Человек немалого роста, с пышными усами, шел по шпалам навстречу бодро пыхтящему паровозу. Машинист напрасно сигналил и ругался – человек с усами не сворачивал. Возможно, пассажиры испытывали некоторое неудовольствие – поезд не так давно отъехал от вокзала, и вместо того, чтоб набрать скорость и следовать в пункт назначения – возмущенно гудел, дымил, и в итоге остановился. Неудовольствие пассажиров усилилось, когда пейзаж за окном пополнился людьми недружелюбного вида, стекавшимися к вагонам. Человека перед поездом мог бы талантливо изобразить на большом экране молодой Никита Сергеич, но мэтр был занят созданием своего бессмертного шедевра, и спасибо ему за это.
Беглый опрос знакомых, предпринятый в целях определения актуальности нижеследующей истории и известности ее главного действующего лица, показал, что мне нужно меньше выпендриваться, расспрашивая про какого-то одному мне известного персонажа. Возможно, даже жители той улицы, которая в честь него названа, ничего об этом деятеле не знают. Но сотню с небольшим лет тому назад этого «тонкого конспиратора, человека малого развития, но с железной волей, с громадным организаторским талантом» знали все. «Тот, кому удалось видеть его, долго не забудет этот взгляд, тяжелый, бьющий по нервам, иногда равнодушный, холодный, иногда загорающийся огоньком».
Перед поездом, застывшим у заводских корпусов, стоял бывший боец роты его императорского величества лейб-гвардии гренадерского полка, в будущем – «знаменитый уральский Ринальдо-Ринальдини». Немного терпения – и мы познакомимся с ним поближе, но сначала – о месте и времени.
В наши дни про Пермь знает каждый. Пермь – родина Коляна, Норина (1, 2) и пропившего глобус географа, расположена в лесах между Чердынью и Кудымкаром, где-то рядом с Ё-бургом. Поэтому ё-бургжане о Перми знают больше остальных – в уральской метрополии полно пермских гастарбайтеров, говорящих на том же смешном диалекте. Говорят, что великая река метрополии – Чусовая, огибая Весёлые горы с запада и направляясь далее в Каспийское море, протекает возле Перми. Но дальше пограничного Кына правоверный ёбургжанин по Чусовой не ходит, поэтому информация не точная.
Между Пермью и Чусовой приютилась гора. Ну как, гора – для аборигенов гора, для сноубордиста – трамплин. Последние 200 лет, чтоб не гневить господа и сноубордистов, гору называют Вышкой. С тех пор, как Пермь снова стало можно рисовать на картах, местные власти озаботились притоком туристов. То есть, сначала озаботились отсутствием притока, поэтому построили для туристов тротуары, а потом нарисовали на тротуарах туристические маршруты – красную и зеленую линии. Пока работал над статьей – нарисовали еще и синюю. Синяя – про выдуманную связь дома Романовых и Перми. Чем отличаются друг от друга красная и зеленая (кроме цвета), я не знаю, но ни одна из них не ведет к Вышке, потому что Вышка – это не Старая Пермь. На Вышке нет старинных церквей и купеческих домов с красивой лепниной, нет сталинского ампира и ресторанов авторской кухни.
Внизу, у подножия Вышки, раскинулся старый заводской пруд с плотинкой и парком, от которых в сторону Перми тянется улочка с одним рядом домов, оканчивающимся музеем артиллерии. За музеем – завод, который эту артиллерию производил: краснокирпичные прокоптившиеся корпуса в долине реки, уходящие в сторону Перми.
Это – Мотовилиха, детка. Улица между прудом у подножия Вышки и заводом – улица 1905 года. С него и начнем.
Нельзя просто взять и сказать, что до этого года в Мотовилихе десятилетиями ничего интересного не происходило. Модный социалистический тренд добрался до каждого цеха в заводе, и неблагодарные трудяги все чаще бубнили о каком-то 8-часовом рабочем дне, сохранении расценок на обточку трехдюймовых головок, оплате простоя во время ремонта станков. Самые упоротые доходили до Перми и горланили «Долой самодержавие!». Столько лет прошло, а они до сих пор чудят периодически.
Ленинский тезис, изложенный в отпечатанной на «тончайшей цюрихской бумаге» «Искре», об «устройстве правильной осады неприятельской крепости», был воспринят с энтузиазмом. Левый движ, опирающийся на печатное слово, приобрел узнаваемые черты, и эти черты Пермское охранное отделение неутомимо наносило на изысканный мольберт. «Основным правилом надлежащей постановки агентуры является: наибольшая осведомленность сотрудника при наименьшем активном участии его в революционной деятельности».
К началу 1905 г. наиболее активные левые деятели от приличного пермского общества были по большей части строго изолированы. Однако Пермь в силу своей консервативности и не представляла особого интереса ни для авторов «Искры», ни для ее читателей. Пермь сто двадцать лет назад – губернский город с собственным парком отдыха и тюрьмой, благородным и купеческим собраниями, театром и гостиницами, центр управления горными заводами, центр епархии, логистический хаб – последнее прибежище европейской цивилизации. За Пермью начиналось средневековье, в котором на металлургических, соляных, золотых и угольных манорах изрядно потрепанные жизнью орки добывали для своих лендлордов средства для меценатства.
Ни административно-торговая Пермь, ни феодальные запермские латифундии не являлись благодатной почвой для революции, поскольку, как известно, революционное движение не может быть без революционной теории, и если в Перми на революционную теорию смотрели как на казус, то в условиях феодализма она звучала вообще как ересь.
Поэтому прибывший для усиления левой идеи уфимский студент Александр Борчанинов направился прямиком в Мотовилиху, и был вправе рассчитывать на теплый прием, и не только потому, что там родился и вырос. По состоянию на описываемый период Мотовилиха – это завод с разбросанными по окрестным холмам заводскими поселками, в которых проживало 23 000 душ, из них 95% - работники завода и их семьи. «Отчетливо помню наши путешествия по крутым холмам Мотовилихи. Дома на косогорах стояли как попало, вразброс, словно и не взрослыми людьми построенные, а нарисованные детьми – обязательно все разные, покосившиеся в ту или иную сторону».
Мотовилиха – это вам не какой-нибудь частный заводик в латифундиях, где хозяин в Италии, а «рабочий класс страдает не столько от капитализма, сколько от недостатка развития капитализма» (В. И. Ленин), и где «чугун плавят не на основе технических норм, а по воле бога». Мотовилиха, в отличие от современных реалий – завод казенный. Интересы казны представлял горный начальник Строльман Сергей Алексеевич, потомственный горный инженер, родившийся в уездном Екатеринбурге, окончивший Горный институт в столице и в предыдущие 90-е переехавший в губернскую Пермь.
В распоряжении Строльмана С. А. находилось порядка 10 000 рабочих, из которых более половины прибыли в Мотовилиху со всех концов необъятной, и разместились либо среди местного населения по окружающим завод поселкам, либо, по большей части, в казармах при заводе – «едкий запах пряного пота, дым от махорки, копоть керосиновых ламп, гарь от раскаленных железных печек, пар и запах от просушиваемой одежды, недостаток воздуха от тесноты в бараках создает невыносимую атмосферу». Эти люди не были привязаны к земле, весь их доход – заводское довольствие. Это был окончательно сформированный пролетариат в чистейшем, не замутненном примесями виде. Никакой связи с глубинной деревней, только честная бедность и революционная борьба как перспектива от нее избавиться.
Продукция Мотовилихи пользовалась спросом у военного ведомства: ведь если война – последний довод королей, а артиллерия – ее Бог, то Мотовилиха – кузня богов. Боги Мотовилихи разили врага на Дальнем Востоке, и среди войск были почитаемы.
10 000 рабочих Мотовилихи, являясь частью высокотехнологичного аргумента империи, были обучены грамоте. За отсутствием тик-тока они коротали время за чтением прессы, и поскольку это были не советские газеты, то мир, открывавшийся с печатных страниц, являлся пытливому уму во всем своем разнообразии.
Отдельных семейных кухонь в казарме не предусмотрено, поэтому обсуждение новостей, равно как и сопутствующего быта, являлось занятием коллективным. Можно было, конечно, прогуляться до Перми, и на высоком берегу Камы (или Чусовой, если вы из Ёбурга) возле прекрасного дома пароходчика Мешкова Н. В. пообщаться на злободневные темы как с самим авторитетным Николай Василичем, так и с его приятелями – всякими ссыльными студентами, интеллигенцией и прочими социалистами, но в Мотовилихе агитация и пропаганда сама приходила в массы, ей в них было комфортно.
Массы желали знать, отчего им так неуютно долгим зимним вечером на нарах возле буржуйки, и вместо обычных «денег нет, но вы держитесь» получали понятно сформулированные ответы на свои вопросы о том, почему так случилось, что с этим делать, и с чего начать. Никаких предложений работать усерднее и зарабатывать больше – только революционная борьба как ответ на чопорность и надменность власти.
«Много у нас бывало разных губернаторов, были из них и очень глупые, но такого вырождающегося идиота, как Наумов, еще не бывало. Назначение неумолимо глупых губернаторов теперь в моде… Наше гнилое самодержавие в борьбе с растущим рабочим движением опирается не на моральную силу, а на насилие».
С последним утверждением бывало трудно не согласиться и в гораздо более благополучные времена, поэтому мысль о некомпетентности, опирающейся на насилие, как образе самодержавия, в отсутствие альтернативы, способствовала укоренению в головах недовольного большинства идеи о необходимости замены самодержавия на что-либо иное. Вопрос об этом самом чём-либо ином оставался дискуссионным вплоть до разгона Учредительного собрания, но это уже совсем другая история.
Вместе с тем, расстрел, вместо ожидаемых плюшек, случившийся в столице 9 января по случаю несанкционированного митинга, особых волнений в Мотовилихе не породил. Губернская пресса сообщила о «беспорядках на улицах столицы», и новость была воспринята примерно как недавняя сдача Порт-Артура – где это вообще? За уездным Ёбургом?
Одновременно прошли аресты левых активистов, изъята вся литература – теоретической базе потенциальных повстанцев был нанесен упреждающий удар. Без некоторых флэшмобов не обошлось, в том числе со стороны либералов – собравшись в библиотеке, местная интеллигенция постановила просить царя «о немедленном прекращении начатой помимо воли народа и ненужной войны с Японией». Охранное отделение стояло в сторонке и снисходительно ухмылялось.
Однако кровь пролилась, и за это кто-то должен был ответить, потому что если в угасающий очаг плеснуть бензином, то из искры возгорится пламя. ЦК РСДРП счел момент подходящим для начала бузы, и на места отправились специально обученные товарищи.
Поскольку на местном уровне ни горный начальник – технарь Строльман С. А., ни губернатор – историк-филолог Наумов А. П., не сочли возможным каждый в силу собственных причин решить трудовые и бытовые вопросы, наличие которых подогревало недовольство рабочих, последние затаили в душе некоторое хамство.
В феврале 1905 г. случился Мукден, и это не прибавило любви народной ни к карме императора, ни к тем, кто представлял его императорское величие в Перми и Мотовилихе. Пусть сам Мукден как топоним проходил по разряду сказов Бажова, и в рядах не подлежащих мобилизации рабочих казенной Мотовилихи не были отмечены боевые потери, однако неспособность самодержавия принести победу в локальной спецоперации вкупе со всевозрастающими нормами выработки при отсутствии достаточной оплаты изрядно подбешивала.
«Группа так называемого «большинства» или «твердокаменных», во главе которой встал писатель Ленин… старается приобрести постоянные связи с действующими в Империи социал-демократическими деятелями и группами. Ленин намерен пользоваться своими конспиративными адресами, из коих относятся к району, вверенному вам, нижеследующие: Мотовилихинский, Пермской губ., Пушечный завод…».
Увлеченные рассказами писателя Ленина члены Пермского комитета РСДРП, заскринив листовку своих питерских коллег, напоминают Мотовилихе, что «свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях». К традиционным негодяйствам режима добавляется «безумная война против Японии… из-за Маньчжурии, отнятой нашим грабительским правительством у Китая», вследствие чего «разоряется наша страна. Все тяжелее становится жизнь рабочего и крестьянина, все туже затягивают на них петлю капиталисты и чиновники… Бездарные генералы с продажными чиновниками погубили русский флот, растратили сотни и тысячи миллионов народного достояния, потеряли целые армии… народ разоряется, надвигаются голод и холера…».
По итогу февральской бузы, организованной левыми на железной дороге и в некоторых латифундиях, наблюдался определенный погром в рядах и меньшевистский сумбур в умах местного пролетариата. С последним мириться было совершенно невозможно, и за дело взялся знающий человек – прибывшая в Пермь по спецзаданию ЦК РСДРП(б) Розалия Землячка. Объективно оценив потенциал, принимается решение о направлении работы «первоначально на Мотовилиху и в Перми на железнодорожные мастерские и в среду учащихся». С учетом того, что Мешков Н. В. еще не приступил к строительству Пермского университета, а количество пролетариата в ж.-д. мастерских не являлось существенным, вся общественно-полезная нагрузка фактически легла на плечи Мотовилихи. Кроме того, Пермский комитет РСДРП – это рабочие Мотовилихи, либо аффилированные с ними лица – М. Туркин, А. Борчанинов, Я. Кузнецов, Н. Завьялов. Вскоре к ним присоединится и наш герой (но не в состав Пермского комитета), и у потомков не будет проблем с названием улиц.
14 мая (по старому стилю) 1905 г. Империя отмечала день коронации своего повелителя. Возле никому неизвестного еще острова Цусима в вечность уходила 2-я Тихоокеанская эскадра, когда пермская интеллигенция устроила учительский сейшн в упоминавшемся уже прекрасном доме пароходчика Мешкова Н. В. У полиции на этот счет были другие планы, поскольку сходки у Мешкова Н. В. никогда ни к чему хорошему не приводили. И если сам Николай Василич, обладая изрядным достатком, являлся образцом всех добродетелей, то прикормленные им социалисты были так же ненадежны, как план оккупации Маньчжурии.
Поэтому интеллигенцию попросили вон. Интеллигенция отправилась возмущаться к дому губернатора вверх по Сибирской улице, однако Наумов А. П. может и был «вырождающимся идиотом», но дежурная рота 223-го Ирбитского батальона была при нем. Демонстранты были «оцеплены и переписаны». Видя эту меньшевистскую растерянность и поняв, что от умников протеста не дождаться, Пермский комитет РСДРП берет организацию бузы в свои крепкие рабочие руки. Захват вечерней Перми Мотовилихой прошел быстро и шумно, с бросанием камней в полицию и дом губернатора. Сломав вензель виновника торжеств, Мотовилиха удалилась в свой Мордор. Ведь завтра на работу.
Итак, Мотовилиха ощутила свое превосходство над непуганой ранее Пермью, что открывало новые горизонты. Колонна в пять тысяч участников прошествовала по центральным улицам центра губернии, ранила тремя пулями городового, побила камнями несколько полицейских и разошлась лишь по прибытии роты солдат Ирбитского резервного батальона.
Трепов Д. Ф., сосредоточивший к этому времени в своих руках власть товарища министра внутренних дел, главы департамента полиции и командующего отдельным корпусом жандармов, оставаясь при этом на посту столичного генерал-губернатора, оценил действия пермской полиции «ниже всякой критики» и указал своему младшему коллеге Наумову А. П. о необходимости «разгона толпы» вместо неэффективного «оттеснения». Вооружившись этим ценным указанием, пермский губернатор немедленно запретил «сборища, сходки и шествия по улицам», после чего объявил открытым сезон охоты на организаторов беспорядков в день коронации. В Мотовилихинский завод была введена рота 223-го Ирбитского батальона.
Окончательное покорение Перми было отложено, но в Мотовилихе все только начиналось. Размещение роты солдат в Мотовилихе было вызвано ходатайством горного начальника Строльмана С. А. о присылке войск ввиду возможности продолжения беспорядков – по цехам распространились прокламации с требованиями рабочих. 25 мая вслед за прокламациями появились и рабочие – по заведенной уже традиции с шумом и бросанием камней. На площади перед заводоуправлением рабочий Иван Обухов вручил горному начальнику прокламацию. Будучи обысканным и уличенным в ношении в рукаве пиджака «железного шкворня и 20 шрапнельных пуль», Обухов заявил, что прокламацию ему подсунул неизвестный в толпе.
Содержание прокламации на тот момент уже нельзя было счесть особо радикальным – помимо банальщины типа 8-часового рабочего дня, там присутствовали требования о запрещении сверхурочных работ, ликвидации ночных смен, обеспечении на случай болезни, установлении минимума поденной зарплаты. Были и явно политические требования - освобождение «узников 14 мая», неприкосновенность стачечников, свобода собраний в помещениях завода – экстремизм конечно, но такой провинциальный, не агрессивный: «…коренного изменения в нашем положении мы добьемся лишь тогда, когда добьемся уничтожения частной собственности на средства производства… Для этого нужно политическая свобода, т.е. свобода печати, слова, собраний, совести, союзов, стачек. Такую свободу нам может обеспечить только демократическая республика. И мы с оружием в руках будем добиваться ее. Самодержавное правительство должно быть свергнуто, оно ведет никому не нужную войну, вредную рабочему классу, оно разоряет весь народ непосильными налогами, безрассудно расхищает народные деньги, оно держит в невежестве и бесправии весь народ. Для того, чтобы иметь возможность бороться за наши политические требования и за нашу конечную цель – социализм – нам нужны более сносные условия существования, каковых завод нам не дает».
27 мая требования были дополнены и конкретизированы, в том числе: «принять на завод рабочих, уволенных за стачки; заменить мастеров-неучей более образованными; произвести ремонт печей в молотовых и др. огневых цехах». Кроме того, в решении ряда спорных вопросов рабочие требовали участия своих представителей.
Безопасность условий труда, гарантии на случай нетрудоспособности, достойная заработная плата, участие трудового коллектива в разрешении трудовых споров – что из списка могло не устроить казну, являвшуюся собственником завода?
К 29-му мая часть рабочих вернулась на завод, пояснив горному начальнику, что с политикой дел иметь не желают. Их начали потихоньку бить активисты, но в дело вмешались введенные в завод войска, оттеснив нападавших в закоулки. А. Борчанинов был перехвачен у заводоуправления со стволом на кармане, и водворен под стражу в исправительное арестантское отделение в порядке Положения государственной охраны.
В то же время, рабочим было позволено избрать делегатов для участия в разрешении конфликтов с администрацией, установления расценок, браковки и т.д.
Принятые меры позволили нормализовать к 31-му мая работу завода, при этом избранных делегатов вдумчиво извлекали из рабочей среды – при попытке вступиться за увольняемых рабочих снарядного цеха, был арестован один из лидеров делегации Андрей Юрш. 9-го июля губернатор издал распоряжение о запрете рабочих сходок и собраний, а уже 10-го июля казаками на Вышке был разогнан митинг недовольных – по сообщению Строльмана С. А., казаки, начав с одиночных выстрелов по толпе, затем дали два залпа. Во время преследования разбегавшихся при неясных обстоятельствах был зарублен Лука Борчанинов – ветеран русско-турецкой войны 1877-1878 гг., один из первых сварщиков Мотовилихи, работавший под началом Н. Славянова, отец лидера пермских большевиков Александра Борчанинова. Его похороны состоялись в сопровождении казацкой сотни и роты солдат – Мотовилиха яростно гудела.
Прибывший 18-го июля в Пермь на пароходе «плоцкий мещанин Яков Мовшев Свердлов (кличка «Малыш»)» оказался в подготовленной среде, и немедленно развил бурную деятельность по созданию боевых рабочих дружин и их организованному вооружению. Вскоре он направится дальше на восток, в город, который позже назовут его именем, но в Пермь еще вернется, и не один.
Приближалась кульминация первой русской революции, и это ощущали все стороны конфликта. Забастовки шли по всем заводам, крестьяне бубнили про землю. Капиталистов не устраивал простой и неспособность режима к либерализации. Режим стоял, но заметно покачивался. Министр финансов – будущий премьер и граф – Коковцов В. Н. нервничал, и объяснял Трепову Д. Ф.: «Казенный пушечный завод в селении Мотовилиха занимает вообще исключительное положение среди других металлургических предприятий и имеет особое значение для государства, так как назначение этого завода заключается в снабжении армии и флота предметами вооружения. В настоящее время указанное важное значение завода еще более усиливается тем обстоятельством, что на него возложено исполнение весьма спешных и крупных нарядов на приготовление скорострельных пушек, требующихся для окончания перевооружения артиллерии дальнобойными орудиями, а также артиллерийских снарядов, необходимых для пополнения запасов Арсенала». По мнению Коковцова В. Н., «нормальному течению заводских работ постоянно угрожает опасность вследствие существующего в Перми социал-демократического кружка…».
О нуждах рабочих, изложенных ясно и по пунктам в мае, министр финансов не упоминает, и просит Трепова Д. Ф. обеспечить возможность администрации завода направить усилия на выполнение стоящих перед заводом задач.
В то же время, администрация завода не чувствует себя уверенно. Строльман С. А. ранее заявил рабочим, что их требования казной выполнены быть не могут. Рабочие 20 сентября ловят управителя снарядного цеха инженера Сеппайна, мажут его грязью, обувают в лапти и выводят за ворота завода. Помощнику Строльмана С. А. – Шафаловичу, удалось сбежать самому. Строльман С. А., заручившись поддержкой Уральского горного управления, прекращает этот балаган, и первым в империи объявляет локаут.
Завод закрыт, настала очередь губернатора обозначить свое беспокойство – рабочие с Мотовилихи разбредаются по заводам губернии, и несут с собой бузу. Недовольны и в правительстве – теперь уже Трепов Д. Ф. давит на Коковцова В. Н. и настоятельно рекомендует открыть завод и начать прием рабочих. В то же время беспокойный Витте С. В., озаботившись созданием «сильного правительства, чтобы бороться с анархией» (с собой во главе, разумеется), забирался каждое утро на пароходик до Петергофа и по прибытии пугал императора «ужасами русского бунта» и одновременно уверял, что конституция – это не страшно. 14-го октября Трепов Д. Ф. отдал приказ «Холостых залпов не давать, и патронов не жалеть», при этом на следующий день твердо заявил императору: «Свобода печати, совести, собраний и союзов должна быть дана».
15- го же октября Строльман С. А. открыл запись рабочих на завод.
17 октября император издал манифест, с которым либералы и хрустобулки до сих пор восторженно носятся, как комми с большевисткими декретами.
На следующий день манифест добрался до Мотовилихи.
Итак, встречайте – Александр Лбов, с Красным знаменем в руке, ведет двухтысячную колонну рабочих Мотовилихи на Пермь.
Полиция и казаки по распоряжению губернатора уходят с улиц, но к карме губернатора плюс не прибавляется. Манифест же даровал «населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»? Ну так настало время освободить узников совести.
Мотовилиха заявилась к дому губернатора и потребовала немедленного освобождения «политических преступников». «Грубым окриком» не позволив бедолаге Наумову А. П. переодеться в калоши и накинуть шляпку, А. Лбов вместе с губернатором повел манифестацию к зданию тюрьмы. По пути губернатору удалось улизнуть. После такого конфуза он подал прошение об отставке, и уехал из Перми, а после революции 1917 г. – и из России.
Тем временем, начальник тюрьмы, не дожидаясь штурма, от имени окружного прокурора объявил политическим заключенным о том, что они могут быть свободны. Распевая бодрые революционные песни, 30 узников, включая А. Борчанинова и М. Туркина, вышли на свободу.
Однако же Манифест 17-го октября был брошен толпе вовсе не для торжества демократии. Уже 22 октября на улицах Перми состоялись натуральные бои рабочих Мотовилихи с местными черносотенцами, после чего Совет старшин Мотовилихи (те самые дозволенные Строльманом С. А. делегаты) во взаимодействии с Пермским комитетом РСДРП организуют отряды народной милиции для защиты рабочих и их семей. Ну, и для силового прикрытия собственных акций, разумеется.
Принятые меры позволили достичь некоторых успехов в реализации ранее предъявленных рабочими требований в части медицинского и социального обеспечения, участия выборных делегатов в разрешении трудовых споров, но и на этом всё. Черносотенцы продолжали погромы, рабочие в подавляющей своей массе доступ к законотворчеству не получили, и слушать их никто не собирался. Имперское МВД настаивало на ликвидации всякой рабочей самостийности. Время шло, приближалось декабрьское восстание.
11 декабря главный начальник Уральских горных заводов телеграфировал директору Горного департамента: «Строльман телеграфирует, что вчера забастовал весь Пермский завод. Причины политические, требований к заводской администрации пока нет… Причины волнений рабочих есть результат систематической агитации революционеров. Требования рабочих неисполнимы, удовлетворение их цели не достигает, так как они придумывают новые, что показал опыт Мотовилихи. Губернские власти бессильны. Успокоение может принести только время и утомление».
С началом декабрьской всеобщей политической стачки, пермские железнодорожники продолжили свою работу – поезда шли по расписанию, под охраной полиции и жандармов. Под давлением рабочих депутатов Строльман С. А. закрыл завод, оставив открытым цех № 5 специально для проведения митингов, на одном из которых было принято решение об остановке движения поездов. Власть должна страдать, чтобы лучше слышать глас народа.
Утром 12 декабря А. Лбов вместе с группой товарищей, «которые бы не струсили при случае», заявился на керосиновый склад братьев Нобель (их брата Альфреда все же знают?), располагавшийся за Мотовилихой, ближе к Лёвшинской пристани. Повелев поставить два бочонка, на один из них он залез сам, на второй поставил заведующего складом Таранова Д. Я. Собравшимся работникам склада А. Лбов объявил о недопустимости начала работы, поскольку в империи всеобщая стачка, желающих приглашал в Мотовилиху. Забрав 19 револьверов, А. Лбов отправился на завод, раздал оружие, и двинулся дальше.
Итак, паровоз двигался в сторону гор, но по шпалам навстречу шел А. Лбов... Ладно, вру. Все было практичнее, вестернов в Мотовилиху не завезли еще.
Расписание движения поездов тайной не являлось, и к прибытию пассажирского поезда № 4 (вариант – почтового поезда) на станции Мотовилиха собралось около двух тысяч человек. Фактически все пространство между заводом и станцией было плотно забито толпой. Кто-то из дружинников перевел стрелку в тупик, и машинист, заметив это, остановил поезд. В советской литературе утверждается, что машинист и помощник присоединились к восставшим, последние же разоружили полицейскую стражу. Однако есть мнение, что машиниста просто стащили с паровоза и взяли с него слово, что поезд дальше не поедет. Выпустить пар из паровоза повстанцы побоялись, потому что охрана поезда смотрела на них недружелюбно. Вот тогда машинист с помощником и присоединились к восставшим – те их попросту утащили вместе с собой в цех, где и продолжили митинговать.
А. Лбову митинговать было скучно, он не был ни большевиком, ни меньшевиком, ни эсером – по его мнению, власти нужно было посильнее зажать горло. Дальнейшая перспектива, по-видимому, для А. Лбова была либо туманна, либо вторична, поэтому он сосредоточил свою деятельность на том, что для него имело значение.
А. Лбов окриком задержал часть рабочих и вместе они раскрутили гайки на рельсах. Жандармское сопровождение, судя по всему, не вмешивалось (формально они же поезд охраняли, а не пути), и впоследствии лишь констатировало непригодность стрелок к эксплуатации.
Прибывшие из Перми вдоль железной дороги казаки пытались штурмануть завод на ура, но были встречены выстрелами как со стороны завода, так и из ближайших домов. Растерявшись поначалу, казаки все же сумели ответными залпами загнать повстанцев в недра завода, после чего, довольные результатом, вернулись в Пермь.
В это время А. Борчанинов в рабочем клубе нарезал задачи боевым отрядам, распределяя их по удобным для засад местам. Мотовилиха готовилась к обороне, но Московского крошилова не вышло.
Эпичная диорама в музее на Вышке демонстрирует всем интересующимся конную атаку казаков с шашками наголо на баррикаду перед Сунцевым мостом на ул. Большой (ул. 1905 года), неподалеку от пересечения с ул. Камской (ул. Лифанова). В целом похоже на знаменитую картину Э. Делакруа с полуголой чувихой с красным флагом на баррикаде в Париже, но поскольку было холодно, то народ по большей части одетый. Рабочие отстреливаются, казаки скачут. Наши проиграли (или победили, в зависимости от убеждений).
В реальности хаоса и бардака было существенно больше, чем в этом простом и понятном противостоянии.
Ни в документах властей, ни в воспоминаниях А. Борчанинова красочно изображенная битва на баррикадах не упоминается. Несмотря на перманентное вооружение и кое-какое обучение, боевые отряды Мотовилихи – это менее полусотни человек, разделенных на «десятки» и «пятки». Боевой опыт нулевой, лишь участие в упоминавшихся выше акциях, более похожих на хулиганские выходки (с точки зрения права). Основную восставшую массу составили митингующие.
13 декабря в заводе начался очередной митинг. Накануне А. Борчанинов расставил боевые десятки в разных точках поселка, благоразумно ожидая появления правоохранителей. Станция была взята под охрану, и очередной поезд прошел своим маршрутом беспрепятственно, что в план стачки не укладывалось. Народ вышел на улицы, но без ясной цели. Захватывать Пермь ввиду активизации и милитаризации властей Мотовилиха не решилась. По сообщению прокурора Пермского окружного суда (так в документе; я знаю, что сегодня это звучит диковато), «вооруженное скопище рабочих до тысячи человек на улицах, из домов открыло по войску огонь из ружей, револьверов. Сотня казаков и три роты солдат рассеяли скопище, охраняли завод, склад пороха. Легко ранено два казака. Бунтовщиков арестовано 33, есть убитые и раненые».
Судя по всему, инициатива придавить гадину в ее логове не была вызвана непосредственно действиями самих рабочих 13 декабря, а назрела ввиду всех предшествующих событий, и почему бы не нанести превентивный удар? Бойня по московскому сценарию с любой точки зрения была нежелательной, и войска действовали на опережение. В Мотовилиху заходили не по железной дороге, как днем ранее, а вдоль речки Ивы и далее по Камской улице. Тем не менее, казаков ждали, хоть и не на красивой баррикаде. Правда, запущенная в казаков бомба не взорвалась. Разогнав нагайками незадачливых бомберов, казаки разделились. Часть из них прорвалась через жидкий заслон на Малой проходной в завод, и буквально расстреляла митингующих – было убито не менее пяти рабочих, а затем в обход направилась на соединение со второй частью, наступавшей вдоль Большой улицы. Засевшие на Большой Александр Борчанинов, Андрей Юрш и Яков Кузнецов со своими боевиками обстреляли головной дозор, после чего были обстреляны сами и отступили в сторону поселка Висим, нависавшего над Большой.
На Висиме А. Борчанинова встретил А. Лбов со своими людьми, и потребовал оружия, но оружия для них не было. В ожидании казаков соорудили несколько баррикад. В свою очередь, казаки, неприятно удивленные вооруженным отпором на всем пути от завода и до самого пруда, не торопились штурмовать крутой склон Висима, не имея сведений о возможностях повстанцев, и в итоге убыли в Пермь.
В течение дня солдатами Ирбитского батальона был зачищен завод. Засевших на чердаке орудийного цеха расстреливали, выбив доски, которыми было заложено отверстие на чердак, и дав залп. В тех, кто вылезал через слуховые окна, стреляли из оцепления снизу.
Из телеграммы и.о. пермского губернатора министру внутренних дел: «В Мотовилихе беспорядки прекращены. Обязательное постановление об ограничении пользования оружием мной издано до получения о том указания министра, о чем доносил. Упрек в недостаточно решительных действиях считаю незаслуженным».
14 декабря прикомандированный в завод полицейский надзиратель 2-й части г. Шадринска Кочев брёл вместе с военным патрулем 5-й роты Ирбитского батальона по Висиму. «Напротив дома крестьянина … Забродина нашел одну баррикаду, устроенную поперек всей улицы из бревен, жердей и досок, вышиною около 2 аршин, рабочими Мотовилихинского завода, входящими в состав революционной боевой партии, с той целью, чтобы из-за баррикады им удобнее и безопаснее было стрелять по войскам и вообще оказывать вооруженное сопротивление войскам и казакам… По случаю темноты никого из них не признали. На этой же улице… нашел еще одну баррикаду, устроенную посреди улицы. Расспрошенные сельские обыватели… объяснили, что заграждение было устроено 13 декабря, но кто таковой устраивал, они не видели… Баррикады я приказал разобрать, что жителями и было исполнено».
Декабрьское восстание в Мотовилихе, да и в целом в империи, было окончено. В Москве добивали выживших, в столице готовились к выборам в Государственную думу. 1 голос землевладельца приравнивался к 3 голосам горожан, 15 – крестьян, и 45 – рабочих. Никаких правильных выводов власть для себя не сделала, посчитав, что подданные империи устали от волнений, а войска справятся с наиболее упертыми.
Не дождавшись ни казаков, ни солдат, защитники баррикад на Висиме уходили по вечернему холодку. А. Борчанинов по заданию своей партии направился в Киев. Куда делся А. Юрш – неизвестно, но появится в Перми он уже лишь в 1917-м, как и А. Борчанинов. Я. Кузнецов и М. Туркин недолго пропартизанят в окрестностях – в январе 1906 г. будет смертельно ранен Я. Кузнецов. М. Туркин встретит вернувшегося в Пермь Я. Свердлова, и через некоторое время будет арестован.
А. Лбов вместе с соратником М. Стольниковым ушел в лес за Каму. И если первая русская революция начала свой путь к затуханию, то история Александра Лбова еще только начинается.
Литература:
Революция 1905-1907 гг. в Прикамье. Документы и материалы/под. ред. д.и.н. Ф. С. Горового. Молотов, 1955
Ф. Е. Мельников. Западный Урал в Революции 1905-1907 гг. Молотов, 1946
В. Л. Семенов. Революция и мораль (Лбовщина на Урале). Пермь, 2003
Первая революция в России: взгляд через столетие. М. 2005
Кудрин А. В. Метаморфозы исторической реальности в повести Аркадия Гайдара «Жизнь ни во что»//Вещь.2013. №8
Автор: Павел Реутских