Продолжение. Начало здесь: Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая
Сразу вспомнилась давняя история, когда в один из морозных зимних дней то ли 1978-го, то ли 1979 года я вернулся домой со школы и, бросив портфель, снял пальто, шарф и кроличью шапку-ушанку, поставил в нишу в стене прихожей обмёрзшие снежными комочками валенки. Захожу в кухню, а у отца гость. Солидный такой дядечка столичной наружности, в костюме, при галстуке. Сидят за столом, на котором початая бутылка «Русской» и нехитрая закуска. Отец у меня, сколько помню, всегда был совершенно беспомощен, если требовалось поесть самому или накормить гостя. Самое сложное блюдо, которое он научился готовить — яичница-глазунья. Да ещё чай он сам себе мог приготовить. А так, если холодильник, наполненный готовой едой, будет кричать на всю квартиру: «Ну, налей супчика, Петрович! Ну, подогрей котлеток, ну, отрежь ты колбаски, наконец!» — Петрович может умереть с голоду, если кто-нибудь не придёт и не поставит ему перед носом тарелку горячей еды.
Познакомились, дядечка пожал мне руку, сказал, как это принято из вежливости, что я славный парень. Оказалось, что он учился с моим отцом в Таллинском горном техникуме. Но после окончания техникума поступил заочно в юридический и из шахтёра переквалифицировался в юристы. Приехал на Колыму в командировку из Москвы, аж из самой Прокуратуры СССР. Благодаря своему служебному положению быстро отыскал однокашника и примчался из гостиницы в Сусумане повидать старого дружка.
Мне было неинтересно слушать их воспоминания о проделках молодости, хотя одну историю, которую услышал за время поглощения обеда, всё-таки запомнил. Кстати, эту байку значительно позднее я слышал из уст какого-то нашего известного актёра с экрана телевизора.
Дело было так. Одному из их сокурсников родственники оставили ключи от квартиры в центре Таллина на время отъезда в отпуск. И вот в выходной день компания студентов в форменных кителях и фуражках с эмблемами министерства угольной промышленности завалилась в огромную квартиру, прихватив печенье и конфеты, попить чаю в цивильных условиях.
Время-то было послевоенное, голодное. Студенты жили в общежитии на полном государственном обеспечении, и стипендии едва хватало на проезд в городском транспорте и мелкие личные расходы, такие, как открытка матери, например.
И вот чудо! Кто-то из парней обнаружил в квартире невиданный ранее «живьём» телефонный аппарат! Ну, и началось... Один чудила начал названивать по номерам, записанным химическим карандашом в школьной тетрадке на столике рядом с телефоном, и всем сообщать суровым голосом: «Сейчас на телефонной станции будет перенапряжение, во избежание поломки аппарата необходимо поместить телефонную трубку в ёмкость с холодной водой!»
А хозяева квартиры, вернувшись из отпуска, позднее рассказали своему родственнику-студенту, что над всеми их знакомыми кто-то жестоко пошутил. Они все, как один, выполнили «инструкцию телефонной станции» и на самом деле опустили трубки кто в ведро, кто в чайник, кто в кастрюлю с водой. В общем, хохма удалась на славу и стала легендой техникума. Потом я ушёл в свою комнату, дядечка из прихожей попрощался со мной, и больше я его никогда не видел. И забыл бы, если б не услышал разговор отца с соседями по гаражу через несколько месяцев, уже летом.
Мужики сидели за столом, перекусывали, чем придётся, потягивали папироски и травили всяческие байки. На меня никто особо внимания не обращал, и постепенно друзья разоткровенничались, стали выражаться при мне «материнскими» словами, и тут я услышал историю из уст отца. Мгновенно сообразил, о ком идёт речь, хотя отец из осторожности не стал называть ни имён, ни дат, ни места действия. Но я-то всё понял.
Однокашник, который приезжал зимой, — не простой прокурорский. Он следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР. И командировка его была организована срочно и в полной секретности. Целая комиссия выехала из Москвы на одну из зон в Сусуманском районе Магаданской области. Вы понимаете, что значит «зона» на Колыме? Да, это исправительное учреждение. Но зоны были не только исправительные.
Так вот, дядечка прилетел в составе комиссии инспектировать именно ту зону, где содержались не обычные преступники, воры и жулики, а «не жильцы». То есть приговорённые к высшей мере наказания.
История началась с того, что старенькая бабушка в Москве получила записку с «того света». Приходит она в отделение милиции и, ошарашенная, показывает две бумаги. Одна — свидетельство о смерти сына, расстрелянного за убийство, а вторая — письмо этого самого сына из зоны, и с датой на несколько месяцев позже, чем выдано свидетельство. В письме «расстрелянный» сообщает, что у него всё хорошо, он работает на Колыме и надеется ещё пожить!
Каша заварилась, улей загудел, всплыла на поверхность очень нелицеприятная для МВД картина: использование труда смертников, выдача липовых свидетельств о смерти и чёрт его знает, что там ещё. Комиссия прибыла на место, выявила аж более трёх с половиной тысяч заключённых, которые числились расстрелянными. Вроде людей нет, а они — вот. Живые, правда, не совсем здоровые.
Оказывается, стране нужны стратегические металлы. Не только уран, но и германий — сырьё, используемое в оптической и электронной промышленностях. Невероятно дорогой металл. Но добыча германия связана с чрезвычайной опасностью для здоровья при его обогащении. Сама по себе руда нейтральна. Она залегает в местах распространения гранитоидов и базальта, присутствует во всех силикатах в местах залегания каменного угля и нефти. Оказывается, на Колыме самые богатые в мире залежи руды пираргирита, в котором чистого германия — до 10 килограмм на тонну.
Но чтобы выделить первичное сырьё для производства германия, зекам нужно было отжигать породу на кострах вручную, на металлических противнях, с использованием какого-то реагента. Вдыхая выделяющиеся при этом пары, человек умирал максимум через полгода. Симптомы — как при отравлении парами ртути. Мясо буквально отслаивалось от костей.
Есть такой старый анекдот:
— Тук-тук!
— Кто там?
— Это я, смерть твоя, пришла!
— Ну и что?
— А всё!
Вот и наступило «всё». Всех «расстрелянных» однажды построили на краю ямы, вырытой бульдозером, и на месте привели приговор в исполнение во второй раз. Теперь не понарошку. Больше 3500 человек! Из пулемётов...
Тела падали в канаву, их сменяли другие тела, меняли перегретые пулемёты, и конвейер не останавливался до тех пор, пока последний не перестал дышать. Раненых добивали выстрелами в голову из автоматов уже в яме, на горе трупов. Потом зарыли яму бульдозером, и всё. Справедливость восстановлена. Кому положено было отправиться на тот свет — отправились искупать грехи. Но как?! Как можно было не сойти с ума тем, кто выполнял всё это?! Тем, кто просто присутствовал?! Принимал решение, отдавал приказ?!
Думаю, членам московской комиссии многие годы потом снились кошмары по ночам. Тем не менее понимаю, что другого-то выхода просто не было. Зеки тоже лукавят, когда говорят, что уж лучше бы сразу расстреляли, чем пожизненно мучиться, и т. п. Жить хотят все, и они были рады продлить своё пребывание в этом мире ещё хоть на несколько месяцев, предпочитая работать на убийственном производстве, нежели расстаться со своей драгоценной и такой ничтожной для родственников тех, кого они убили, жизнью.
— Что-то как-то хреноватенько тут… Не находите? — говорю я друзьям, очнувшись от воспоминаний.
— Да, Андрюх. Смертью тут пахнет. Потом, кровью, болью и страданиями. Наверное, души замученных тут по сей день бродят.
— Серый, заткнись уже! Задолбал со своими мертвяками и духами.
— Вась... Ва-ась... Не заморачивайся, тебя они не тронут. При виде твоих драных портков все мертвяки сами в могилы позаползают от ужаса.
— Чем тебе мои «техасы» не нравятся? Смотри, как шикарно... О! — Вася смешно выпячивает напоказ задницу с двумя огромными дырами в брезентовой ткани, из которой сшита спецовка, через них виднеются синие «семейные» трусы. — Проветриваемые. Видал?
Через сорванную с петель дверь во фронтальной стене входим в барак. Тишина гнетущая. Слышен лишь звон комаров и жужжание мух. Ни единой доски! Всё построено из стволов лиственниц. На полу — брёвна, стёсанные с одной стороны, чтоб сверху пол был плоским, с виду дощатым. Через щели растут длиннющие, белые от недостатка освещения, побеги растений.
По обе стороны помещения — бесконечные ряды двухъярусных нар, у торцевых стен стоят длинные столы со скамейками по бокам. Повсюду валяются ржавые консервные банки, алюминиевые ложки, смятые миски. На одном из столов стоит керосиновая лампа без стеклянной колбы. И две печи-буржуйки, сваренные из бочек, стоят в разных концах помещения.
— Как же они тут жили зимой, когда мороз пятьдесят градусов? — недоумевает Лёха.
— Вот тоже только подумал, — меня посетила такая же мысль, и я почувствовал холодный озноб, пробежавший по позвоночнику. – Пойдём на свежий воздух.
Ещё около часа мы обследовали один за другим бараки и другие строения, но картина повсюду была одинаково удручающей. Воздух сгустился, стал плотным и липким. Непередаваемое ощущение ужаса поселилось в моей душе и никак не проходило. Прямо физически я почувствовал страх и боль, пережитые теми людьми, которые прошли через этот кошмар. Тогда подумалось, что в будущем я сделаю всё, чтобы только никогда не узнать, что такое зона. Лучше смерть при попытке к бегству, чем жить вот так вот!
— Ну, что делать будем? Есть уже хочется, — спрашиваю я друзей.
— Не знаю, что мы будем делать, но знаю, что мне здесь не по себе. Хочется драпать скорее отсюда.
И снова, глядя на Серёгу, я увидел «академика» в очках и с бородкой. Что за наваждение!
— Предлагаю развести костёр и пожрать, а потом уж решим, что делать дальше.
— Ва-ася! Ты маньяк! Как можно есть в этом месте? Идём отсюда!
Вася надул губы, обиженно засопел, но вступать в перепалку не стал. Он первым зашагал к воротам лагеря. По пути я предложил компании именно то, о чём молча думал каждый из нас. Попытаться проверить слухи о тех охотниках, которые заблудились как раз в этих краях, пропали, а потом через год вернулись сытые и холёные. Единственная заминка вышла, когда мы заспорили о том, в какой именно распадок могли зайти те мужики.
Резонно рассудил Сергей, предложив идти в тот, что посредине. По нему можно подняться на во-он ту лысую вершину сопки, и с неё будет видна вся округа как на ладони. Если где-то мигнут огни, которые и были целью нашей экспедиции, то остаться незамеченными шансов у них будет минимум. Приняли решение, и бодро шагаем в сторону срединного распадка. С огромным облегчением уносим ноги из этого гнетущего места. Отчётливо понимаю, что возвратиться сюда я уже никогда не захочу.