Нестор Летописец, желая подчеркнуть высокую цивилизованность племени полян в сравнении с лесными собратьями утверждал: "Поляне имеют и брачный обычай: не идёт зять за невестой, но приводят её накануне, а на следующий день приносят за неё — что дают. А древляне жили звериным обычаем… и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели всё нечистое и срамословили при отцах и при снохах, устраивались игрища между сёлами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жён по сговору с ними; имели же по две и по три жены".
Исследования и раскопки, проводившиеся в XIX—XXI веках, говорят о том, что не только у полян, а у всех славянских общностей имелись чёткие традиции брака. Впрочем, только ли у славян, германцев, кельтов? Свадьба у всех народов мира — это сакральное действо, когда невеста "умирала" для своего рода и переходила в дом жениха. Из тех обычаев ныне юридически закреплён один пункт — женщина, как правило, берёт фамилию мужа, становясь частью его семейства. По сути, "невеста" — это "неизвестная", не-весть. Будучи "не-вестью", юная славянка "оживала", превращаясь в мужнюю жену. На Руси перед венчанием и будущая супруга, и её подруги плакали навзрыд. Приглашались так называемые профессиональные плакальщицы, как на похороны.
Максим Горький в "Деле Артамоновых" с воодушевлением расписывал сие обыкновение, дожившее до фабрично-заводской эпохи: "И вот уютный дом её наполнен подругами дочери, девицами лучших семей города; все они пышно одеты в старинные парчовые сарафаны, с белыми пузырями рукавов из кисеи и тонкого полотна, с проймами и мордовским шитьём шелками, в кружевах у запястий, в козловых и сафьяновых башмаках, с лентами в длинных девичьих косах.
Невеста, задыхаясь в тяжёлом, серебряной парчи, сарафане с вызолоченными ажурными пуговицами от ворота до подола, — в шушуне золотой парчи на плечах, в белых и голубых лентах; она сидит, как ледяная, в переднем углу и, отирая кружевным платком потное лицо, звучно "стиховодит": "По лугам, по зелёным, по цветам, по лазоревым, разлилася вода вешняя, cтудёна вода, ой, мутная…" Подруги голосно и дружно подхватывают замирающий стон девичьей жалобы: Посылают меня, девицу, Посылают меня по воду, Меня босу, необутую, Ой, нагую, неодетую…"
Однако же героиня "Дела Артамоновых" не проявила уважения к ритуалу, оставаясь довольной. Воспоследовало замечание: "— Весела дочь у тебя, не по правилу это, не по обычаю. Весёлому началу — плохой конец!" Считалось, если невеста не воет и не жалуется, то её реальность будет жуткой.
Обычай лёг в основу классического романса "Ты не шей мне, матушка, красный сарафан" Николая Цыганова и Александра Варламова. Там юница просила не отдавать её замуж, не облачать в свадебный убор и не разделять косу на две: "То ли житьё девичье, чтоб его менять, / Торопиться замужем охать да вздыхать!" На деле всё бывало по-разному, а свекровь могла оказаться добрее кровных родичей.
Обо всём этом и о многом другом рассказывается на выставке "Русская свадьба", проходящей в Музее декоративно-прикладного искусства. Здесь очень мало реальной архаики, зато есть творческое осмысление и попытка приобщиться к глубинам праистории. Это, скорее, концепция, чем этнографическое изыскание. Такая подача нравится не всем, и я ждала чего-то иного. Хотелось увидеть и картину "Свадьба в Торопце" (1780‑е гг.), где слиты воедино эстетика Галантного века и языческая хтонь, и побольше реальных костюмов да вещей, созданных в XVIII—XIX веках, но у экспозиции есть важнейший плюс: её авторы явили саму возможность русской свадьбы в нашем столетии. Интересно подана и аудиоинформация — наушники оформлены в форме девичьего венца-короны.
Итак, перед нами — архангельский сундук для приданого. Это, пожалуй, важнейшая часть брачного сговора, ибо ни красота, ни крепкое здоровье невесты не играли столь важной роли, как её материальное обеспечение. Сопроводительная табличка гласит, что и сундук был дорогостоящим удовольствием, так как требовал работы сразу нескольких ремесленников. "Домостроем" назначалось, что приданое выдаётся на второй день свадьбы и подписываются "рядные" документы в отсутствие женщин.
Тут же мы видим зеркало — объект гадания на "суженого-ряженого". Как тут не вспомнить "Светлану" Василия Жуковского: "Два прибора на столе. / Загадай, Светлана; / В чистом зеркала стекле / В полночь, без обмана". Стеклянные зеркала появились, как в русском, как и в европейском быту лишь во эру Ренессанса, но, тем не менее, сделались частью полуязыческой практики. Народный дух связан с хтоническими силами, и этого не надо бояться.
В экспозиции представлены женские головные украшения — псковский кокошник-шишак, тульский вариант кокошника и архангельский убор-покров. Непокрытые власы, заплетённые в одну косу, носили незамужние девушки. Отсюда выражение: "Коса — девичья краса". В романсе есть строчка: "Рано мою косыньку на две расплетать". С момента церемонии, когда косу делили надвое и укладывали венцом, голову невесты облекали покровом. Быть простоволосой для мужней жены — это навлечь на себя позор. Неслучаен глагол "опростоволоситься". В "Песне о купце Калашникове" Михаила Лермонтова есть мотив страшнейшего оскорбления — царёв опричник Кирибеевич сорвал с Алёны Дмитриевны уборы. Это было чем-то, вроде надругательства над честью: "И остались в руках у разбойника / Мой узорный платок, твой подарочек, / И фата моя бухарская. / Опозорил он, осрамил меня, / Меня, честную, непорочную".
Владимир Пропп писал: "Волосы считались местонахождением души или магической силы. Потерять волосы означало потерять силу". Сюда относится магия гребней в русских сказках — волшебный гребешок, брошенный оземь, возводил целый лес на пути преследователей. Женские волосы — это колдовской фактор. Даже и теперь женщина обязана покрывать голову, заходя в храмы.
У Проппа находим выдержку из сказки "О золотой косе, непокрытой красе", записанной Александром Афанасьевым: "Много было у ней и нарядов цветных, и каменьев дорогих, но царевна скучала. Волосы её густые, златошелковые, не покрытые ничем, в косу связанные, упадали до пят; и царевну Василису стали люди величать: Золотая коса, непокрытая краса".
На выставке можно увидеть инсталляцию — голову манекена с длинной косой, сделанной из пакли. Вид несколько устрашающий, как и многое в экспозиции. А это правильно — свадебный церемониал на Руси — это всегда соприкосновение с мистическим ужасом.
Рядом стоит прялка, чисто женский предмет, к которому не смел прикоснуться ни один мужчина, хотя, например, ткачество было как женским, так и мужским занятием. В другом знаменитом романсе пелось: "В низенькой светёлке / Огонёк горит, / Молодая пряха / Под окном сидит". Веретено — символ богини Мокоши (или Макоши), которая помогала в прядении, а ещё она слыла покровительницей женщин. Мокошь пряла нить судьбы.
Правила обращения с прялками и веретёнами были строгими — следовало пользоваться только своей прялкой, а веретёнце прятать от глаз посторонних людей. К слову, эти тонкости сохранялись и в других народах — так, в сказке Шарля Перро "Спящая красавица" принцесса впала в многовековой сон от соприкосновения с неким веретеном.
Борис Рыбаков в своём программном труде о язычестве древних славян подчёркивал, что "…прялки часто являлись свадебным подарком жениха невесте". На прялках изображались солярные знаки, пришедшие из тех времён, когда все наши предки были солнцепоклонниками.
Представленная в экспозиции одежда — это артистическое осмысление традиции. Всё тот же Борис Рыбаков напоминал: "Женская одежда связана со свадебным ритуалом, насквозь пронизанным магическими заклятиями, формулами и символическими "письменами" узоров. Таковы подвенечные кокошники невест, рубахи, накидки на свадебные повозки и многое другое". Вещи, хотя и сшитые из старинных тканей, мало связаны с исторической реальностью. Ожидалось, что будет стандартная ромбо-точечная композиция, сохранявшаяся до 1930-х годов XX столетия, а на Русском Севере аж до 1950-х, но увы.
"На свадебных понёвах, на вышитых рукавах женских рубах, на девичьих головных уборах очень часто встречается один и тот же характерный узор: ромб или косо поставленный квадрат, разделённый крест-накрест на четыре маленьких квадрата или ромба. В центре каждого из четырёх маленьких квадратов обязательно изображается небольшая точка. Так как квадрат есть частный случай ромба, то назовём эту композицию "ромбо-точечной". Удалось проследить, что ромбо-точечная композиция вышивалась только на свадебной понёве, которую невеста готовила себе к венцу и носила её в первый год замужества", — констатировал Борис Рыбаков.
Вместе с тем, прекрасны современные рушники и скатерти с алыми петухами — этим символом древней идентичности. Дадим слово Борису Рыбакову: "Ритуальным предметом, давно обособившимся от своего бытового двойника, было полотенце с богатой и сложной вышивкой. На полотенце подносили хлеб-соль, полотенца служили вожжами свадебного поезда".
Чудесна тема каравая-встречника — свадебного хлеба, которым встречали молодых. Вот — каравай с пышным орнаментом. По традиции замешивала тесто умудрённая, счастливая в браке женщина, перед работой над караваем читавшая молитвы, но печь растапливал мужчина. Хлеб украшали косичками да птичками, сделанными из теста, а также веточками деревьев, в частности, калины. Однако даже в соседних губерниях обычаи декорирования таких караваев значительно разнились.
Не менее искусно оформлено и свадебное деревце — ещё один забытый символ свадебных тождеств. Изначальным общеславянским свадебным деревцем была молоденькая ёлочка. Невеста в ожидании жениха украшала еловую ветку лентами. Эта ёлочка символизировала прощание с девичеством. Кульминацией проекта является свадебный стол с приборами.
Устроители экспозиции отмечают, что обрядовые формы "…органично вписываются в современный контекст и становятся источником вдохновения для новых идей". В русском языке имеется выражение "сыграть свадьбу", и, как мне кажется, выставка в Музее декоративно-прикладного искусства — это игра в прямом смысле этого слова. Постмодернистское исполнение. В этом случае все непонятки исчезают, претворяясь в осмысленность. Или притворяясь осмысленностью?
