ряд русских гениев может продолжаться бесконечно). Однако на фоне писателей конца ХХ века, по-моему, манера письма Соротокиной выглядит вполне достойно. Кто-то привёл в пример стиль Б.Акунина. Не вдаваясь в оценку политических взглядов писателя, хочу сказать, что особых красот в его манере письма (а прочитала немало, причём в ту пору, когда никакая политика на мои взгляды не влияла) я в общем-то не заметила: да, временами талантливая стилизация, а временами довольно примитивный язык. Поэтому «топорности» у Соротокиной не вижу, в том числе и в приводимых мной цитатах (и в тех, которые ещё буду приводить). Или, скажем, вот в этой: «Что-то мягкое, тёплое коснулось ноги. Чёрт побери! Чёрный кот неслышно вытек из-под стола, мягко подпрыгнул и уселся на подоконник, обернув лапы хвостом». С котами дел имею много (недаром такой псевдоним взяла) и хочу сказать, что это «вытек» мне кажется очень точным выражением…
Впрочем, каждый судит, конечно, по-своему!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Путеводитель по всему циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь