Выскажусь на тему событий в прошлом году, привлекших мое внимание и принятых мной за явления, допускающих философскую или культурологическую рецепцию. О двух петрушках. Эта тема снова стала актуальной.
Первое - шествие музыкантов на поклон к глашатаям политического. Это ситуация со множеством доступных перспектив. Вроде и понятная, и контрастирующая со свободой слова, и плохо уживающаяся с идеей медиума-инфлюэнсера. Каждый ракурс будет с интонацией, соответствующей эмоциональной реакции на данную музыку или на приведенное проявление политического.
В центре истолкования, на мой взгляд, неизменно будет диссонанс между ранее развиваемой артистами манере написания текстов и принятом диктате правил. Ведь ядро данной музыки - ее конфликтность, бунтарский и откровенно нигилистический характер. У меня нет намерения браться за порицание или воспевание, проблема свободы слова всегда связана со способностью общества автономно фильтровать возникающие дискурсы, что-то выводя на передний план, а что-то оставляя в тени и давая ему иссякнуть.
Забавный парадокс можно увидеть именно в декларировании ценностей и их переносе на явления. Скандальное регулярно пользуется популярностью, находя чрезвычайно широкую аудиторию. Это видно как по рейтингу в музыке. Видно и по нелепым тиражам книг, журналов, где желтой прессе или легким ответам на запрос квази-религиозного характера по объяснению мира и дарованию контроля над ним в форме эзотерики и философии успеха достаются первенство и статус бестселлеров. Тем не менее, раз за разом просыпается это мнимо консервативное цензурирование, стоящее на плечах частично той же самой аудитории. Мнимое, потому как в нем редко просматривается Самость, чаще - подхваченные ангажированные политически нарративы. Никакого момента "вдруг" внутри личности абстрактного потребителя нет, это все то же продолжение прослушивания и не разборчивости, покоряющееся силе, что способна запрещать и принуждать. Речь о политическом.
Другое дело, что если низкосортная литература прямо выцеживает в ладони читателя, пролистывающего страницы, целую мировоззренческую матрицу, экстраполируемую на все, то музыка всегда примыкает к моменту своего воспроизведения, вываливая груду ассоциативно усваиваемых эмоций. Иными словами, порождая событие прослушивания и временной идентификации себя с суммой различенных эмоций. Триггер для считывания на поверхности - это движение от соблазна запретности.
Такой низкой музыке постоянно приписывают неспособность "высказываться". И, по-моему, она действительно едва ли что-то манифестирует, наивно прорабатывая имидж артистов, в дальнейшем занятых продвижением своих социальных профилей и прочих продуктов под их брендированным именем. Смешно обвинять в ценностном влиянии того, кому отказываешь в даре речи и способности что-либо манифестировать.
Мне доводилось писать ранее о рэпе и трендах в этом жанре. Об этом, к слову, не раз живо высказывался Prnrp, фиксируя организацию символической матрицы многих композиций вокруг мощной трансляции самоощущения артиста, этого монохромного китча с конвертацией концепции денег и различных удовольствий в выхолощенное от лишних сложных смыслов упоение.
Такая роскошь бытия в трансляции мгновений переполненности скандируемыми названиями, поведенческими моделями и просто мироощущением. С художественностью тут все просто: достаточно интенции создать нечто, чтобы претендовать на статус произведения искусства, и нет особых помех для такой принадлежности. В конце концов, мы свободно оперируем разделением на высокое искусство и низкое. Миниатюрный парадокс возникает из-за порой невероятной недоступности, герметичности высокого искусства для среднестатистического человека и недоступности иного рода, что может присутствовать в потреблении низкого искусства.
Я имею в виду, во-первых, обыкновенную сложность для прочтения и восприятия высокого искусства. Приобщение к высокому - трудоёмкий процесс, восходящий к нашей биографии. Не всегда это "этическое" возвышение; сложными или вызывающими трепет мы назовем сочинения проклятых поэтов и английских декадентов. Неоднозначные, спорные, а потому еще более взыскательные к фигуре читателя. В избытке людей, которые никогда не перешагнут эту границу между привычным культурным потреблением и непривычным, относящимся к высокому искусству. Есть доля правды в концепции габитуса: для такого шага нужны мотивация, ресурсы как временные, так и финансовые, и подготовленные способности. Серьезного контента весьма много, пожалуй, даже непропорционально много числу потенциальных потребителей. В высоком искусстве тоже есть контркультурность, еще - расчет на вечность, что спустя года к затерянным высотам вернется новое поколение, пройдя новыми тропами.
Во-вторых, недоступность низкого искусства, чья низость несет в себе тоже дистанцированную от повседневной жизни концептуальную подоплеку. Его низость происходит не из легкости и узнаваемости вынашиваемых им элементов, но из капиталистической ясности, размещенной в регионе желаний. Аутоэротическая реклама и образы, мещанский культ богатства и успеха в один логический шаг, ослепительная роскошь безудержной траты или политическая власть управления Другими - тривиальное сочетание смыслов, одновременно порицаемых и страстно желаемых. Показательно, что богатство как артистов, записывающих такую музыку, так и политиков, ее запрещающих, не становится свидетельством исключенности из этих нарративов. Это не искусство, нисходящее сверху, и не запреты, идущие от возвышенного или благородного. Скорее, материально облагороженного, как довеска к легко понимаемому авторитету, конструируемому по канве тех же желаний: способность их реализовать отождествляется с силой.
Эти желания общедоступны, так как они мельтешат перед глазами, подсвеченные огнями медиа и вывесок. Их исполнение - нет, только символическое разделение момента с рапсодами такой жизни. Полагаю, недосягаемость реализации этих желаний подпитывает фрустрацию, хорошо сублимируемую через солидаризацию с источником власти, способной запрещать. В итоге никаких подлинных ценностей нет, кроме способа замкнуть круг желаний, закрыть гештальт, из-за собственной маленкости незаметно примкнув к тени фигуры, проявляющей силу перекраивать существование этих цифровых божеств капитализма.
В современном мире (читать: капиталистическом) у каждого остается время на досуг. Однако редко для досуга есть силы отдыхать, отдых пережил колоссальную трансформацию вместе с устройством труда. Нередко реальность такова, что довлеющие символы и сигналы вокруг не дают порвать с реальностью рабочего пространства, навязчиво преследуя и удерживая нас там. Сутолока вокруг расталкивает даже собрания мыслей, вовсе не расставляя все по местам. Вряд ли это случай, когда уцелеет именно "сильнейшая" из идей, скорее - насущнейшая. Побыть в тишине или восстановиться физически, когда сон - основное время "отсутствия" в реальности работы вплоть до данных с барского плеча шашлыков, праздников или теофании выходных, доброго капиталистического божества.
Отсюда востребованность плодов культуры, порицаемых частью людей. Яркость, лаконичность, сила отвлечь и перенаправить мысли в иное русло, резким контрастом вытянув в иную смысловую плоскость.. Возможно, в будущем работа перестанет быть обязательством, отнимающем большую часть жизни. И появится огромная масса свободного времени, чье присутствие кардинально перестроит отношение к себе и к распоряжению им, вовлекая ранее недоступные более многосоставные структуры опыта.
В истории с челобитными снимками артистов забавно и удручающе нарушение бережно выстраиваемой ими идентичности. Они активно обращались к незатейливым нарративам, делая их кричащей доминантой в творчестве. Декаденты, чьей витальности хватает для радикализации форм, но не содержаний. Их настигла нормативность, что поглотила эксплуататорское девиантное отношение к нарративам, судя по тиражируемости, выгодно преподносившим их контркультурную музыку. В итоге получились петрушки, играющие на гармошке на боярском пире.
В опале оказались довольно кринжовые персонажи, в моем случае, они не пользуются популярностью и спросом, однако это не отменяет их принадлежности к неуемно разрабатываемой все новыми и новыми треками нише. Вся заметность такого творчества сопряжена с личными фрагментами присутствия в медиа пространстве через разбираемые на нарезки и мемы интервью, скандальные истории и эпатажные выходки. И со сваливаемыми в воронку потребления контента новыми и новыми монотонными изречениями.
Квази-консерватизм тут сближается с либерализмом. Почему? Потому что он демонстративно обезвреживает явление третьего-четвертого-невесть-какого порядка, нейтрализуя угловатые смыслы, пытаясь выстроить эко-сейф-спейс среду без лишних раздражителей, а не без колыбели этих раздражителей. Скорее воплощая в себе форму присутствия конкретного носителя власти, его собственного имиджа, а не последовательной практики, работающей с темными водами самоопределения, что могут определить данную музыку в качестве привлекательной, а по-детски просто группируемые там идеи как какое-то высказывание.
Короче, карикатура и сюр.
Другой сюжет, о котором выскажусь лапидарнее, это реакция блоггеров на череду недавних новостей. Медиа пространство, где господствует потребность следовать по невидимым пятам трансцендентного Замка, к сожалению для него, никакими вариантами шествия на поклон не располагает. Иной верификации собственной принадлежности к примордиальной линии смыслов особенно нет: можно кричать об этом и все равно попасть под раздачу санкций. Приходится поспевать, предвосхищать, быть своего рода визионером. Правда, это не визионерство в духе шута из трагедии Шекспира, а все та же провидческая драматургия петрушки со сменкой за пазухой. Про концептуальный языковой разлад я ранее писал. Если коротко, культуре приходится использовать долю языка глобальной современности, она как раз и понятна, в то время как колыбель политического - это автаркия Другого.
Так вот. Ярчайшей гибнущей звездой, собирающей сияние других чахлых светил, сверкают пересказанные мне реакции лидера мужского государства, где угасают софросюне и фронезис. Риторика в его вотчине претерпела сильные изменения, но примечательнее всего назревшее там удивление, адресованное трактуемым им неудачам ценностного и стратегического порядков.
Замечу, что его критика строится из положения взгляда снаружи, извне, с позиции еще одной стороны, желающей быть сопричастной, но бессильной на это из-за разочарования. Хрестоматия по убежденности в развитой способности выносить здравые суждения, вынужденно обособляющейся от проблематичного округа, да?
Но меня поражает другое. То, что перемены в его интерпретации и истолковании как событий, так и фигур участников событий, происходят крохотными рывками. Ему хватает интеллектуальных мощностей, чтобы усомниться в главенствующей интерпретации течения событий, а еще - способности исполнить оглашенные намерения. То есть во всем, что завязано на внутреннем: на понимании и оценке себя. И в то же время его скептицизм никак не достигнет "внешнего", самоопределения через оппозицию. Например, полагания исходных предпосылок для всего происходящего. Другими словами, он идентифицировал в качестве иллюзии и заблуждения многие явления, характеризующие самоопределение (от ценностной до материальной готовности исполнять замыслы). Но пока не распространил это суждение на способность характеризовать еще менее понятное - внешнее.
Вот такие петрушки.