Между донским казачеством и южнорусским населением в XVII в. существовали самые тесные связи – родственные, экономические, военные, иные, важность которых для обеих сторон невозможно переоценить. Характер этих связей позволяет, по-видимому, говорить о том, что область южнорусских городов и Дон являлись в рассматриваемое время своего рода двумя составными частями более крупного региона, начинавшегося от побережья р. Оки (знаменитого «Берега» XIV-XVI вв.) и имевшего своей южной границей цепь казачьих городков по Дону.
При этом, думается, донское казачество можно рассматривать как своеобразную форму экспансии населения южнорусской окраины в дикие степи Поля – именно быт южных городов Русского государства в значительной степени стимулировал укрепление и развитие в XVII в. сообщества донских казаков.
Перейдем к вопросу о самосознании донских казаков. Прежде всего обращает на себя внимание, что свое пребывание и деятельность на Дону казаки воспринимали как службу великому государю. Об этом говорит формуляр войсковых отписок в Москву, в которых казаки неизменно именуют себя «государевыми холопями», т.е., собственно, служилыми людьми.
Данная ситуация была вызвана тем обстоятельством, что казачьи военные предприятия были в основном направлены (если не считать «воровских походов» на Волгу и Каспийское море) против татар и турок, т.е. заклятых врагов Русского государства, приносивших неисчислимые беды русскому и прежде всего, конечно, «украинному» населению: татары своими набегами, а турки в первую очередь скупкой русского «полона», а также военной и политической поддержкой Крымского ханства.
Это обстоятельство очень хорошо осознавалось казаками, считавшими освобождение русских пленников из «бусурманской» неволи своей первейшей обязанностью. Наиболее ярко эти черты казачьего самосознания отражены в войсковой отписке в Москву от декабря 1637 г., излагающей мотивы похода на турецкую-татарскую крепость Азов в этом году. Так, казаки писали, что в поход под Азов они пошли «с великие скорби», «помня свое крещение … и свою истинную православную крестьянскую веру».
В частности, авторы отписки указывали, что из Азова чинилась «пакость великая» украинным городам и весям, разорение «святым Божиим церквам», а также пролитие «невинной крестьянской крови». Особое же негодование казаков вызывало то, что «азовские люди» (они именуются «злохищреными волками бусурманские веры агаренского исчадия поганского языка») «искони поругалися … истинной православной крестьянской вере, и за море отец, и братию, и сестер наших продовали на каторги, и коробли тем руским полоном в Турскую землю грузили».
Лишь затем казаки говорят о набегах азовцев под их собственные городки и «великих скорбях и неволях», которые причинялись попавшим в плен казакам. В целом, заключают казаки, они пришли под Азов за «веру крестьянскую, и за … государя … и за единокровных братию свою хотя померети». (Всего, согласно отписке от декабря 1637 г., в Азове было освобождено около 2 тысяч русских «полоняников».)
Еще одна характерная черта самосознания и политической идеологии донских казаков, свойственная и русскому населению в целом, – это непререкаемый авторитет великого государя. Фактически не входя в состав Русского государства и не подчиняясь его законам, казаки тем не менее считали себя государевыми слугами, гордились этим обстоятельством и всегда готовы были демонстрировать свою преданность русскому монарху.
Вот лишь несколько подобных примеров.
Посланный к казакам в 1635 г. с государевым жалованием воронежец В. Струков писал в своем статейном списке следующее. На Дон он прибыл 25 апреля и «государевы грамоты подал … атаманом и козаком тово ж числа». При этом «отаманы и козаки государевы грамоты приняли с великою честью, поднели на голову войсковой отаман Иван Каторжный, и государеву печать целовали» (судя по характеру высказывания, данные действия были проделаны войсковым атаманом), после чего эти грамоты «велели войсковому диаку в кругу честь всем вслух».
В войсковых отписках, направлявшихся по разным вопросам воеводам южных городов, казаки неизменно указывают на свое подданство великому государю. Вот характерный пример: «Великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Великия, и Малыя, и Белыя Росии самодержца на Царев город воеводе Афонасью Федоровичю Норову его ж царьского величества донские атаманы и казаки Осип Петров и все Войско Донское челом бьют».
Перечисленные выше обстоятельства позволяют, на наш взгляд, понять и тот смысл, который в рассматриваемую эпоху вкладывался в понятие «казачья служба». Дело в том, что выражение «служить казачью службу» довольно часто встречается в челобитных донских казаков, подававшихся ими по разным поводам в Москве.
Так, донской атаман О. Лосев в своей челобитной, поданной в 1644 г., писал, что он «на Дону служил … государю тритцать лет». Среди своих «служб» великому государю он в первую очередь упоминает «погромы» татар на путях их набегов «в Русь» и освобождение русского полона, а затем неопределенно указывает, что «будучи на Поле», «везде тут … своею братьею … государю служил». Из этих служб он приводил лишь азовские события 1637-1642 гг.
Чаще, впрочем, в челобитных просто говорится, что тот или иной донской казак «служил … на Дону … государеву казачью службу». Столь же неопределенно о казачьей службе говорится зачастую и в войсковых челобитных. Так, в ноябре 1658 г. казаки писали в Москву, что они служат «всякие … государевы великия и нужные кровопролитные службы». В частности, бьются «с государевыми неприятельми – с турки и с татары … не щедя голов своих», а также «раны и увечья» принимают и «ясырство» терпят (попадают в плен).
На наш взгляд, любые действия в степи, направленные против татар и турок, а также выполнение разного рода указов из Москвы осознавались казаками как служба великому государю. В частности, отправленный в 1646 г. на Дон воронежский сын боярский Т. Кочапин показывал позднее в расспросах, что при нем «у казаков был круг о том, чтоб им добыть языков азовских». Для этого «кликали в кругу охочих людей, кто де похочет послужить государю», отправившись в поход.
Однако возникает вопрос: не являются ли слова о службе казаков вере и государю лишь шаблонными фразами приказной терминологии? Можно ли с уверенностью сказать, что приведенные выше формулировки всерьез воспринимались и в казачьей среде? Думается, на этот вопрос следует ответить положительно.
До настоящего времени дошли две войсковые грамоты внутридонского характера от 1638 г. Они были посланы с целью созыва «в Войско» казаков из городков для обороны Азова от турецко-татарского войска. При этом грамота призывает «верховых атаманов и казаков» биться («стоять») против неприятеля «за дом Ивана Предотеча (в Азове находился храм Иоанна Предтечи) и за истинную непорочную крестьянскую веру».
Необходимость обороны города аргументируется также тем, чтобы «государьскому имени в ыных землях поношенья не было», а сами бы казаки не потеряли «своей атаманской и молодецкой славы». Призывы эти повторены в грамоте дважды и явно рассчитаны на патриотические чувства казаков.
Ту же ситуацию видим и в «грамотке», отправленной вверх по Дону собравшимися в Черкасском городке во время осады Азова казаками. Так, сообщая об «оплошно» живущих под Азовом татарах, находящиеся в Черкасском городке казаки призывали верховых казаков, которые «захотят постоять за дом Пречистые Богородицы, и за московских чюдотворцов, и за государское многолетное здоровье», идти к ним «в Черкаской», чтобы из этого городка, прося милости у Бога и «у Пречистой Его Матери» над врагом «промышляти, заодно в походы ходить» (июль 1641 г.).
Как видим, религиозно-патриотическая фразеология широко использовалась и на Дону. Причем призывы стоять «за веру и государя» дополняются лозунгом отстаивания и укрепления «казачьей славы». Характерно при этом, что во втором случае под «службой» православной вере и великому государю подразумеваются прежде всего походы за добычей на крымских татар, «оплошно» перегоняющих небольшими отрядами по 5-20 человек крупные табуны лошадей из Крыма под Азов.
Населенный казаками Дон был не только своего рода плацдармом русского населения в степях, но и раскалывал татарский мир надвое, в результате чего одна из частей этого мира (и, в частности, Большая Ногайская орда) вынуждена была удерживаться в русском подданстве.
Об этом прямо писал, например, Г. Котошихин: «а ежели б … не они, донские казаки – не укрепились бы, и не были б в подданстве давно за московским царем Казанское и Астраханское царствы з городами, и з землями». Помимо того, пребывание казаков на Дону ослабляло татарские набеги на русские территории. Конечно, донское казачество было не в состоянии пресечь эти набеги вовсе, но оно затрудняло их и делало более опасными для неприятеля. Все это очень хорошо осознавалось самими донскими казаками.
Так, жилец И. Кузовлев, возвращавшийся осенью 1649 г. в составе русского посольства из Турции и до Валуек ехавший вместе с посланной с Дона в Москву казачьей станицей, показывал затем в распросе следующее. Во время пути с Дона донские станичники, обсуждая между собой тяжелое на тот момент военное положение казачьего сообщества, говорили между собой, что без присылки к ним на помощь государевых «ратных людей» «им будет худо». «А только де река Дон запустеет, – продолжали далее донские станичники, – и государевым украинным городом от крымских людей и от азовцев будет разоренье большое».
Сознание своей принадлежности к православному миру, к Русскому государству казаки зачастую не теряли даже во время военных предприятий, прямо направленных против России и ее населения. Это относится, в частности, к знаменитым «воровским» походам казаков на Волгу с целью грабежа русских торговых караванов.
Вот несколько подобных примеров. Весной 1659 г. сын боярский из г. Царицына Герасим Быков, приехавший в этот город с государевыми грамотами из Москвы, показывал в расспросе следующее. Когда он ехал вниз по Волге, на пути «об урочище о Дубовом острове» ему встретились «воровские казаки» с Дона, которые хотели его «розгромить» (ограбить). Однако когда сын боярский сообщил казакам, что «едет он, Герасим, на Царицын и на Астрахань с … великого государя грамоты наскоро», казаки «ево де, Герасима, для того и не громили, пропустили мимо того урочища», хотя вскоре ими же было разгромлено несколько торговых караванов, причем грабежи сопровождались и убийствами.
Любопытно, однако, что в большинстве случаев казаки лишь грабили свои жертвы, сохраняя им жизнь и отпуская их.
Однако совсем по-иному ситуация складывалась в тех случаях, когда «воровские казаки» нападали на Волге не на русских, а на «бусурман», пусть даже и находившихся в русском подданстве. Так, отряд казаков, отпустивший сына боярского Г. Быкова, в том же 1659 г. напал на два струга с горскими черкасами, узденями Казбулат-мурзы Черкасского, являвшегося вассалом русского государя, ехавшими в Астрахань из Москвы.
В ходе боя с «черкасами» и сопровождавшими их русскими служилыми людьми казаки сломили сопротивление противника и, захватив струги, «тех черкас всех порубили, а животы (т.е. имущество) поимали». Русские, вероятно, были отпущены – об их гибели ничего не говорится. Таким образом, даже поставившие себя своими действиями на Волге вне закона казаки, которым в случае их поимки грозила смертная казнь, не теряли сознания своей принадлежности к русскому населению.
В этом отношении неудивительны свидетельства источников казачьего происхождения, подобные следующим. Так, в Поэтической повести об азовском осадном сидении (написанной в казачьей среде и от имени всего казачества Дона), осажденные в Азове казаки говорят посрамленным противникам, чтобы те сообщили «турскому царю», каково «приступать к казаку рускому».
Очень показателен и фрагмент из казачьей войсковой челобитной от 1658 г., где живущие на Дону представители соседних народов авторами документа – донскими казаками прямо названы, в отличие от них самих, "иноземцами". На наш взгляд, очень сомнительно, что подобные фразы появились бы, не соответствуй они собственно казачьим представлениям.
В связи с этим думается, что для периода второй трети XVII в. принципиально отмежевывать донских казаков от «руских людей» в отношении этнической идентичности нет оснований: если казак был русским по происхождению, то он, и будучи казаком, оставался «русским человеком». Точно так же, безусловно, смотрели на казаков и в России.
Например, посланные из Москвы в 1640 г. к мурзам Большого Ногая через занятый в то время казаками Азов кн. Н. Белосельский и подьячий И. Хоненев писали затем в своем статейном списке, что с ними к ногайцам казаки «послали из Азова станицу свою – донских казаков всево только дву человек руских людей, да осмнатцать человек татар, которые с ними живут на Дону».
Приведем также отрывок из документа, где именно «казака» (а не «сходца» из «Руси», как нередко говорится в подобных случаях в источниках) называют «руским человеком»: в 1648 г. астраханские воеводы писали в Москву, что, по донесению в Астрахань из Черного Яра, 4 марта 1648 г. стрельцы привели в этот город «с степи руского человека Пронку Иванова. И тот де Пронка в роспросе сказался, что он донской казак Клетцкого городка», был взят в плен на р. Чир азовскими татарами, а затем из плена бежал к Черному Яру.
Противопоставления себя казаками жителям Русского государства по источникам второй трети XVII в. не прослеживается. В условиях, когда само существование донского казачества не мыслилось без притока свежих сил из Русского государства, когда очень и очень значительное число донских казаков представляло собой или непосредственных сходцев «с Руси», или же детей таковых в первом поколении, иначе, думается, и не могло быть.
По материалам: Куц О.И. Донское казачество в период от взятия Азова до выступления С. Разина (1637-1667).