Старенький москвич, за рулем которого сидел худощавый пожилой мужчина, аккуратно объезжал лужи, старался брать колею вразрез, словно водитель был заправским профессионалом. Потихонечку-помаленечку, с пробуксовками машина продвигалась к намеченной цели.
Село стояло в молодом сосновом бору с березовыми защитными полосами вдоль дороги. В последнем доме этого села ждали его приезда, готовились заранее. Он никогда не подъезжал близко к дому; оставлял машину в посадках, чтобы не было видно с дороги. С виду ничто в нем не выдавало священника, если не считать бороды и длинных кудрей. Под дождевиком скрывалась поповская ряса: хоть уже и смеркалось, предосторожность не повредит. Времена были безбожные, вера была не в почете, и священнику, много лет проведшему за решеткой, это было известно, как никому другому.
В доме жили две монахини. Так их называли в селе за Божье служение, на самом деле они были обычными мирянками. Парашка-монашка, хозяйка дома, и ее болящая сестра Нюра, которую она приютила у себя.
Этот небольшой четырехстенный домик был перегорожен фанерой. Его узкая часть была коридором, а большая часть дома, где размещалась печка, служила опочивальней с закутком, где готовили и трапезничали. На стенах от пола и до потолка были развешены иконы, без рамок и киотов, — в том виде, в каком они были выломаны из алтарной стены местной церкви. Местные женщины тогда выпросили эти иконы у плотников, которые переделывали церковь под клуб, а после передали Парашке — это и послужило устройством молельного дома. Службы проходили в опочивальне, но, когда народу было много, люди стояли везде: и в сенях, и даже на крыльце. Все было чисто и ухожено. Мерцание зажженных свечей и запах ладана и благовоний навевал праздничное настроение.
Отец Павел стал приезжать в это село сразу, как сюда привезли Нюру. Она была его духовной дочерью, прихожанкой храма в Моршанске. Три года назад Нюре было поручено печь просфоры в трапезной. К утру вспыхнул старенький керогаз. Нюра успела схватить его, но обожглась и не удержала в руках. Керосин разлился на ее одежду и вспыхнула вся трапезная. Прибежал церковный сторож вытащил из огня Нюру сбив с неё пламя. Прибежали люди и успели затушить трапезную, а сильно пострадавшую Нюру отвезли в больницу. Чудом Божьим храм был спасен, а вот Нюре повезло меньше.
Первым делом после случившегося отец Павел поспешил в больницу узнать о самочувствии своей прихожанки. Врач рассказал ему, что медицина в этом случае бессильна, остается только молиться за нее. У нее сильно обгорели ноги и руки. Пробираясь по коридору в сторону ее палаты, он досадовал, что не помнит ее лица. Искать ее ему не пришлось: больше никого в палате не было. Воздух был спертый, пахло спиртом и лекарствами. Увидев батюшку, она сделала попытку прикрыть лицо, но забинтованные руки не слушались. Отец Павел остолбенел и глядел на нее, как завороженный. Он никак не ожидал увидеть такого — на него смотрели чистые, бездонные, голубые глаза с опаленными ресницами и бровями. Он понимал, что раньше ее не видел, она никогда не смотрела ему в глаза. Забыть этот взгляд он бы не смог.
Вот и сейчас в этом сельском доме она смотрела на него тем же взглядом, стараясь вложить в него всю теплоту в благодарность за посещение. Она хотела поплакаться ему о своей горькой доле, но, как и всегда, сдержала себя, смахнув непрошенную слезу. Если физическую боль она научилась терпеть, то от душевных терзаний никаких средств, кроме поста и молитвы, не было. Приезд батюшки для нее был спасением. Она знала и о его голгофе — пятнадцати годах мытарств по сибирским лагерям; знала, что он был лишен не только родных и близких, но и возможности служить Богу. В общении с Богом ей отказано не было, раз священник единственной церкви в городе бывал у нее в этом дальнем селе по два раза за лето.
Народу было много и, как всегда, были только женщины, без вечно снующих туда-сюда детей. По простоте душевной они засматривались на батюшку, на его длинные вьющиеся волосы и бороду с проблесками седины, облагораживавшей его лицо. Но не одно это привлекало их взгляды. При всей его обходительности со всеми, глаза его смотрели только в одну сторону — на Нюру. Наивные женщины искали плотского в их взглядах, не утруждая себя мыслью о том, что их могло связывать что-то еще.
Шла Троицкая седмица. После молебна батюшка решил причастить желающих и начал с Нюры, прикованной к постели. Он старался поговорить с каждой из нуждающихся в его внимании женщин. Без какой-либо спешки он благословлял каждую и грациозно прорисовывал своим перстом крест, чем доставлял удовольствие не только причастившимся, но и самому себе.
После службы накрыли стол для вечерней трапезы. Отец Павел сидел на стуле рядом с кроватью Нюры, и они мирно беседовали. Это был тот случай, когда в беседе почти нет слов, но интерес обеих сторон не иссякает. Многим приходилось слышать, как иногда в увлеченном разговоре слово «да», словно эхом, растягивается в пустоте, когда не поддакивают, а соглашаются со сказанным, и это же слово подхватывается другим, уже вопросительным «да», и тоже отправляется в пространство, как плоский камушек, прыгающий по поверхности воды, едва ее касаясь. Скоро уже и в этом слове отпадает надобность, и достаточно одних кивков.
Этот молельный дом на краю села Благодатки был известен каждому жителю. На вечерние службы сюда приходили женщины, в которых еще теплилась вера. Иногда службы велись прямо на кладбище в «девичьей оградке». Сказать, что власть на это не обращала внимания, было нельзя. Велись пропагандистские агитации, бывали попытки разгона молящихся, но женщины собирались и молились. Священнику, да еще с уголовным стажем, за такое светила серьезная статья. Но это его не останавливало, и он продолжал навещать свою прихожанку и заодно окроплять многие другие души с этого села, которые тоже считали его своим духовным отцом.
Наверное, Нюра несла свой крест, чтобы вместе с ней смогли спастись и многие другие жители этого села и ближайших деревень. Она восхищала всех своим терпением и кротостью, с которой переносила свою болезнь. Шел постоянный воспалительный процесс и требовалась ампутация ноги, но она отказывалась, полагаясь только на Бога. На фоне ее смирения и терпения в болезни людям многие их тяготы, казавшиеся наказаньем Господним, уже представлялись просто житейскими пустяками. Без Нюры не видать бы им никакого священника. Кто бы согласился приезжать в такую глушь и так рисковать?
Отец Павел никогда не оставался ночевать в селе. Поэтому, когда стало светать, благословив своих духовных чад, он откланялся. Параша вышла на двор, чтобы дать им с Нюрой возможность побыть вдвоем. Они молчали и смотрели друг другу в глаза. Наконец, она сказала тихим голосом: «Больше мы не увидимся?» Он вздрогнул, но быстро взял себя в руки и сказал: «На все воля Божья!» — улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
Дорога к месту назначения всегда кажется более сложной, долгой и опасной, чем возвращение. Мотор ночью работает чище и надежнее. Каждый раз, уезжая из этого села, он испытывал чувство чистой радости. Как будто попадаешь в другой мир, где все легко, как в невесомости. Как будто снимаются оковы, тело раскрепощается, как в детстве, когда ребятишки скачут и радуются, неизвестно чему, легкие и счастливые. Это чувство не может продолжаться долго, но оно подсказывает нам, людям, что за добро воздается благодатью сразу, только к маловерным сначала приходит искушение. Нужно учиться делать добро.
Долгие годы, проведенные в заключении, и все связанные с этим испытания, что выпали на его долю, помогли ему понять святые Евангельские истины: не цепляться за жизнь любой ценой, не искать земных благ, не заботиться о завтрашнем дне, а, смиряясь, терпеть все невзгоды, сокрушаться о своих грехах и не бояться никого, кроме единого Бога.
По-человечески жизнь Нюры может вызывать только сожаление, но свой путь она выбрала еще до трагедии. Если бы ей снова выпал такой же выбор, думается, она, не задумываясь, все бы повторила. Пожар только направил ее путь в земной жизни, как и тюрьма направила отца Павла. Вот это стремление к Богу и сближало их. Им не надо было себе доказывать, что они пострадали напрасно, незаслуженно, несправедливо. Они были счастливы, что Бог избрал именно их. Жить по Божьему промыслу — удел немногих избранных.