- Господи, Иисусе Христе, сыне божий! Помилуй мя грешную…, - истово молилась Софья Олеговна, стоя на коленях перед старинной иконой в давно уже пустующей маминой комнате. Затем присела на диван, давно забывший свои лучшие времена, и горько заплакала: «Всё, как при маме. Мама, мама! Ты была человеком-загадкой. Мы жили рядом с тобой, и ничего о тебе не знали. Ты являла собой нечто, само собой разумеющееся. Как вода, как воздух. А ты никогда ни о чем не рассказывала. А теперь я сижу пред твоим, случайно найденным «наследством» и ничего не понимаю, и не представляю, что с этим делать? Дочери подарить? Это пустить по ветру память о тебе. Потеряет или вляпается во что нибудь. И одному богу известна цена этого «добра». Одно дело, стекляшки, стразы, а вдруг…?»
Недоумение и смутную тревогу вызывал большой кругляш желтого цвета, украшенный по краям блестящими, похожими на крупинки хрусталя камешками, с витиеватым рисунком. На обратной стороне его, кириллицей, красовалась надпись «Федору Алексеичу Головину в воздаяние и награждение оным за верность храбрость и радение нам и отечеству услуги. Даровано Царем Петром. Марта 10 числа года 1699 от рождества Христова».
«Следовало предполагать, что и остальное, отнюдь не бижутерия. И если дознаются власти, доказывай потом, что ты «не верблюд», и «случайно нашел в погребе». Ну, почему ты молчала? Почему держала в себе? Не было этих вещей, и жила я спокойно. А тебе они, видимо, покоя не давали. Какая «другая жизнь» пряталась за твоей спиной. Какую «страшную» тайну, о которой не должен был знать никто, скрывает этот сверток? И знал ли обо всём этом папа? Думаю, что нет».
*****
Софья Олеговна готовилась к празднику, Старому Новому году. Нового - она не воспринимала, и привыкнуть к нему не могла. Рождество отметила с семьей дочери, ну, а Новый, прошел как-то мимо, незамеченным.
Так уж повелось с подачи Елизаветы Мстиславовны. Преподнесёт подарки и, непременно, намекнет, что подарки Рождественские. Сколько себя помнит Софья Олеговна, мама так жила. «И я ничего менять не хочу, и не буду, на всю жизнь, запомнив мамины слова: «Идет Рождественский пост, а вокруг творится жуткая вакханалия. Люди не ведают, что творят. Растоптали православные традиции. Посмотрите на иноверцев, там традиции незыблемы. Почитание традиций, основа основ. А ваше самонадеянное поколение решило по своему, отправив нас на задворки, как ретроградов и мракобесов. Отдайте дань Рождеству Христову сполна, а уж потом святки! И резвитесь вдоволь!».
Софья с мамой не спорила, а просто ответила, что страна наша атеистическая и отставать от времени как – то нехорошо.
*****
Надо бы в погреб заглянуть, не померзло ли там чего. Зима нынче капризная, морозец на голую землю давит.
Софья Олеговна вышла на улицу и направилась к погребу. Зажгла свет, открыла ляду, заглянула и, подумав, решила не лезть в него. Все вроде бы в порядке. Картошка накрыта старыми одеялами, ничего ей не станется. Сейчас еще тряпья на ляду набрасаю. Но тут её взгляд зацепился за нижнюю полку, накренившуюся в одну сторону. «Этого только и не хватало. Никак оборваться хочет. Ой, как не вовремя. Просила же зятя, посмотри! Уберу-ка я с неё банки, пока целы».
Софья Олеговна спустилась в погреб, убрала банки, и только взялась за полку, как один её край рухнул, звонко ударившись о что-то металлическое. На полу, в куче хлама просматривалась ржавая печная заслонка, присыпанная землей. «Странно! Откуда здесь эта тяжелая железка? Боже, сколько же здесь рухляди! Летом надо все перебрать, и ненужное выбросить». Она попыталась сдвинуть заслонку с места, но та не поддавалась. Софья Олеговна взяла топор и поддела под крышку. На удивление , крышка легко поддалась, и с противным скрежетом открылась. В открывшемся углублении, лежал сверток, замотанный в мешковину. «Вот те раз! Что за тайны Мадридского двора? Это, конечно, мамины старческие чудачества».
*****
Выбравшись из подвала, Софья Олеговна, поддавшись невесть откуда появившемуся смутному чувству тревоги, вошла в дом, закрыв дверь на ключ, и задёрнула шторы. Села в кресло и начала ножницами потрошить сверток. «Надо же, упаковано, как Кащеева игла!» После последней защитной мешковины ее взору открылась шкатулка из её детства, которая была сделана из странного минерала, светившегося таинственным, волшебным светом, и наполненная, как ей казалось, блестящими, мещанскими безделушками. А мама всегда говорила, что шкатулке нет цены, потому, что это память. Память о ком, или о чем, до этого юной Софочке не было никакого дела.
Софья Олеговна открыла шкатулку. Она смотрела, и ничего не понимала. Ей стало не по себе. Нет! Это не просто стекляшки в дешёвой оправе! А эта медаль, или орден? Какими ветрами и из какого «дворянского гнезда» его занесло в этот ларец? Серьги. Красивые! Это те, что на фото молодой мамы? Они. Точно они. Массивное обручальное кольцо удивило еще больше. А это что? Старинная фотография молодого, щеголеватого офицера Императорской армии. На обратной стороне надпись маминым убористым каллиграфическим почерком:
«1920 год. Кирилл уезжает в Харбин». Кто такой Кирилл? Далее ещё одно фото юноши с такой же загадочной надписью: «Мой мальчик, как ты мог?»
«Что – мог или не мог этот мальчишка лет восемнадцати-двадцати, с мамиными глазами и застенчивой улыбкой? Кто он?? Дневник, исписанный мамой, с последней записью в день моего рождения. А вот и письма. Два пожелтевших, фронтовых треугольника с адресом полевой почты. Софья Олеговна, трясущимися руками надела очки. Всё стало на свои места. У мамы была семья. И она о ней никогда не говорила. Открытие, конечно, ошеломляющее! Было чего бояться! А знал ли об этом отец, «человек безгранично доброй души» - так о нем говорила мама - и если бы не он, не выжить бы ей в войну. Уму непостижимо! Умереть от голода, сидя на миллионах! Приехав одна, в лихую годину в этот маленький городок, похожий на заброшенную деревню, она и встретила моего отца. Он наверняка не знал он о твоей тайне, княгиня Елизавета Мстиславовна Головина», - рассуждала Софья Олеговна. «Как, и мы, все, даже не подозревали об этом. А ты, высокородная дама, превратилась в серую, незаметную мышку, несмотря на проскальзывающие в твоем поведении великосветские повадки и правильную речь, безропотно работая швеёй на затрапезной фабрике. А когда встал вопрос, кем быть мне, ты безапелляционно, голосом со стальными нотками, не терпящим возражений, заявила: - Учительницей истории. И вот сидит бывшая учительница канувшей в лету истории, и тупо смотрит на весь твой архив и сокровища, по непонятной причине тайно зарытые в землю. И если бы не случай, тайна так и осталась бы тайной, похороненной навсегда».
Кто забыл поставить лайк?).
Уважаемые читатели!
Благодарим Вас за то, что читаете рассказы, комментируете, а также за отметки "мне нравится".
Возможно Вам, уважаемые читатели,будет интересен этот рассказ)