"Волна см*ртей захлестнула город Н. Неизвестная болезнь распространяется со скоростью.." – бормотало старое радио, оставленное кем-то из давно ушедших воспитателей. Алёша не любил новости – да и кому может понравиться слушать с утра до ночи эту серьёзную ерунду? Особенно, когда тебе одиннадцать лет, а мир за стенами приюта кажется если не раем, то уж точно желанным приключением длиною в жизнь. Алёша хмурится, потирая ссадину на колене – завтра он покажет этому забияке Мишке! Ух, как покажет.
И за будущий шрам, который по словам медсестры почему-то должен его украсить, и за ночь, проведенную в изоляторе – "подарок" за потасовку, зачинщиком которой был не он. Но Иуда-Мишка, козыряя разбитым носом, перевесил всю вину на него, ловко избежав наказания. И почему взрослые так сильно любят жертв? Не потому ли, что сами частенько наслаждаются этой ролью?...
Решив, что завтра соперник ответит за всё, довольный Алёша злорадно хихикнул, теплее укрывая ногу с боевым ранением.
****
Проснулся он глубоко за полночь от непривычного звука – смеси скрежета открываемой консервной банки и гула водопроводных труб, что из года в год безуспешно подвергались ремонту. Толку от этого было мало: вода в душевых периодически окрашивалась охрой, а на сами душевые лепилась табличка "не работает".
Мальчику вторую неделю снилась мать. Её руки с всегда аккуратным маникюром, окрашенные красным и липким. Хрип отчима – голозадого чудовища, беспомощно булькающего вторым ртом, образовавшимся на прорези горла. Топорик для рубки мяса, смотревшийся в тонких материнских руках нелепо и страшно. Свист сирены и мужчины в погонах, забирающие плачущую мать и остатки беззаботного детства...
Поёжившись, Алёша окончательно проснулся, приподнимаясь и упираясь в спинку кровати. Осовело моргая он вглядывался в пустоту. Изгиб двери, в наказание закрытой на ключ с обратной стороны – будто в этом здании было, куда бежать. Очертания торшера с выкрученной лампочкой в угоду экономии электроэнергии. Ночной горшок в углу – девчачий, в цветочек и взятый взаймы у кого-то из младших. Всё это было привычно и знакомо мальчику, бывавшему здесь за последние годы так часто, что он уже перестал считать.
Но в сегодняшней темноте было что-то не так. Алёша и сам не мог понять, что именно. Темнота была живая – густая, бархатисто-чёрная, почти осязаемая. При попытке сфокусировать взгляд она расползалась по углам мириадами пылинок, собираясь в единую колонию как только он отводил взгляд.
Минуту спустя Алёша увидел глаза. Бледно-желтые, неприлично растянутые и не несущие ничего хорошего тому, кто их увидит. Две минуты спустя Алёша забыл как дышать.
Умирать было не так страшно, как ему казалось. Воспитанный американскими фильмами ужасов и российской полицейской хроникой, мальчик знал, что перед самой смертью непременным фактом станет опорожнение кишечника. Гадить в штаны Алёша не хотел: от такого позора никакая смерть не спасёт. И как же будет заливаться на его похоронах окаянный Мишка! Стиснув от злости зубы, мальчик что есть мочи пнул ногой ожившую черноту. Чернота ослабила хватку.