Сначала на концерте было так весело, что наиболее предусмотрительные зрители достали книги и предпочли читать «Живое и неживое» Циммера. Это про ритуалы скорби у приматов. Вот, собственно, и всё, что нужно знать о праздниках под эгидой местечкового очага культуры.
«Как вы там?» – заботливо спросил смартфон. В ответ я напечатал небольшой отчёт: «Весьма куртуазно. Меня пихают в бок и просят не шутить. По крайней мере, вслух. Я уже спел. Но танца пока не показывал. Короче, разряжаю обстановку, как могу»…
«Пока не началось?»
«Пока нет»
Про физические страдания решил умолчать. Хотя через пару кресел в соседнем ряду разверзлись залежи ванили. Кто-то пришёл, оросившись парфюмом так, что туши свет.
И свет погас, и занавес подняли.
Из-за кулис в партер выбежали антропоморфные музыкальные инструменты и мгновенно нанесли присутствующим детям глубокие психотравмы.
– Здравствуй, дорогой друг! – кричали в лицо оторопевшим шестилеткам весёлая Донья Саксофонья, задорный барабанчик Тыдыщ и шестиструнный Гитарчик. Сразу видно, как решительно настроены актёры. Никаких компромиссов! Только Новый год! Только хардкор! Полный зал зрителей, и никто не понимает своего счастья. Пора отправить присутствующих прямиком в экстаз. Настойчиво довести до катарсиса.
Мы-то по малодушию своему решили, что Новый год уже наступил пару недель назад, но это, оказывается, был фальстарт. А вот сегодня-то всё и случится. Окончательно, бесповоротно, неотвратимо, скоропостижно. Со всеми присутствующими, оптом. Когда вечером я пересказывал этот конферанс дома, кошку стошнило. Видимо, зря я настолько точно имитировал интонации поролоновой Царевны Клавиши, это жестоко по отношению к домашним животным.
В том зале непрерывно блестит светомузыка имени приступа эпилепсии. Очень дорогая. Денег на фонарики не пожалели, а вот пользоваться аппаратурой решили интуитивно. Включают по принципу – «чем больше, тем лучше» – всё что есть. Со звуком – та же петрушка. Зачем экономить децибелы, если можно навалить громкости, чтоб у всех вокруг вибрировали рёбра?
Поясню: культурный центр – беспокойное горячее сердце индустриального посёлка. Занимаются в кружках дети рабочих, и у большинства из них на роду написано пойти по стопам родителей: в реальный сектор экономики. В общем, когда ребятишки из секции народного танца взрослеют, они уходят не на большую сцену, а на большой завод. Значит, теоретически – любой из суровых сталеваров в цеху может иметь в анамнезе «Барыню» или, что ещё страшнее – «Цыганочку с выходом». Трудно даже представить, что способны отчебучить заматеревшие металлурги, развеселившись на какой-нибудь задорной свадьбе... Недаром непривычные к русским народным танцам люди иногда путают удалую пляску с буйной истерикой или деревенской дракой.
В нежном возрасте детского сада всё начинается вполне чинно – руки в боки, вялая присядка, пяточка-носочек. А вот подросшие народники восьмидесятого левела легко заламывают ногу за затылок прямо в прыжке. Потом они рвут на груди косоворотку, швыряют фуражку наземь и неистово топчут её хромовыми сапогами. Когда хоровод раскрутили до первой космической скорости, ни в коем случае нельзя отпускать руки соседа: центробежная сила может выкинуть танцора со слабыми ладошками за пределы сценической орбиты. Даже в искусстве невозможно отменить законы физики. «Ух! Эх! Хах!» – кричат добры молодцы. «И-и-и!!!» – пронзительным визгом отвечают красны девицы. Народные танцы – это вам не балет! Куда там Чёрному Лебедю, и прочим Кармен, тут страсть нужна. Ни Цискаридзе, ни Барышников не смогли бы настолько органично, размашисто и ритмично лупить по полу коленями, а ладонями – по бёдрам. С разбега лбом об пол – лютое фуэте. Душа нараспашку, паркет вдребезги.
Между тем хоровод уступил сцену студии эстрадного танца.
«Ю кен браш май хэйр, энд тач ми эвривэр» – кукольным голосом пела заморская певичка, а дети в костюмах конфет воплощали незамысловатый замысел хореографа.
– Интересно, кто-нибудь задумывался о переводе этой песни? – настороженно шепнула мне дочь, у которой всё очень хорошо с пониманием английской разговорной речи.
– Боюсь, нет. Просто после фильма про Барби эта песенка снова в тренде. Надеюсь, в следующем номере не будет саундтрека из «Оппенгеймера»…
«You’re my doll, rock’n’roll, feel the glamour in pink, Kiss me here, touch me there, hanky panky…» – перешучивались Барби и Кен, а дети улыбались…
Пытка ванилью продолжалась второй час. Синонимы пения в арсенале ДК быстро иссякли, а творческий порыв – ещё нет. Сценаристы и режиссёры новогоднего вечера решили до конца исполнить культурный долг перед обществом и консумировать Старый Новый год сказочным актом.
Дедушку Мороза звали хором, неистово, с надрывом, как полагается. Иначе не придёт. Дедушка отозвался. Румяный, бородатый. Сразу заставил зал подпевать «Ёлочку». Загипнотизированные светомузыкой зрители послушно пели, хлопали, топали, махали руками, по команде радовались. Вот она – великая сила искусства.
Всё хорошее когда-то заканчивается, всё самое хорошее заканчивается штурмом гардероба в фойе театра.
– Новогодняя программа оставила неизгладимый, я бы даже сказал, незаживающий след в душе зрителей и участников перфоманса… – толкаясь в очереди, я изображал репортаж голосом радиодиктора.
– Папа, просто ты немножечко социопат.
– Я мизантроп. Не путай, это два разных невроза!
А вообще-то творческие ребята – большие молодцы. А я – просто не их целевая аудитория. К тому же, в своё время столько праздников посмотрел «по служебной надобности», что сладкое стало приторным. Наверное, поэтому моя ирония подозрительно часто перерастает в сарказм. Даже чуть-чуть стыдно… Но всё равно смешно. На самом-то деле я добрый…
