Уже с самой седой и едва прикрытой шкурами древности человек, видя звёзды, – а до изобретения телевидения ночью смотреть ему всё равно было больше не на что, – пытался демонстрировать своё главное отличие от прочих животных, заключающееся в склонности всему искать объяснение. Так появились первобытные, а затем древние космологии, – первые представления об устройстве вселенной. Чрезвычайно разнообразные, иногда потрясающие глубиной и поэтичностью, и всегда абсурдные с высоты современного знания… Но и знания тоже накапливались. Параллельно с сочинением мифов, люди пытались выявить в расположении и движении светил какую-то разумную систему. Первобытный охотник чувствовал, что мерцанием звёзд мироздание говорит с ним. И пытался взломать шифр.
Организованный характер данные попытки приобрели сразу после перехода к оседлости. И, как легко видеть, – по трилитам Стоунхенджа – исследования космоса уже в древности были занятием весьма затратным. Однако, астрономам удавалось выбивать ассигнования. Обычно, под предлогом необходимости уточнения оптимальных дат посева зерновых, выборов вождя или же совершения других предсказаний.
В дальнейшем, тысячелетиями ситуация не менялась – ввиду отсутствия объективных предпосылок для этого. О звездах человек знал лишь то, что они существуют. О планетах же – то, что они существуют и движутся. Казалось, небесные тела имеют иную, особую природу, существуют от тел земных независимо. Хотя и, будучи важной и осмысленной частью мироздания, как-то влияют на мир подлунный. Гипотезы по поводу природы небесных тел строились, они интересны, но не имеют отношения к делу. Важно лишь, что и в пытавшейся мыслить рационально античности, астрономия не отделялась от астрологии и пифагорейской нумерологии.
Разорвать крепившиеся от начала времён шаблоны мышления, первым, видимо, удалось Лукиану Самосатскому, ныне лунному кратеру, а в прошлом популярному сатирику работавшему во II столетии до новой эры. Лукиан незаслуженно забыт, но, всё-таки, – косвенно – широко известен современной аудитории. Благодаря неадекватно воспринятой современниками истории об уничтожении Архимедом римского флота с помощью бронзовых зеркал. Первым тепловой луч сумел представить и убедительно (читатели поверили) описать именно он. Но ещё более яркими произведениями Лукиана являются романы «Икароменипп» и «Правдивая история», действие которых разворачивается на Луне и Венере... Не приходится, однако, удивляться, что, в отличие от теплового луча, космические полёты, концепция множественности обитаемых мирови описания битв с причудливо выглядящими инопланетянами во II веке до новой эры читателем были восприняты правильно, – как приключенческая фантастика. Греки и римляне честно пытались, – репутация обязывала, ибо античный рационализм уже был изобретён, – представить Луну, как тело, имеющее общую с Землей природу. Но у них ничего не получилось.
В античности развитие представлений о космосе упёрлись в потолок. Не располагая какими-либо, кроме глаз, инструментами для исследования, люди не имели и фактов, обеспечивающих базу для сколько-то разумных гипотез о природе небесных тел. Так что, переломить ситуацию смог только Галилей создавший в 1609 году телескоп. Сначала лишь 3-кратное, а позже и 32-кратное увеличение, позволило наконец увидеть то, что ранее от человека было скрыто.
...О Галилее помнят, главным образом, в связи с Землёй, которая вертится вопреки мнению Инквизиции. Но гелиоцентрическая модель, в любом случае, была известна и до Галилея. Настоящий же шок, а затем и переворот в восприятии вселенной,вызвало открытие рельефа на Луне, – причём, высоту гор астроному даже удалось измерить. Простейший телескоп позволил наблюдать также фазы Венеры, доказывающие что это сферическое тело, отражающее солнечный свет. И спутники Юпитера. Всё это в корне противоречило устоявшимся – аристотелевым – представлениям о принципиально различной природе небесного и земного.
Если на Луне есть горы и на Земле есть горы, если у Земли есть спутник и у Юпитера есть, логично казалось предположить, что планеты подобны Земле. И это лишь минимум того, что мыслителям XVII столетия в свете открытий Галилея показалось предположить вполне логичным. Ведь, хотя авторитет Аристотеля и пошатнулся, – что и вызвало беспокойство Рима, – иной логики, кроме аристотелевой, изобретено ещё не было. Аристотелево же видение мира предполагало, что целесообразность (причём, конечной целью является человек) такое же объективное качество тел, как форма.
То есть, если уж на Луне имелись горы, то возвышались они там не просто так, а «зачем-то» и даже – точнее – «для кого-то». Здравый смысл часто идущий с логикой рука об руку подсказывал, что землянам горы на Луне, – тем более, раз уж они не видны невооружённым газом, – ни к чему. Следовательно, на спутнике Земли кто-то живёт.
Но если все планеты – подобные Земле и Луне сферические каменные тела, – то и населены они тоже должны быть все. Это действительно казалось единственно логичным выводом.
Об окончательной же убедительности для людей XVII столетия не наблюдений, а именно логического рассуждения, как, собственно, и требовало учение Аристотеля, насчитавшего восемь ног у мухи, свидетельствует история открытия спутников Марса.
Впервые их довольно точно описал Иоганн Кеплер в том же 1610 году, когда и Галилей увидел лунные горы и спутники Юпитера. Открытие было совершено Кеплером без телескопа, без каких-либо наблюдений, а сугубо «на кончике пера». Ход рассуждений был таков: раз у Земли один спутник, а у Юпитера по сообщению коллеги Галилео – четыре, то у Марса должно быть два. Причём, крошечных и вращающихся на низких орбитах. Вывод о количестве лун Марса Кеплер обосновывал ссылкой на Пифагора, изобретателя нумерологии, в описании же ссылался на Аристотеля. Ибо раз уж этих тел Галилей не увидел, хотя Марс много ближе Юпитера, то луны очень малы, а если бы при этом радиусы их орбит были бы велики, то они не смогли бы освещать Марс ночами. И какова в этом случае их роль в мироздании?
Ну и кто сейчас скажет, что в логике Кеплера заключался какой-то изъян? Всё полностью подтвердилось. Не вызывали сомнений и прочие, основанные на логике Аристотеля, выводы. Об обитаемости других планет астрономы прямо не заявляли, но о настроениях утвердившемся в образованных кругах свидетельствуют, в том числе, произведения Сирано де Бержерака. Прежде чем стать героем великолепной пьесы Ростана, Эркюль Савиньен Сирано де Бержерак был в высшей степени великолепен и сам, – как поэт и писатель-фантаст. В его романах «Иной свет, или государства и империи Луны», а также «Иной свет, или государства и империи Солнца», как населённые миры описываются все тела Солнечной системы. Солнце не представляет исключения… Причём, в отличие от Лукиана, Сирано имел успех. Интеллектуалам XVII века концепция множественности обитаемых миров уже была доступна и казалась интуитивно убедительной.
...Так, благодаря Галилею, из интеллектуальных угара и треша XVII столетия, когда античные и новые, рациональные представления накладывались друг на друга, порождая фантастические аберрации, рождалась уверенность, что Земля – лишь одно из подчинённых общим законам тел вселенной.
