1944 год
Зима сорок четвёртого выдалась лютая. Замерзали и падали на лету воробьи. Морозы опускались до сорока градусов, свирепствуя и загоняя всё живое в спасительные норы и ветхие избушки. В воздухе стояла густая дымка, скрыв плотным туманом Мало-Менеуз. Очертания деревеньки, растянувшейся длинной змейкой вдоль речки, едва угадывались по чёрным столбикам дыма, несмело поднимающимся в холодное небо. Печки топили, чем придётся: кизяком, хворостом и соломой.
Еля тщетно пыталась хоть что-нибудь увидеть через промёрзшее окно. Ковыряла холодным пальчиком толстый слой наледи, выцарапывая маленький глазочек во льду. Затосковала, сидя целыми днями на едва прогретой печи. Уже неделю мама не выпускала из дома. Еля ненадолго выскакивала на улицу, укрывшись старым паласом.
Альдук сокрушалась:
– Вот дожили, Господи, даже нечем безгрешное детское тело прикрыть.
Она, нацепив брезентовую рукавицу, ловко вытащила из печи почерневшую берёзовую чурочку. Привычно перекинув за спину косы, стала щепать косарём лучины из ещё дымившейся полешки. Так всегда делала её мама Марфа. С тех пор как старенькие родители поселились в Светловке, у Альдук всегда болело за них сердце. По такому морозу к ним каждый день не набегаешься. Далековато живут. Светловка – не ближний свет. Пора уже баньку истопить и маму искупать. И свекровушка бедная совсем ослепла. С трудом на родник выбирается, надо бы воды свежей ей занести, пока золовка Раиса на колхозной ферме коров доит и навоз ворочает.
Хозяйка связывала тряпицей готовые лучины в пучок и складывала на тёплую печку. Её невеселые раздумья прервал настойчивый стук в окно. Шумно громыхая подшитыми валенками, в дверь влетела темнобровая соседка со жгучими сливовыми глазами. Мария, скинув большую клетчатую шаль, расстегнула пуговки кафтана из чёрного полусукна и пригладила тёмные волосы.
– Альдук, беда, совсем печку топить нечем, – потёрла она озябшие ладошки. – А у тебя под рукой своя лошадь. Тебе все карты в руки. Пойдём ночью в лес, напилим дров. Ни одна собака не пронюхает.
– Там же лесник Ефим безвылазно сторожит с топором.
– В такой мороз никто не сунется! Вряд ли будет в такую стужу обходы чинить. Будет на печке под боком у жены отлёживаться!
– Дело рисковое…
– Мне если что в голову втемяшится, колом не выбьешь.
Женщины помогали друг другу, чем могли, и делили по-соседски печали и радости. Тонкая, изящная с виду Мария имела железную хватку.
– В лесочке Шывлавар местечко есть хорошее. Берёзки там молодые, ровные! Мы осенью там грибы собирали. Я ту полянку с закрытыми глазами найду. В Каменке-то весь березняк вырубили подчистую для топки паровозов, а ведь до войны там была большая роща.
У Альдук кизяк ещё был. Слава богу, дети всё лето трудились. Но заканчивался запас лучины. А без них в хозяйстве беда. Ни печку растопить, ни избу осветить. А самые хорошие лучины, как известно, из молодой берёзы. Они хоть и дымят, но приятно пахнут. Сосновая же – серой воняет и дым от неё больно едкий. Да и сосен в округе почти не осталось.
Она бросила виноватый взгляд в красный угол, где висела икона Пресвятой Богородицы Девы Марии.
– Ладно, пусть будет по-твоему. Поедем. Бог не выдаст, свинья не съест.
Молодая женщина привыкла во всём полагаться на себя. Надеяться солдатке не на кого. Муж на войне, а устав колхоза запрещал всё: заготавливать для себя дрова, косить сено для домашней скотины. Если бы она придерживалась буквы закона, то они давно бы уже вместе с детишками перемёрли от голода и холода.
Альдук вечерком тихо подогнала к дому Ветрогона, которого выходила своими руками. Подоспели неслышно Мария и её крепенькая, ладная невестка Валя с топором и пилой в руках. Уселись в сани и покатили, с божьей помощью, за дровами.
Дубовые полозья легко скользили по накатанному снегу. В морозной тишине далеко разносился преступный скрип саней. Альдук напряжённо слушала хруст снега под копытами мерина, опасливо озираясь по сторонам. При ярком свете луны наконец-то показался заиндевевший Шывла-вар. За огромными сугробами притаился долгожданный березняк. Тревожно молчавшая всю дорогу Мария с облегчением вздохнула:
– Вот наши берёзки. Нас дожидаются.
Альдук повернула Ветрогона с дороги. Обмениваясь редкими скупыми фразами, женщины выбрали несколько ровных берёзок и принялись пилить. Альдук, разгорячённая от спешной работы, сбросила на снег большую шаль и распахнула добротную шубу.
Звуки пилы и топора растревожили покой ночного леса. Где-то рядом шумно взлетела переполошенная птица.
– Кажись, едет кто, – прошептала Валя, боязливо вглядываясь в причудливые тени деревьев.
– Вечно тебе чертовщина всякая мерещится, – цыкнула Мария. – Некому тут ходить.
Альдук тревожно прислушалась к таинственным звукам.
– В такую погоду добрые люди по лесу не шастают. Может, зверь какой не спит.
Вдруг перед преступницами предстал лесник, тщедушный сорокалетний мужичонка из Петровки. Выпрыгнул ловко, по-обезьяньи из саней, и тут же увяз в глубоком снегу. Ефим, по кличке Катăк Тута[1] возмущался:
– Беспгедел! Пгоиз–з–з–з–вол! Да я вас под тйибунал отпгавлю! Сдавайте пивы и топовы! Я забиляю вещественные доказ-з-з-з-атевьства!
Ефим заикался, картавил и не выговаривал половину алфавита. На войну его из-за этого и не взяли, к тому же лесник имел врождённый дефект лица: заячью губу.
– Избы холодные! Детки мёрзнут! – заголосила Валя. – А твои, небось, на тёплой печке сидят! Дозволь и нам хоть несколько берёзок увезти. Не губи! Будь человеком!
– Не лазйешаю! – бросился лесник на женщин с топором. – Вгедители! Я вас всех к стенке пйиставлю!
Мария сразу выходила из себя, когда дело касалось мужиков, по той или другой причине увильнувших от призыва на фронт. Она с ненавистью ткнула Ефима кулаком в грудь:
– Вредители?! Каждый сморчок обидеть норовит! И защитить меня некому! Муж мой голову свою под пули подставляет, а ты жопу свою дезертирскую греешь на тёплой печке! Поди, супчик горячий каждый день наворачиваешь! А мне даже картошинку не на чем сварить!
– Стегьва менеузовская! На власть луки пофымать взфумала?! – брызжа слюной, лесник оттолкнул женщину.
Она едва устояла на ногах.
– Ах, ты змей шепелявый! Лепетун гнусавый! На женщин руки поднимать! Как на войну, так увечный! А как на безоружных баб с топором кидаться, так герой! Ну, сейчас мы тебе устроим! Сейчас узнаешь, как с нами воевать! – она неожиданно кинулась на лесника и сбила его с ног. – Альдук! Давай верёвки! – кричала она, пытаясь оседлать Ефимку.
– У него ж свои вожжи имеются, – рассудила Альдук. – Нам верёвка ещё понадобится дрова подвязывать. Да и следы оставлять ни к чему!
Ругая служивого, явившегося в самый неподходящий час, бабы скопом опять повалили брыкающегося лесника на снег.
Юркий мужичонка упирался, выскальзывал из рук и, чертыхаясь, норовил ударить больнее. Барахтаясь по пояс в снегу, запыхавшиеся бабы с трудом скрутили леснику руки и завязали вожжами. Валя, поправляя съехавшую в потасовке шаль, перевела дух:
– Одного мужика насилу втроём одолели. И чё теперь с этим сморчком дальше делать? Он же от мороза околеет тут!
– Привяжем к дереву, чтобы глупостей не натворил! – нахмурилась Мария. – И кобылку рядышком. Чтоб не убёгла в деревню!
Отчаянно пытаясь высвободиться из крепких пут, лесник шипел:
– Под тгибунал пойдёте! Я вас всех вывефу на чистую вофу!
– Ты нас не стращай! – оборвала Мария мужичонку, привязывая Ефимку к стволу берёзы. – Нам терять нечего! Проболтаешься – прибьём! Был бы понятливее, сообразил бы, что на одних санях много дров не увезёшь.
Бабы спешно погрузили спиленные берёзки.
– Ефим Петрович, прости, если что не так, – сказала Альдук, перевязывая воз арканом. – Поехали мы…
– Бабоньки, я вефь этого не хотев! – в отчаянье захлюпал носом поверженный представитель власти. – Не со зла я! Пли исповнении я, отпустите фомой! – слёзно молил он, пробуя на крепость вожжи. – Не белите глеха на фушу. Не оставляйте фетей сиготами! Лазвяжите!
– Аха, ирод, вспомнил про детей! – злорадствовала Мария. – А наши пущай замерзают! Подбери сопли, герой.
– Никчёмный, совершенно никудышный мужичонка, а глянь-ка – женат, – никак не могла угомониться Мария. – Теперь любой дурень может жениться и плодиться! Мужчин путёвых не осталось! Одни увечные, слепые и горбатые! Вот и спариваются бабы, с кем попало!
Альдук завернула в Петровку, в дом лесника.
– Хозяйка, вызволяй своего заморыша! – крикнула через порог Мария. – Он в Шывлавар. Поспешай! А то замёрзнет, не дай бог.
С неспокойным сердцем Альдук гнала мерина домой. Ещё неизвестно, чем обернётся для них эта ночная вылазка. В ту же ночь они вместе с детьми распилили берёзки на чурбаки и запрятали в подпол.
Ефим это дело замял. Стыдно было леснику признаться в своей слабости и никчёмности, да и опасался за свою жизнь. Всем было известно, что менеузовские слов на ветер не бросают.
[1] -кривогубый, чув.,
Бумажные или электронные книги можно заказать у моих помощников, в Уфе. Напишите на почту
kabelikivi@yandex.ru