Поэтов почти не называют просто по имени (если, конечно, это не ваш приятель или родственник). Мне, например, ни разу не приходилось встречать такое: замечательный сборник Райнера, гениальный цикл Бориса, великое стихотворение Анны. Навскидку вспоминается только два примера, причем оба относятся к женщинам – Эмили (Дикинсон) и Марина (Цветаева).
Наверное, дело в доверительной (или кажущейся доверительной) интонации их произведений, в яркой эмоциональности. И все-таки это сходство слишком внешнее. Даже смелая, необычная пунктуация двух этих великих поэтов имеет разное значение. Дикинсон (1830 – 1886) совсем не так откровенна и экспрессивна, как Цветаева. И обилие тире (иногда они даже заканчивают стихотворение вместо точки) и восклицательных знаков говорит скорее о доверительно, почти интимной интонации стихов. Не случайно, как отметил Андрей Гаврилов, один из переводчиков Дикинсон, многие свои строки она посылала в письмах к друзьям и «эти стихи были как бы частью ее писем».
Другой переводчик великого поэта, Григорий Кружков, отметил, что обилие тире было как раз характерно для эпистолярного жанра в Англии XIX века: «В эпоху романтизма дружеская переписка пользовалась привилегией быть свободной от тирании пунктуации: летучие тире были выражением этой свободы, отчасти заменяя живой голос и жестикуляцию… пунктуационная манера Эмили Дикинсон и в письмах, и в стихах, предполагает, с одной стороны, дружеский разговор с читателем… а с другой, является своеобразной музыкальной партитурой, запечатлевшей авторский голос, его смысловые паузы, особый способ подачи звука».
Завершая разговор о параллели Цветаева-Дикинсон, нужно сказать, что в жизни Марины Ивановны были брак, дети, множество опубликованных при жизни стихов, пристальное и пристрастное внимание критики, многочисленные романы, дружбы, романы-дружбы. В жизни американки было многолетнее затворничество (последние 15-20 лет своей жизни она не просто не покидала родной город Амхерст, но даже редко выходила из комнаты). С друзьями она предпочитала общаться лишь по переписке, в ее жизни не было любовных историй, а что касается признания ее творчества, то при жизни были опубликованы лишь четыре ее стихотворения. Из почти двух тысяч сочиненных.
Около половины этого впечатляющего дневника или огромного письма было написано в первой половине 1860-х. К этому времени относится начало переписки с литератором и критиком Томасом Хиггинсоном. Отправив ему некоторые свои произведения, Дикинсон задала замечательный и очень точный вопрос: «Скажите, есть ли жизнь в моих стихах?» Другой бы спросил, хороши ли они, есть ли у автора талант и т.п. Эмили интересует, есть ли в ее стихах жизнь.
Хиггинсона необычные поэтические миниатюры и зацепили, и озадачили. Позднее в письмах к Дикинсон он признавал «их странную силу», но при этом настойчиво повторял, чтобы Дикинсон писала «по правилам». XX век все расставил по местам: многие современники затворницы из Амхерста прочно забыты читателями, а она стала одним из главных поэтов Америки. Да и Хиггинсон остался в истории литературы только благодаря этому долгому диалогу в письмах.
То, что Дикинсон живое явление, можно понять, даже не читая ее стихов. Недавно в Америке выпустили сериал об Эмили, где она ведет себя как наша современница, а периодически появляющуюся в кадре смерть играет рэппер-афроамериканец Уиз Халифа.
Не исключаю, что вся эта дичь Дикинсон могла бы даже понравиться. Тихая и замкнутая в жизни, она понимала, что поэзия – это выход за рамки, ни на что не похожее, притягательное и пугающее: «Когда я читаю книгу и все мое тело так холодеет, что никакой огонь не может меня согреть, я знаю – это поэзия. Когда я физически ощущаю, будто бы у меня сняли верхушку черепа, я знаю - это поэзия».
***
Два раза я теряла все —
Вот так же, как теперь,
Два раза — нищей и босой —
Стучала в Божью дверь.
И дважды — с Неба — мой урон
Был возмещен сполна.
Грабитель мой! — Банкир! — Отец! —
Я вновь разорена.
(Пер. Г. Кружкова)
***
Я — Никто! И ты — Никто?
Значит — двое нас.
Тише — чтобы не нашли —
Спрячемся от глаз!
Что за скука — кем-то быть!
Что за пошлый труд —
Громким кваканьем смешить
Лягушачий пруд!
(Пер. Г. Кружкова)
***
Где мой кораблик — плывет ли вдаль —
Канул ли в глубину —
То ли волшебные острова
Держат его в плену —
То ли не сыщет пути назад —
За горизонт заплыв —
Вот что пытают мои глаза,
Глядя через залив.
(Пер. Г. Кружкова)
***
Если я не доживу
До январских дней,
Покормите за меня
Красных снегирей.
Если поминальных крох
Вы им припасли,
Знайте — я благодарю
Вас из-под земли.
(Пер. Г. Кружкова)
***
Для похорон в моем мозгу
Людей собралась тьма –
Они топтались там, и я
Чуть не сошла с ума.
Потом запели все они –
И голоса, как медь,
За упокой ревели так,
Что Разум стал неметь.
Потом они подняли гроб –
И скрипнула Душа –
И тут же колокольный звон,
Заполонить спеша
Собою Мир, упал с Небес –
Гудело в вышине.
И тут смириться нам пришлось –
И тишине, и мне.
И вдруг у Разума доска
Сломалась – и в пролом
Я полетела – вниз и вниз –
И ничего потом.
(Пер. А. Гаврилова)
***
Понять: Земля – кратка.
И абсолютна Боль.
И задана – Тоска.
Но что с того?
Понять: нет Сил таких,
Чтоб одолеть Распад.
Известен результат —
Но что с того?
Понять: Небесный сад
Всего лишь – вариант.
Задачу упростят.
Но что с того?
(Пер. Т. Стамовой)
***
Где ты, Июль?
Шумный твой Шмель –
Тихий твой Хмель –
Ветра Вуаль –
Где ты, Июль?
Скажет Июль –
Льдистый Ручей –
Зяблика Трель –
Ветра Свирель –
Где ты, Апрель?
Скажет Апрель –
Снег и Метель –
Их Ворожба –
Их Витражи –
Ворон, скажи –
Где?
Ворон вздохнет –
Где-то Овес –
Где-то Покос –
Дымка и Просинь –
Здесь – скажет Осень.
(Пер. Т. Стамовой)
***
Как Звезды, падали они —
Далеки и близки —
Как Хлопья Снега в январе —
Как с Розы Лепестки —
Исчезли — полегли в Траве
Высокой без следа —
И лишь Господь их всех в лицо
Запомнил навсегда.
(Пер. А. Гаврилова)
***
Я умерла за красоту —
И сразу вслед за мной
Тот — кто за правду отдал жизнь —
В соседний лег покой.
«За что?» — спросил —
«За красоту» —
Шепнула я в ответ —
«А я — за правду — ведь они
Сродни» — сказал сосед.
Как близкие — сойдясь в ночи —
Мы говорили с ним —
Покуда мох не тронул губ
И наших имен не скрыл —
(Пер. А. Величанского)
***
Меня прогнали на Мороз —
Ты им, Господь, прости —
Откуда знать они могли,
Что будет он расти.
И я Свидетеля прошу
На Небе не спешить —
Не столь уж велика Вина —
Чтоб Рая их лишить —
И Боль недолгою была —
Уснула я в снегу —
Я им простила — но себе
Простить я не могу.
(Пер. А. Гаврилова)
***
Как счастлив Камешек убогий,
Валяющийся на Дороге!
Средь множества спешащих Ног
Несокрушимо одинок,
Он к достиженьям не стремится
И поражений не боится –
Но, словно Солнце, самовит –
Оттенком собственным блестит
В глазах Прохожего – являя
Простой пример Земного Рая.
(Пер. Г. Кружкова)
Закат придет длиннейшему
Из всех Господний дней –
Боль до черты своей дошла –
Пора обратно ей –
(Пер. А. Величанского)
Вместо послесловия
Александр Величанский
Уважаемая мисс Дикинсон,
Ваш маленький камушек
такой неприметный… пыльный,
беззаботный и в вечность канувший,
затерявшийся на земле обильной –
он больше любого огромного камня,
хоть тот настоящий и его можно потрогать,
и он даже не уместился бы на дороге,
по которой Вы гуляете вечером несказанным,
уважаемая мисс Дикинсон,
аккуратно глядевшая себе под ноги.