Мани Хайа, основатель манихейства, живший в 216-274 годах нашей эры — весьма примечательная историческая фигура, поскольку он не просто стал основателем новой религии, а ухитрился создать её на основе нескольких разных и, строго говоря, взаимоисключающих учений — христианства в его гностической интерпретации, зороастризма и буддизма.
Гностики рассматривали материальный мир как творение злых сил, чьим повелителем они считали ветхозаветного Яхве (которого они отделяли от истинного, надмирного Бога). Дуалисты-зороастрийцы почитали материальный мир и рассматривали его как арену борьбы двух равновеликих космических сил, независимых друг от друга — благого Ахура-Мазды и злого Ангро-Майнью. Наконец, буддизм, некоторыми исследователями называемый «атеистической религией», вообще отрицает существование метафизического Абсолюта (Единого Бога как творца и вседержителя мира). Неудивительно, что для их соединения Мани потребовалось определённое лукавство (о чем ещё пойдёт речь далее).
Парфянский, а позднее сасанидский Иран, в котором родился Мани, являлся «мультикультурным» обществом, где сосуществовали различные этнические (эллины, вавилоняне, иранцы) и религиозные (зороастризм, месопотамское язычество, различные направления иудаизма и христианства, буддизм) общности. Поэтому появление синкретического учения, соединившего в своей доктрине черты гностицизма, зороастризма и буддизма (входивших в число наиболее влиятельных религий данного региона), было по-своему закономерно. Мани претендовал — ни много ни мало — на статус величайшего учителя истины, раскрывшего подлинный смысл проповедей Зороастра, Будды и Иисуса Христа: «Мани совершенно сознательно выступает как основатель новой религии. Правда, он признает своих предшественников: единственная истинная религия однажды возвещалась Буддой в Индии, Заратуштрой в Иране и Христом на Западе. Но в последнюю эпоху в Вавилон, лежащий посреди земли между этими тремя большими областями, пришел Мани как окончательный вестник Откровения вечного божественного закона и как печать пророков, как завершение и подтверждение всех прежних божественных откровений. Он — последняя инкарнация небесного спасителя, открытый всем взорам Нус, Великий Вахман, возвещенный Иисусом Параклет. Будда, Заратуштра, Иисус и Мани — четыре великих пророка Истинной Религии» (Гео Виденгрен, «Мани и манихейство»).
От каждой из трёх религий, лёгших в основу манихейства, Мани взял что-то своё. Из гностической интерпретации христианства он вывел порочность материального мира, а из зороастризма — дуалистическое противопоставление светлого и тёмного начала, во всём противоположенных друг другу (в других гностических системах «злой демиург», чаще рассматривался как падший ангел или, в крайнем случае, случайное и нежеланное порождение высших сил, см. гностический миф о Софии-Ахамот и порождённом ею Иалдабаофе). В рамках манихейской картины мира материальный мир — результат злокачественного смешения светлого и тёмного начала, возникшего в результате нападения сил тьмы на силы света. Цель добрых сил — изъять из материального мира все элементы света (включая души приверженцев манихейства), который будут вознесены в высший горний мир, после чего злые силы будут навсегда нейтрализованы, а материальный мир уничтожен. В буддизме идеям Мани были близки доктрина ненасилия (ахимса) и скептическое восприятие материального мира как круговорота смерти и рождений. Что ещё важнее, буддизм повлиял на внутреннее устройство манихейской церкви, по предположению Виденгрена, напрямую заимствованное Мани (в своих странствиях посещавшего Индию) у буддистов:
«Буддизм часто характеризовали как религию монахов. Ядро буддийской общины действительно составляют монахи. Будда, учение и монашество суть троица, на которой строится все остальное. Миряне являются лишь поддерживающим элементом, они существуют в первую очередь для того, чтобы защищать и кормить монахов. Требования, которые предъявляются к монахам, принципиально отличаются от заповедей, которым должны следовать миряне. Мы, естественным образом, сталкиваемся с двумя типами религии. Поэтому неоднократно совершались попытки определить буддизм с религиозно-социологической точки зрения как «двойственную религию». Это определение приложимо и к манихейству (Штрем), и мы в любом случае вынуждены признать, что его организация соответствует буддийской.
Вполне возможно, что Мани совершенно осознанно подражал буддизму в организации своей церкви. По всей видимости, следовало бы говорить скорее о «двойственной организации», чем о «двойственной религии». Ибо религия остается одной и той же, однако ее последователи организованы в две различные группы и, вследствие этого разделения, выполняют совершенно разные обязанности. Как Будда разделил своих последователей на монахов и мирян, так и Мани разделил своих приверженцев на избранных и слушателей, или, может быть, лучше сказать, праведников и слушателей, так как на обоих языках, которыми пользовался основатель, употребляемые им слова носят именно такое значение: сирийский: zadaпqпn и sвmo’пn; средне-персидский: ardдvдn и niyцSagдn. На христианском Западе между тем употреблялись имена «избранные» и «слушатели» или, следуя христианскому словоупотреблению, «верные» и «новообращенные».
Образ жизни двух этих групп верующих радикально различался, и требования, предъявляемые им, были не одинаковы».
Однако, как отмечает тот же Виденгрен, с самого начала подобный манихейский синкретизм был подсказан не только религиозным визионерством Мани, стремившимся согласовать между собой учения величайших пророков, но и вполне определённым прагматизмом — стремлением успешно проповедовать свою религию в разных уголках Ойкумены, ориентирующихся на разные религиозные традиции: “Мани пытался приблизить свою религию к христианству, как он делал это в отношении к религиям буддистов и зороастрийцев. Следует, однако, подчеркнуть, что в каждом случае под понятием соответствующей религии он имел в виду особый тип. Для него буддизм — это буддизм махаяны, зороастризм — религия индийских магов, то есть зерванизм, а христианство — гностицизм, представленный прежде всего Маркионом и Вардесаном. Христианская интерпретация его проповеди была рассчитана на запад, а буддийская — на восток. Посередине между двумя этими направлениями миссионерской деятельности лежит иранское государство, для которого предназначался «зороастрийский» вариант его системы <…> К сказанному на с. 111 ср. Foucher, La vieille route de l'Inde, s. 294, где он метко замечает: «Во времена его наибольшей экспансии, впрочем, было уже неизбежно, что, оставшись наиболее мандейским в своем центре [мандеи — гностическая секта, возникшая раньше манихейства и близкая ему в идеологическом плане, также исходящая из дуалистической картины мира и испытавшая влияние зороастризма], он принял на своей западной окраине более характерный христианский оттенок, в то время как его восточная область приняла фразеологию, более близкую буддизму”.
Для гностиков из числа христиан был свойственен докетизм — учение о том, что у Иисуса Христа не было материального тела, ведь материя рассматривалась ими как нечто нечистое. В манихейской проповеди докетизм проповедовался, по-видимому, выборочно — в первую очередь для земель к западу от Ирана, где христианство (в том числе — в гностической интерпретации) было распространено, как отмечает исследовательница манихейства Е.Б. Смагина: «Существует и еще одна возможность. Если для христиан Иисус должен был занимать особое место даже в череде истинных вероучителей, то для зороастрийцев и буддистов это было не так: в их глазах Иисус уж во всяком случае не более исключителен, чем Заратуштра или Будда. Возможно, и здесь Мани сознательно допустил некоторую вариативность своего учения: в писаниях, предназначенных для проповеди среди христиан, постулировалась бесплотность Иисуса, а в тех, которые были обращены к адептам других религий или носили общий характер, такое положение просто не выдвигалось».
Напротив, по наблюдению Смагиной, восточнее Ирана манихеи делали акцент на личности не Христа, а Будды, вплоть до взаимовлияния с буддизмом: «В уйгурских и китайских текстах термин «будда» употребляется в таком же контексте, как «Апостол» в западных документах: «буддой» называются Мани и его предшественники. Иногда такое употребление встречается и в среднеперсидских текстах. В позднейшей традиции Мани иногда идентифицируется с буддой Майтреей, эсхатологической ипостасью Будды, — см. турфанские тексты М 42 и М 801 и др. То же в уйгурских текстах, где наблюдается также сближение образов Майтреи и Митры. Санскритские заимствования в восточных текстах часто применяются там же, где в коптских текстах греческие, — для обозначения некоторых религиозно-философских понятий. В статье о связях буддизма и манихейства Х.-Й. Климкайт говорит, что исторический контакт буддизма махаяны и гностицизма, развивавшихся в некотором смысле сходно, реализовался в манихействе — таком, каким его представляют тексты из Центральной Азии. Автор отмечает также обратное влияние манихейства в Центральной Азии на буддизм: махаяна, по его словам, не может быть изучена без учета манихейской экспансии в Индию и Китай».
При этом, активно используя материал зороастризма, буддизма и христианства для собственной пропаганды, манихеи вовсе не отличались особой любовью к самим этим религиям (которые рассматривались манихеями как искажение истинных учений Зороастра, Будды и Христа): «Классификация «лжеучений» (греч. δόγμα), т.е. всех религий и сект, кроме манихейства, дана в главе 6 «Кефалайа», где разные религии находятся под властью четырех из пяти стихий мрака [Keph I, 33.16—34.5]. (См. Приложения.) В учениях, подвластных темной стихии огня, легко узнать зороастризм — религию «магов» (в коптских текстах M 2irC)YC2dOC). Манихейский источник косвенно дает понять, что зороастризм — та религия, которую исповедует персидский царь, его двор и персидская знать: «А дух царя тех, кто принадлежит миру огня, — тот, что царствует среди знати и вождей, которые в подчинении у властей, начал и царей мира. Дух его также пребывает в тех лжеучениях, которые служат огню и приносят жертву огню» [Keph I, 33.13-17].
«Дух» мира ветра определяется как вдохновитель идолопоклонничества, духов заблуждения, пребывающих в каждом храме, в капищах идолов, молельнях, изваяниях и образах, обителях заблуждения мирского [ibid., 33.21-24]. К этой группе можно отнести все языческие культы, буддизм с его развитой иконографией, а также широко распространившийся в первые века н.э. митраизм, от которого до нас дошла большей частью иконография, — в общем, практически любую религию, где есть священные изображения.
Дух мира воды определяется как тот, что царствует ныне в лжеучениях заблуждения, которые крестятся омовением водным, чья надежда [и] упование — в крещении водном [ibid., 33.29-32]. Здесь составитель трактата, несомненно, говорит о христианских учениях, прежде всего о бывших единоверцах Мани — «баптистах», с их обрядами ежедневного водного крещения».
Обратим внимание на то, что в последнем случае Мани, по-видимому, имеет в виду не только антигностически настроенных ортодоксальных христиан, но и христиан-гностиков (и в целом гностиков из не-манихеев), к числу которых первоначально принадлежал и он сам, равно как и его отец, парфянский аристократ из царского рода Аршакидов, известный под именем Патика или Фатака — см. Гео Виденгрена:
«Однажды — так говорит один арабский источник, — когда Патик находился в «доме божественных образов», который он часто посещал, он услышал голос, идущий изнутри святилища: «Патик, не ешь мяса, не пей вина и воздерживайся от женщин!» В течение трех следующих дней он слышал тот же голос, повторяющий тот же приказ. Погрузившись в размышления, Патик вспоминал дарованное ему откровение и в конце концов решил присоединиться к религиозному движению в Месене, члены которого назывались «омывающиеся» <…>
Какова же была эта вера? Судя по контексту, речь может идти только о религии «омывающихся». Арабскому выражению для «омывающихся», al-mugtasilah, у сирийского автора, Феодора бар Конай, соответствуют два обозначения: menaqqedк и halle hewдre, «очищающиеся» и «одетые в белое». В то время как первое выражение совпадает с арабским al-mugtasilah, второй термин имеет точное соответствие в названии поздней иранской секты, sapid jдmagдn. Однако белые одежды использовались столь многими группами жрецов (брахманы, маги, мандеи, сирийские жрецы в Дура-Европосе), что одно это обозначение едва ли может послужить нам надежной опорой. Очевидно, однако, и то, что выражение «очищающиеся» указывает в том же направлении, что и «омывающиеся». Итак, мы имеем дело с общиной баптистов. В коптской Манихеике один ученик спрашивает у Мани о божественной сущности, которая почитается у «чистых». Мани отвечает на это тем, что упоминает Первую Жизнь, Вторую Жизнь и, без сомнения, Третью Жизнь (этоттекст, Kephalaia XII, s. 44,14—45, 15, к сожалению, в этом месте испорчен). Именно эти выражения используются, однако, и в древнейшей мандейской литературе для обозначения трех изначальных высших существ. Эти указания напрямую приводят нас к мандеям. Из-за существующих между мандейской и манихейской религиями параллелей в их мифах, в гностическом мировоззрении, в обрядах и во многих технических выражениях нам представляется единственно возможным предположить, что Патик присоединился к мандейской секте в южной Вавилонии и что Мани был воспитан в этой баптистской общине».
То есть Мани методично заклеймил как ложные и, более того, демонические все те религиозные традиции, материал которых использовали манихеи в своей проповеди среди различных народов. Таким образом манихейство, по выражению Е.Б. Смагиной, стало не мировой религией, а «мировой ересью» — нередко они выдавали себя за представителей тех религий, которые они хотели вытеснить и заместить своим учением, что усиливало неприязнь к ним со стороны властей — см. пример, приведённый Виденгреном, из истории Китая: “ Однако уже в 732 году был выпущен императорский эдикт против манихеев, в котором говорилось дословно следующее: «Учение Мар Мани есть насквозь ложная вера. Она ложно принимает имя буддизма и обманывает народ. Она должна быть запрещена в любой ее форме. Однако так как она является родной религией западных варваров и других людей, не будет для них преступлением, если они исповедуют ее лично для себя»”. Другой пример, тоже из китайской истории, показывает, что манихеи мимикрировали не только под буддистов, но и под даосов, последователей Лао-цзы: «В Китае с XI по XIII столетия манихейство пользовалось наибольшим покровительством в провинции Фуцзян. Но манихейская религия и в Китае пошла по пути синкретизма, а два произведения Мани были даже приняты в канон даосизма». Правда, в случае уйгурского манихейства, добравшегося до власти, конечный результат подобной тактики оказался противоположен ожиданиям манихеев — уйгурское манихейство постепенно растворилось в идейно близком в ряде аспектов буддизме, слившись с ним.
Впрочем, стоит отметить, что манихейство так широко распространилось — от Римской империи до Китая — не только благодаря подобным синкретистским практикам. Основатель этой религии, как отмечает Виденгрен, несомненно, являлся человеком не только харизматичным и образованным, но ещё и художественно одарённым в ряде отношений (уже в исламском мире Мани считался великим художником), поставившим свои способности на службу религиозному учению, основоположником которого он стал: «Мани был эстетически развитым человеком. Он любил музыку и живопись и ценил их настолько высоко, что его последователи, как рассказывает Августин (De moribus manichaeorum II, V16), возводили музыку к божественному первоисточнику. И все же наибольшую роль для потомков сыграли успехи Мани как художника. Как мы уже видели, Мани придавал в помощь посылаемым им миссионерам как писцов, так и художников. По его собственным словам, картины, которыми украшались его писания, должны были дополнять обучение для образованных людей и подкреплять откровение для необразованных <…> В восточных источниках однозначно утверждается, что Мани сам был превосходным художником, и мы располагаем его собственными словами, судя по которым, он считал преимуществом своей религии перед религиями прежними то, что он представлял свое учение также и в легко понятной форме картины <…>
Под именем «Мани, художник», основатель манихейской религии в действительности продолжает свое существование в новоперсидской традиции <…> Этот рассказ без труда вписывается в широкий контекст: снизошедший с небес апостол приносит записанное откровение, которое он при своем путешествии на небеса получил от самого Бога. Здесь прежде всего интересно указание, что это небесное послание было снабжено картинами, конечно же, единственными в своем роде! Начало фресковой живописи один восточный источник, тюркского происхождения, также возводит к Мани. Здесь говорится, что в месте под названием Чигиль было святилище, которое Мани украсил картинами. Кроме того, восточные авторы соревнуются в восхвалении способностей Мани как художника».
Также Мани разработал собственную систему письма, т.н. «манихейское письмо», на основе арамейского алфавита (впрочем, отчасти на основе предшествующей месопотамской традиции, но независимое от персидской традиции), позднее распространённую манихеями далеко на восток: «Итак, Мани называет себя вавилонянином; книгу, которую он несет, называют вавилонской. Это означает, что письмо и язык этой книги были арамейскими, точнее говоря, восточно-арамейскими, и были близко родственны эдесскому сирийскому, литературному языку, разработанному в Эдессе. Письмо, которое Мани изобрел сам и использовал и которое употреблялось в восточных церковных провинциях вплоть до Туркестана, является типом алфавита, близким шрифту, выработанному в Эдессе. Однако еще более манихейское письмо сходно с мандейским шрифтом в его древнейшем варианте, еще один знак тесных исторических связей между религией Мани и мандейской баптистской религией. Примечательно то, что Мани не использовал два типа арамейского алфавита, употреблявшиеся в канцеляриях парфянских и сасанидских царей (соответственно, персидских князей) и на их монетах». Распространение манихейства на восток способствовало развитию письменности и книжного знания у уйгуров и других тюркских народов.
Пожалуй, история Мани и манихейства — любопытный пример на тему того, как в истории сочетаются факторы глобальных закономерностей и роли личности в истории. С одной стороны, в условиях сасанидского Ирана, где сосуществовали представители множества разных религий, появление подобной синкретической религии (и ещё до Мани появилась религия мандеев, сочетающая элементы гностицизма, зороастризма и месопотамской языческой мифологии) было по-своему закономерно. С другой стороны, без такой незаурядной личности, как Мани, подобная религия могла бы достичь гораздо меньших успехов, чем в реальности (см. судьбу того же мандеизма, так и не сумевшего широко распространиться за пределами Месопотамии). Вместе с тем пример манихейства показывает и очевидную слабость синкретических религий, пытающихся сочетать элементы разных и даже противоречащих друг другу религиозных традиций — они в итоге не могут завоевать поддержку ни одной из них или поглощаются той, к которой стоят ближе всего (как манихейство в Уйгурии было поглощено буддизмом).
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: