Секретарём райкома в Залегощи оказался наш земляк. Он-то и сказал маме: «Не надоело кочевать? Становитесь-ка на якорь. Дело найдём. И ребятам пора в школу».
Мы уходили от войны второй месяц. Вначале спешно. Потом остановки делались всё продолжительнее, а дневные переходы всё короче. Но потому, что притомилась старая лошадь. Забуксовали преследователи. Когда ночью, сонных, мать сунула нас на эту подводу, немцы были в семидесяти километрах. Была середина августа. Теперь кончался сентябрь. А газеты писали о боях между Почепом и Трубчевском. Выходит, не взяли наш городок.
А как затоптались они под Смоленском! И уж вовсе откатились у Ельни под ударом наших войск. Правда, следом случилась беда под Киевом. Но об этом сообщалось глухо и скупо. Зато «Крокодил» во всю страницу давал карикатуру: похожий на кощея Гитлер скулил над картой: «Не вытанцовывается блицкриг!». Художник не измышлял. Пусть не всё, но многое говорило: худшие для нас времена на фронте вроде миновали, остальное дорисовывало воображение. И, конечно, надежда, что вот-вот их вовсе погонят. Потому мама сразу согласилась.
Однако не прошло и недели, мы увидели того секретаря на взмыленном коне. Он заскочил, чтобы бросить торопливое: «Они в Орле. Оттуда чудом вырвался эшелон. Садиться будете на ходу». Он очень спешил. И всё же не мог удержаться, чтобы ещё раз не взглянуть на дымное зарево у горизонта. Там был Орёл, столь внезапно захваченный ими.
— Теперь впереди только Тула, — тяжело вздохнул секретарь.
— Почему только? — очнулась от ошеломления мама.
— Потому, что дальше она — Москва.
Он ускакал. А холод его сообщения смешался с холодом октябрьского рассвета.
Дальше Москва. Неужели этот удар нацелен на неё?
Мы не знали, что календарь отсчитывал уже третий день обороны столицы. С того часа, как 30 сентября танки Гудериана прорвали фронт. Но этого не знал ещё и сам календарь. Лишь когда второго октября немцы, перешли в наступление и в районе Вязьмы, сомнений не осталось: они прут на Москву. Отпор у Смоленска вынудил их перестраиваться. Но даже когда они повернули на киевскую группировку, в мыслях сидела Москва. И теперь, обезопасив свои фланги и переведя дух, они вернулись к самой ненавистной им точке на карте. И не просто от тяги к словам пострашнее окрестили свою главную операцию — «Тайфун». Таким им виделся этот решающий удар: мощным, стремительным, неукротимым.
После падения Орла начальник генштаба германских сухопутных войск генерал Гальдер занёс в свой дневник ликующую строку: «Операция «Тайфун» развивается почти классически».
Почти... Видимо, что-то всё же смущало генерала.
Минуло ещё два дня, и Гальдер написал: «2-я танковая армия Гудериана, наступающая от Орла на Тулу, испытала мощный контрудар противника с северо-востока...»
Ещё через три о том же Гудериане: «...медленно и с трудом продвигаясь...»
«Тайфун» и вдруг — «медленно продвигаясь». Как же это, герр генерал?
Не у него надо искать ответ. Битый свои синяки издавна объяснял другим — каверзами природы. Гитлеровские вояки схватились за ту же дуду: мол, все их несчастья начались от русских дождей и русских дорог.
Конечно, наши дожди были им не помощники. Только почему-то о дождях они не заикались, когда в те дни удалась им операция по окружению четырёх наших армий под Вязьмой. А вот где сорвалось, они предъявили иск тучам. Их можно понять: слабость перед силами природы признать легче, чем слабость перед силами противника. Начиная натиск на Москву, они-то знали наверняка: у русских сил куда меньше. На этом и закручивался «Тайфун».
Они не ошиблись в предположениях. На московском направлении в боевой технике они имели полуторное-двойное превосходство. Даже солдат у них было больше на четверть миллиона. Тысяча семьсот танков — три четверти всех, что действовали тогда на советско-германском фронте. А на отдельных участках превосходство было двадцатикратным.
Да что там двадцатикратным! Генерал Лелюшенко выступил против армады Гудериана с единственным танком.
В день прорыва Гудериана генералу Лелюшенко объявили в Ставке о новом назначении: командиром корпуса. Тут же корпус получил задачу. В устах маршала Шапошникова она прозвучала так: «Голубчик, дальше 3уши — ни шагу!» Обращение «голубчик» подчёркивало не только известную старомодную манеру маршала. Приказ он облекал как бы в личную просьбу. Крупный военный теоретик, маршал, может, лучше других понимал, что приказывает невозможное. Танки Гудериана были на ходу. А у генерала Лелюшенко не было ещё никакого корпуса. Пока корпус существовал на бумаге. Первый гвардейский. Сразу гвардейский, так как ему передавали две гвардейские дивизии и батареи «катюш». Но где те дивизии и танковые бригады? Та под Ленинградом, та ещё на Дону... А брешь надо было закрыть немедля. Рука Сталина уже прочертила на карте красным карандашом линию по речке Зуша у Мценска. И, может, умышленно, может, случайно карандаш он отложил так, что один конец упёрся в эту линию, а другой доставал Москву. На большой карте всего-то один карандашик разделял столицу и отведённый корпусу рубеж обороны. Смотри, генерал. И действуй соответственно.
А ему на первую минуту хотя бы полк под рукой. Хотя бы батальон...
Но по оси карандаша войск не было. Разве что в Туле артучилище. Да мотоциклисты в Ногинске.
Ему дали их. Тут же из Ставки он позвонил командиру мотоциклетного полка Т. Танасчишину. Разговор был короток. На сборы — два часа.
В Тульском артучилище осведомились:
— А учебные орудия брать?
— Катите всё, что стреляет.
С этим генерал Лелюшенко выступил навстречу врагу. Надеясь пополниться по дороге отступающими.
У мотоциклистов и был тот единственный танк. С ним столкнулся головной дозор гитлеровцев: пять танков, бронетранспортёр, мотоциклисты. Кто кому уступает дорогу при таком соотношении, у фашистов сомнений не было. Но русский танк ринулся на них. Хотя не мог командир не знать, что за дозорными следуют другие. На что он тогда рассчитывал?
В том-то и дело, что лейтенант Новичков, командир «тридцатьчетвёрки», не рассчитывал. Знал: не на кого. За ним нет второго танка. Вся броня на этой длинной дороге пока — он один, его экипаж...
Когда «тридцатьчетвёрка» подбила два танка, остальные поспешили убраться. Вышколенный мозг гудериановских танкистов не допускал, что за дерзостью и упорством русского не стоят новые танки со звёздами. Должно быть, они так и доложили начальству, и те не решилось соваться дальше без разведки авиацией.
Были выиграны драгоценнейшие часы. Тем временем к Мценску подошёл состав с первой партией танков. Сразу с платформ они отправились в разведку к Орлу.
Лишь беззвёздная ночь прикрывала семь танков капитана В. Гусева, когда они вошли в город. Нет, пронеслись по городу, круша гусеницами и сметая огнём машины, орудия и полусонных вояк, уже угревшихся в чужом гнезде. То-то был переполох!
Запомните: их было семь. А в Орле целая танковая дивизия. Она не только поредела от гусевского налёта. В её штабе окончательно запутались, какая же сила противостоит им. Это ещё оттянуло выступление гитлеровцев из Орла.
Тем часом собирался корпус генерала Лелюшенко. Вот уж комкор созвал на совет своих командиров и комиссаров: как задержать их на Зуше? Комдив шестой гвардейской Константин Иванович Петров предложил: не ждать здесь, идти навстречу и выматывать их, выматывать на промежуточных рубежах.
Да, ошибся залегощенский секретарь. До Тулы был ещё Мценск. Кто палил костры из книг, тот вряд ли читал «Леди Макбет Мценского уезда». Но страшные мценские истории будут помниться ему. Уже не по Лескову. По изрытой воронками дороге, где «Тайфун» вырождался в «медленно и с трудом продвигаясь».
Хотя, как азартные игроки, всю свою наличность бросили они на эту дорогу. Волнами накатывали «юнкерсы». Не было видно хвоста у колонны танков. Как рогатые черти неслись мотоциклы. Хлестали с брони автоматчики. Лезли, пёрли, прорубались...
И умывались кровью.
Здесь сполна узнали они, что такое танковая засада. И каковы преимущества Т-34 перед их хвалёным T-IV. И что есть русская «катюша». И что есть «русс Иван». Когда за спиной у него Москва. Его Москва.
У заряжающего-радиста Дуванова оторвало ногу. А он всё делал своё. Выдать его могла смертельная бледность. Но разве за копотью разглядишь. «Ты почему молчал?» — схватятся после боя. «Так бой был».
Лейтенант Дмитрий Лавриненко накатал на позицию брёвен и установил их как орудийные стволы. Пусть примут их за стволы танков.
«Лейтенант, на тебя же больше двинут». «Что ж, будет больше мишеней».
Нет, невозможно приводить здесь примеры. Из массы героев выбрать особый случай. Как приписать корпусу Дмитрия Даниловича Лелюшенко исключительную стойкость. Прославленный генерал, дважды Герой, первый запротестует.
Держу его книгу. А он достаёт другую. И читает:
«Обессиленная и кровоточащая от многочисленных ран, она цеплялась за каждую пядь родной земли, давая врагу жестокий отпор; отойдя на шаг, она вновь была готова отвечать ударом на удар...»
Это Рокоссовский. О своей армии.
Да, отходить пришлось. И на девятый день оставил генерал Лелюшенко пол-Мценска.
И на другой день очистил его.
И уже без своего командира корпус ещё две недели будет удерживать рубеж по Зуше. А там выступить заслоном выпадет рабочей Туле.
Самому же Лелюшенко срочный заслон придётся ставить на Можайской линии обороны. Уже в роли командарма.
С дальневосточной дивизией полковника В. Полосухина. И с ополченцами-москвичами. Дальневосточники уже имели своих Героев. Ещё с Хасана. А на что способны ополченцы?
Генерал проходил среди не очень стройных рядов. «Есть механики?» «Есть электрики?» Выходили. «А вы кто?» «Астроном». «По звёздам, значит, ходить умеете? В разведку». «А вот вы?» «У меня, собственно, тоже вечерняя работа». «Точнее». «Я, видите ли, смотрел спектакли. Потом писал рецензии». «Спектакли хоть о военных?» «Нет, знаете ли, Гамлет...» «В стрелки. Другого не могу вам предложить». Сочту за честь...»
Ему бы Гамлета растолковывать людям. А тут с винтовкой наперевес.
А этим бы женщинам пироги стряпать. А они ворочают, ворочают землю. Окопы, ходы сообщения, эскарпы да контрэскарпы создают. Под открытым небом. Незащищённые. Если бы от дождя и снега. От бомб. Пусть простят они нашу авиацию. Не хватало крыльев прикрыть всех. Лётчики с зенитчиками прикрывали столицу. И им есть чем отчитаться.
А сама Москва ковала оружие. Хотя оборонные заводы были вывезены. Троллейбусный парк поставлял гранаты. Второй часовой — взрыватели для мин. «Трёхгорка» — подумайте! — автоматы. В каком гитлеровском разведуправлении предвидели автоматы «Трёхгорки»!
Они многого не предвидели. Слишком надёжным посчитали кольцо окружения под Вязьмой. А окружённые затеяли отчаянные бои. Двадцать восемь дивизий отвлекли на себя, треть всех войск, предназначенных для сокрушения Москвы.
Гул канонады со стороны окружённых достигал знаменитого Бородинского поля. Здесь ещё не сформированная до конца 5-я армия Лелюшенко вступила в жестокие бои.
В те критические дни собрался партактив столицы. Секретарь ЦК и МК партии А. С. Щербаков, как клятву, произнёс: «За Москву будем драться упорно, ожесточённо, до последней капли крови».
И приложив листок к заиндевевшему прикладу, писали бойцы: «Хочу идти в бой коммунистом».
Они и стояли до последнего. Последний резерв армии ввёл в сражение генерал Лелюшенко. А у противника ещё были свежие силы. И вместо выбитых он посылал новые. Истончалась нить обороны. Вот уже тридцать танков с пехотой устремились на НП армии. И командарм со штабом потянулся к винтовке и бутылке с горючей смесью.
Когда он пришёл в сознание после ранения, ему сказали: через Бородино они не прошли.
Уже в госпитале в Казани узнает он, что в Москве введено осадное положение. И дойдут сюда слухи о дне, когда жители штурмовали вокзалы. О последнем до сих пор не принято распространяться. А мы не должны стыдиться всплеска страха безоружных людей, когда у ворот оказался разбойник. Мы вправе гордиться, что сумели быстро совладать с этим.
Не мы выдохлись. На октябрьском этапе битвы за Москву выдохся он. Хотя так и не уравнялись с ним в силах, тех, статистических. Значит, сильнее были в другом. От маршала до того театрального рецензента.
Правда, командующий Западным фронтом Георгий Константинович Жуков был тогда ещё генералом армии. О его вкладе в оборону Москвы не в двух словах говорить бы.
Но представьте себе командующего, который оказался в десяти вёрстах от своей деревни Стрелково. Там мать, сестра с ребятишками. И на подходе немцы. Заскочить бы. Что десять вёрст при лихом шофёре!
Но не позволил себе Жуков урвать эти полчаса. Лишь ниже склонился в машине над картой, подсвечивая себе фонариком. Слишком великая ноша лежала на нём. Спасать Москву. Всем растянувшимся фронтом.
...Есть карты обороны столицы. Не доверив всем изгибам на них, генерал армии Лелюшенко, став человеком посвободнее, решил всё пропустить через свои руки. Встал на лыжи и пошёл от деревни к деревне. «Отец, были у вас немцы?»
Свою карту, в добрую классную доску, он передал недавно комсомолии Подмосковья.
Его попросили отметить особо рубежи Славы.
— Я всё там изобразил.
Молодые глаза, однако, никак не могли углядеть ожидаемых помёт.
Тогда генерал взял карандаш и нетерпеливой рукой провёл вдоль всей линии шестисоткилометрового фронта: — Вот он. Этот рубеж.
Виктор БЕЛОУСОВ (1980-е)