Альдук остановилась на мгновение у палисадника соседского дома, вдохнула полной грудью дурманящий аромат сирени и на миг прикрыла глаза от удовольствия. Тёплые солнечные лучи ласково коснулись тёмных ресниц, блеснули на солнце чёрным шёлком тугие косы.
День обещал быть таким же тихим и безветренным, как и четыре года назад, когда родилась её младшенькая. Микки нарвал ей тогда целую охапку сирени. С тех пор запах сирени невольно напоминал Альдук о счастливых днях, о любимом муже. Третий год шла война. Сирень всё так же цвела пышным цветом, а новая безгрешная душа, не испрашивая разрешения, просилась на божий свет.
Пятистенный дом бригадира Трофима Никитина возвышался над крошечными избами рядовых колхозников. Альдук прошла в просторную горницу.
Белёные стены были украшены чёрно-белыми фотографиями вождей и большим плакатом в деревянной рамке с надписью «Первое мая». Радостно сверкали белозубыми улыбками узбеки, таджики в тюбетейках, украинцы с венками на голове. Тридцатилетняя Катерина, вторая жена бригадира, уже мучалась схватками. Держась обеими руками за выпирающий живот и страдальчески зажмурив глаза, она тихонько раскачивалась на лавке. Обычно приветливое, красивое лицо её исказилось от жестокой боли. Закусив губы до крови, она старалась не стонать громко, чтобы не напугать девочек. Испокон веков гласил неписаный закон, что истинная женщина не кричит при родах. Дочки Вера и Люба, негромко перешёптываясь, с тревогой поглядывали на маму.
Я открыла канал на Телеграмм. Готовлю запасной аэродром. Там кроме романов я публикую больше своего, личного. Добро пожаловать на Телеграмм канал https://t.me/dinagavrilovaofficial
Альдук сноровисто развела дрова в подтопке[1] и, поставив чугун с водой, выпроводила испуганных девочек из дома:
– Детки, поиграйте на улице! С вашей мамой я побуду.
– Живот уже упал, скоро уже, – ободряюще сказала она, внимательно осмотрев мучающуюся соседку. – Походи - походи по избе, ребёнку будет справнее идти. Во что мы завернём малыша нашего?
– Вон чистая мужнина рубаха, – сжимаясь от боли, выдохнула Катерина. – Всё, как по обычаю, на сундуке сложила.
Альдук не в первый раз принимала роды. Она стелила постель, готовила суровые нитки и ножницы. С сочувствием и состраданием читала молитвы. Её монотонный голос немного успокаивал Катерину, которая туда-сюда ходила по избе, не находя себе места от боли, разрывающей нутро. Уцепившись изо всех сил за железную спинку кровати, она стонала всё громче:
– Ой, ой, ой.
Платок её сбился, тёмные косы разметались по взмокшей спине, на руках от напряжения выступили вены. Альдук ласково промокала своим фартуком пот со лба роженицы.
– Ну, голубушка, укладывайся в кровать, уже скоро. Потерпи немножко. Летние дети они всегда маленькие и лёгкие, как птички-невелички. Не заметишь, как вылетит.
Вскоре избу огласил громкий крик новорожденного.
– Ну, вот ещё одна помощница, – объявила Альдук, осмотрев внимательно младенца. – Имя то придумали?
– Опять девчонка?– сжалась в комок Катерина.
Альдук осторожно окунула в воду кричащую новорождённую.
– Запеленаем малышку старой отцовской рубахой, пусть будет ближе к отцу, – приговаривала она, вытирая орущую малютку. – Чтобы ножки были длинные, как у журавушки. Помажем губки сливочным маслицем. Пусть язык будет мягким, как у ласточки. Забирай свою красавицу. Мальчики они для отцов, а девочки – первые помощницы матери.
Альдук стала шумно разжигать самовар, чтобы не видеть потухших глаз соседки. Она сделала все возможное, но осчастливить роженицу и подарить ей долгожданного сына – было не в её силах. Уже четвёртая дочка. Из-за прихоти Трофима, который хочет наследника, бедная женщина должна рожать, пока не получится мальчик. Зачем ему мальчик? Ведь сын не удержал его у юбки первой жены. Жизнь такая несправедливая: всем мужикам сыновей подавай! Даже её Микки радовался рождению Пантелея больше, чем дочерям.
Катерина, перекрестившись со словами «Господи благослови», взяла дитё на руки, и горько заплакала.
– У него уже есть сын!
Она опять не оправдала мужниных ожиданий. Четыре девки подряд. Катерина была на пятнадцать лет моложе Трофима, он взял её почти девчонкой. Любвеобильный супруг не пропускал ни одной юбки. Не брезговал ни кем, топтал без разбора вдов и одиноких баб. «Согревал» их своим большим сердцем. «Заделал» сыночка молодухе из Анаткаса. В деревне поговаривали, что её сын – вылитый Трофим. В душе Катерина очень боялась, что он и её бросит без сожаления, как оставил в своё время первую жену с двумя детьми.
– Мой опять будет злобствовать. Опять будет лютовать, что не могу сына родить, – утирала она слёзы платком. – Как бы я хотела быть такой, как ты, Альдук. Ты свою голову ни перед кем не склоняешь. Ни перед кем не умаляешься. А меня всякий обидеть может.
– Утри слёзы, а то молоко пропадёт! Будут-будут у тебя ещё сыновья. Это не то горе, чтобы так убиваться. Не гневи бога. Сколько баб уже на своих похоронки получили! Ты же счастливица! Муж у тебя под боком! А ты слёзы льёшь!
– Дай бог тебе здоровья, Альдук, у тебя рука лёгкая. В народе говорят, кто ребёнку пуповину перережет, на того он и будет похож. Пусть моя Надежда в тебя пойдёт.
Катерине Альдук виделась ангелом милосердия, сошедшей с иконы, которая висела у неё в красном углу, рядом с портретом Сталина.
– Вот и славу богу, хорошее имя дочери выбрала. С таким ангелом-хранителем она нигде не пропадёт. Пусть будет счастливой.
С чувством выполненного долга Альдук сгребла в таз все тряпки и пошагала на речку. Босые ноги утопали в мягкой гусиной травке. Вдоль плетня весёлыми островками белела ромашка пахучая. Пока Альдук полоскала простыни в речной воде, растапливала баню для новорождённой, её не покидали мысли о несправедливости. Кому-то щи пусты, а кому-то жемчуг мелок. Знала бы Катерина, каково одной поднимать четверых детей, каково засыпать и просыпаться без любимого мужа. А ещё тяжелей прятать слёзы и переживания от людей, не показать слабины. В дни отчаянья она жарко молилась Богородице, просила своих языческих богов сберечь дорогого мужа в этой страшной войне. Только бы вернулся, только бы выжил. Тогда они заживут лучше прежнего. Натешатся друг другом. Дом подладят, баню поставят, деток поднимут.
С такими мыслями она отмеряла шаги между домом и баней, запаривала берёзовый веник на каменке, пока доходила баня. Разоблачившись, она первым делом, поддала пару и распахнула дверь, чтобы угарный дух изошёл. Вскоре подоспели Катерина и её старшенькая с малюткой на руках. Альдук, откинув тяжёлые тёмные косы за плечи, взяла бережно крохотную Надежду на руки. Легонько похлопывая веничком спинку, животик, торжественно приговаривала:
Çулçи пек сарăлтăр, кăмпа пек хăпартăр,
Рăскаллă‚ тивлетлĕ пултăр[2].
На берегу речушки, в крохотной баньке происходило удивительное таинство. Альдук читала молитвы, омывала родниковой водой малютку, благословляя её на долгую и счастливую жизнь. Сквозь тусклое маленькое оконце весёлой струей пробивался солнечный свет, едва освещая прокопчёные стены, тёмные лавки и Альдук с малышкой на руках. Уставшая от переживаний Катерина расположилась на лавке и расслабленно привалилась спиной к теплым бревнам бани. Разомлев в тёплом пару, смотрела на соседку с благодарностью. Любовалась стройной фигурой Альдук, которая в облаке пара казалась почти безупречной.
После бани Альдук созвала детей бригадира в дом.
– Вот поймала на речке вам сестрёнку, – многозначительно улыбнулась она.– Пошла бельё полоскать. Смотрю – девочка хорошенькая. Не удержалась, вам принесла.
Катерина была уж на ногах и суетилась на кухне. Разливала чай из ведёрного самовара, расщедрившись, достала комового сахара. Сердце измученной родами женщины не покидала тревога: ещё неизвестно, как воспримет суровый муж очередную дочку. Дети пили чай и радовались. Не каждый день сахар на столе. Не каждый день Надежду на речке находят.
[1] -маленькая печка, встроенная в большую русскую печь
[2] Пусть будет удачливой, счастливой. Пусть распускается, как весенний лист, пусть растёт, как грибочек после тёплого дождя (чув.).