Распутывая память в сторону новогодней ночи, и даже предновогоднего дня, поскольку у меня там тоже кое-что было припасено, но так и не пригодилось вовремя, так вот, раскручивая память в сторону новогодней ночи, обнаружил что время между Старым Новым и Рождеством – это два совсем не похожих друг на друга комка слипшихся воспоминаний. Один до отъезда детей по домам, а другой после этого самого отъезда. И поскольку двигаемся мы из настоящего в прошлое, комок воспоминаний, связанный с тишиной и очередной порцией лесного одиночества оказывается ближе. Призовем в очередной раз в помощники нейросеть Кандинский и попробуем разобраться что это было и долго ли продолжалось.
На самом деле, правильнее было бы сегодняшнее воспоминание назвать другой строчкой Бориса Леонидовича, той, которой обычно и называют этот текст и эту песню – Никого не будет в доме. Это было бы формально правильнее, но не включало бы в себя весь спектр ощущений, переживаний, даже надежд и разочарований, нахлынувших вместе с очередной порцией лесного одиночества, к которому я вообще-то не просто привык, к которому частенько даже и стремлюсь. Да я бы и в этот раз стремился, и выгнать меня из моего лесного одиночества в шумный город было бы не просто, но вот мороз, он достал. Почему нынче Крещенские традиционные морозы пришлись на Старый Новый, объяснить не возможно, да и зачем объяснять – пришлись и пришлись, но вот поддерживать тепло в огромном доме в одиночестве, когда за окном температурка подбирается к -40, удовольствие ниже среднего. Собственно, мои нынешние сложности с режимом дня, сбитым напрочь, они как раз из этих дней и ночей – приходится же отмечаться в котельной довольно часто, а между такими посещениями спится очень даже сладко, поскольку под парой одеял уютно так, что вылезать-то просто и не хочется. Да я еще и включил страховочную электрическую систему отопления, она, конечно, нагреть дом не может, но и замерзнуть ему тоже не дает, так что несколько дней и ночей, в которых разница между сном и явью только в том, что наяву +15 максимум, а чаще и вовсе +12, а во сне под двумя халлофайберовскими одеялами прямо по Бродскому – температура как под мышкой 36!
А теперь прикиньте, дорогие друзья, они же подписчики, что я преимущественно выбирал в это время, сон или явь! В общем, толком вспомнить, сколько дней и ночей минуло между отъездом последнего гостя и моим собственным отъездом решительно невозможно. А вот высчитать можно, дофантазировать можно, придумать с нуля тоже можно. На самом-то деле, не так уж и много, но для того, чтобы организм потерял ориентиры во времени суток оказалось вполне достаточно. Я и сейчас еще никак не могу разобраться, где у моего организма время для сна, а где для вас и этих текстов. А в ушах бесконечным рефреном звучит Андрей Козловский с вовсе не зимней своей ямайской колыбельной.
В этом блоке, который только формально относится к Зимним песням, уже как-то так начало складываться, что песни могут возникать совершенно любые, даже не обязательно бардовские, и, о ужас-с-с-с, не обязательно хорошие! Зато стало больше похоже на привычный людям блог – ни тебе критики какой-то, ни анализа или теорий лишних, человек говорит о себе, о том, что вокруг – блогер, чистой воды блогер! Это с одной стороны как раз то, что и должно быть в блоге, а с другой, сами понимаете, временное отклонение от собственных стандартов. Не надолго, и не далеко, и хотя в реальности, если она вообще была на свете в эти двое-трое бесконечно морозных суток, в ушах у меня действительно или только так кажется задним числом, звучал Козловский, то в тексте вполне можно репертуар, звучащий в ушах, корректировать в сторону заявленных Зимних песен, тем паче, что зимняя колыбельная от моего старого товарища Виталия Старжинского у меня все равно же в планах стояла. Да и утверждать, что в ушах у меня в эти слипшиеся времена звучала не она, а именно Козловский, я бы тоже не рискнул. Что там в ушах обычно звучит, я обычно же не особенно отслеживаю – пригодилось, для текста или просто в разговоре, значит оно и звучало, не пригодилось – ну, может, и не звучало, или звучало, но не сегодня и не по этому поводу. Колыбельная для Даши Виталия Старжинского звучала у меня в ушах не раз и не два в разные времена, я эту песню люблю и считаю у Старого одной из самых-самых. Тут забавно другое, запись, которую я вам сейчас поставлю – это в принципе полная импровизация, и об этом стоит рассказать немного:
Дело-то было у нас в Бард-Кафе на вечере по поводу концертной акции Авторская песня года. Если не ошибаюсь в 2018 году. Вечер состоялся накануне Нового года, а песен почему-то оказалось не очень много. И я в перерыве договорился со всеми участниками, что последнее отделение будет посвящено исключительно поздравлениям с НГ. Люди на ходу соображали, что бы им такое спеть и иной раз, как вот тут, возникали немного комичные ситуации. Здесь вышел петь вообще-то Стас Смолин, а Старый вышел ему подыграть, но и самому Виталию по ходу захотелось спеть что-то новогоднее, а Стас остался на сцене, да еще и вдруг начал сначала просто подпевать, а потом и петь вместо автора. Дело понятное, он у Старого давно эту песню любит, но все эти их переглядывания, непопадания в ноты, вступления невпопад – это очень оказалось атмосферно. Собственно, перед вами совершенно классический пример кострового исполнения, когда никто не знает, кто поет, какую партию, знает ли слова и т.д. Другими словами, это такое исполнение, когда поет непосредственно душа, а не натренированный исполнительский аппарат. Это кто-то посчитает лажей, а нам-то, не раз и не два участвовавших в подобных песнопениях, понятно, что это и есть сама суть нашей с вами песни.
Пару слов стоит сказать о самой песне. Там и история довольно забавная, в результате которой это написалось, и сама история уже жизни готовой песни тоже любопытная, она, например, включена в учебную программу музыкального колледжа города Воткинска, т.е. все гитаристы родины Чайковского учатся не только на произведениях своего знаменитого земляка, но и на песне Виталия Старжинского, прямо хоть какой-нибудь Вальс цветов из Щелкунчика ставь в пару к колыбельной Старого! Шучу… Хотя? Знаете, если хиханьки-хаханьки откинуть в сторону, то есть ведь с того же самого импровизационного вечера запись, в которой Чайковский звучит. Правда, это не Старжинского песня, а другого хорошего пермского автора Алексея Корягина, да и цитирует Лёша в своей песне не Щелкунчика, а Лебединое озеро, но песня действительно зимняя, весьма эмоциональная и в пару к колыбельной Старжинского вполне подходящая. Вот удивительный пример чистой импровизации уже в тексте – я тут со своей потерянной в лесу памятью пытаюсь разобраться, зато она вдруг в незапланированном месте выскакивает чертиком из табакерки, да еще и с очень подходящей к месту песней. Этого нельзя пропускать, ей Богу, нельзя.
Сейчас вот послушал в очередной раз, и немного удивился – тут даже не в корявостях некоторых стиха дело, это довольно ранняя его песня, а в самом сюжете. Он, конечно, довольно простой, жизненный и, как я уже сказал, эмоциональный, но, друзья, само противопоставление балета и провинции для Перми звучит немного даже дико. Пермь – вполне себе провинция и даже умеет этой своей провинциальностью гордится при случае, но как раз с балетом тут более чем хорошо. И Дягилев отсюда родом, и международный балетный фестиваль имени его имени здесь проводится, да и пермская балетная школа – это, собственно, классическая школа Мариинки, поскольку именно этот театр во время войны был у нас в эвакуации, и именно мастера Мариинки открыли в Перми хореографическое училище. Тут даже великая Уланова что-то танцевала и что-то кому-то преподавала. Знаете, в советские времена наш город был закрытым, тут даже к тому, что иностранцы из вагонов выходили покурить на перрон относились строго – курить кури, а фотоаппарат убери, но вот для балетных со всего почти мира Пермь и тогда был городом открытым. Особенно почему-то много японских девушек танцу тут обучалось, и им даже фотографироваться и фотографировать никто не запрещал. Впрочем, у балетных на это дело почти никогда не хватает времени, это все же очень тяжелый и напряженный труд, практически не оставляющий времени ни на какие забавы, включая и фотографирование. Ну а слова сэлфи тогда еще и в природе не существовало. А вот стихи Бориса Пастернака уже существовали, и даже песня Микаэла Таривердиева на его стихи в исполнении Сергея Никитина уже существовала, как и сам фильм Ирония судьбы или С легким паром.
Да, собственно, и Пастернак у нас считается едва не земляком. Он в наших крах работал в конторе группы предприятий во Всеволодо-Вильве, ну и в самой Перми жил около полугода. Немного, казалось бы, но вот его город Юрятин из Доктора Живаго списан с натуры с улочек провинциальной Перми, где Борис Леонидович был, говорят, счастлив. Ну а то, что именно тут он понаписал и Свечу, которая горела, и знаменитый Февраль, в котором нужно непременно открыть чернил и плакать, да и сегодняшний текст тоже – это на 80% чистейшая правда. Как, собственно, и мои вот эти раздерганные восстановленные воспоминания – для меня допустимо верить в их истинность на все 100, для остальных эта истинность едва ли выше 50%. Хорошо, пусть будет 60, но в целом-то как раз 70-80 и получится. Так и с Пастернаком в Перми, для пермяков он на все 100 земляк, ну а остальные в праве посмеиваться над этим на те же 100%. Песня-то все равно удалась всем трем авторам, и поэту, и композитору и , конечно же, исполнителю.