Как только Антонина Никаноровна влюблялась, начинались чудеса. Чудом был сам по себе характер того чувства, которое способна была испытывать эта смелая семидесятипятилетняя женщина. Антонина Никаноровна всякий раз влюблялась как девчонка: нежно, трепетно, пылко, застенчиво и самозабвенно.
Она понимала, что не может рассчитывать на взаимность, так как давно утратила некогда прекрасные черты, не обладала богатством, знатностью, занятной биографией или острым умом, и потому всеми силами стремилась хранить свои чувства в тайне. Влюблённости случались каждый месяц, поскольку за очарованностью быстро следовало разочарование, а неспокойное сердце Антонины Никаноровны не умело жить не любя.
В августе был сосед по даче. Он был, конечно, и раньше. Но выглядел самодостаточно, гордо и пчёлами не занимался. Здороваться здоровался, но о погоде и природе речь не заводил, помощи не просил и сам не предлагал. А тут его покусали пчёлы, лицо отекло так, что не видно стало глаз, и помощь понадобилась. Пока Антонина Никаноровна вытаскивала жала, промывала ранки мылом и смазывала гидрокортизоном, пока отпаивала пострадавшего водой, привязанность её разрослась чрезвычайно. Три дня заботы переросли в желание помочь соседу подружиться с пчёлами. Антонина Никаноровна съездила в город, набрала специальной литературы и с новыми знаниями вернулась на дачу. Её помощь была встречена недружелюбно. Сосед настаивал, что у каждого пчеловода свои секреты, и не всё надо делать по книжке. «Ведь вот опять покусают, если не по книжке!» - переживала Антонина Никаноровна. На десятый день пчёлы покусали её самоё, и увидеть в этом элемент случайности было трудно.
В сентябре был певец Олег Погудин. Он приезжал в филармонию с концертной программой и совершенно покорил Антонину Никаноровну тембром голоса, манерой исполнения и глубиной понимания русской классики. Об этом она писала ему ещё несколько месяцев в письмах «В Совет при президенте Российской Федерации по культуре и искусству. Олегу Погудину. До востребования».
В октябре нахлынули воспоминания о первой любви к однокласснику Гоше. Антонина Никаноровна узнала, что он овдовел, и принялась как бы невзначай прогуливаться по кладбищу, на котором, как она знала, Гоша похоронил супругу. Гуляя среди надгробий, Антонина Никаноровна вспомнила немало трогательных мгновений юности, но так и не встретила бывшую любовь. Горький воздух золотой осени не отрезвил, а только окрылил её.
В ноябре в соседнюю квартиру приходил интеллигентного вида курьер, который, увидев, что Антонина Никаноровна не может справиться с дверью, посветил ей в темноте телефонным фонариком и помог подобрать нужный ключ. Молодой человек представился Пашей, рассказал Антонине Никаноровне о том, что работал учителем географии, уволился из школы, потому что жена ушла в декрет, и теперь берёт по 20 заказов за смену. Вслед за тем Паша был наделён пряниками, яблоками и всем съедобным, что обнаружилось в доме.
В декабре был офицер полиции. Высокий усатый мужчина с благородной осанкой позвонил в дверь Антонины Никаноровны, чтобы уточнить, не скрывается ли в её квартире гражданин Нестреляев, которого разыскивает военкомат. Антонина Никаноровна смутно помнила, что Витя Нестреляев, которого Танечка с третьего этажа сначала носила в животе, затем на руках, затем водила за руку в детский сад и первый класс, лет десять назад уехал учиться в Москву, и с тех пор в подъезде не появлялся. Так она и ответила гостю.
Тот попросил разрешения сесть за стол, чтобы записать показания. Антонина Никаноровна разрешила. Пока он писал, был поставлен чайник, разогрет вчерашний борщ, вазочка наполнилась печеньем, а душа Антонины Никаноровны - теплом. Хозяйке нравилось ощущение мужского присутствия в кухне, необходимость встать на табуретку, чтобы достать из самого дальнего угла глубокую суповую тарелку, и даже то, как пошмыгивал носом пришедший с мороза гость, казалось уютным.
Полицейский два раза отказался от угощения, но, увидев слезинки в глазах Антонины Никаноровны, на третий раз согласился. Раздобрев от борща, гость начал сетовать на несознательность молодёжи, погубленной неправильным воспитанием в духе западных ценностей.
Зять подруги Антонины Никаноровны двадцать лет назад поехал на заработки в Америку и решил не возвращаться в семью. Припомнив этот факт, Антонина Никаноровна сочувственно покивала и согласилась, что всё зло - от американцев. Когда с борщом покончили, перешли к чаю. За чаем обсудили евреев. Макая в чашку курабье, полицейский посетовал на то, что всё в стране разворовано и русский человек, как всегда, вынужден глодать кости. Он так и сказал, медленно и звонко прихлебнув: «глодать кости».
Общность взглядов и духовных интересов объединила Антонину Никаноровну и её посетителя. Она уточнила его рабочий адрес и обещала зайти, если узнает что-нибудь о нахождении Виктора Нестреляева. Так как родители Вити переехали на другую квартиру, узнать что-нибудь об их сыне сознательной соседке не удалось. Но сделать для нового знакомого что-нибудь хорошее хотелось. Антонина Никаноровна поочерёдно четыре дня подряд приносила в отделение полиции свои фирменные блюда прямо в маленьких кастрюльках, завёрнутых в полотенца. Отведав котлет, голубцов, жареной печёнки с луком и холодца, Владимир Михайлович (так звали полицейского) был вынужден умолять Антонину Никаноровну больше не появляться, так как получил нагоняй от начальника. «Так я бы и для него приготовила», - охотно предложила гостья, но тут же по дружному хохоту сослуживцев Владимира Михайловича поняла, что сконфузила его, и поспешно ретировалась.
Она решилась зайти только через неделю. Всё это время Антонина Никаноровна гадала, чем ещё попотчевать Володечку. На развале в день выдачи пенсии ей попался великолепный гусь, до Рождества было недалеко, и она решилась на покупку. Целые сутки хлопотала хозяйка вокруг блюда, распространяя по подъезду непередаваемый запах и, наконец, завернув в фольгу фаршированное капустой, яблоками и клюквой произведение своего искусства, отправилась в отделение. Однако всё окончилось печально. Появление Антонины Никаноровны было встречено дружным хохотом. А когда о ней пошли доложить Владимиру Михайловичу, из-за двери отчётливо послышалось: «Скажите этой сумасшедшей бабке, что нас и дома неплохо кормят. Пусть убирается вместе со своим гусём!»
Отирая с лица непрошеные слёзы и одновременно стараясь не испачкать пальто каплями проступающего гусиного жира, Антонина Никаноровна пыталась поймать троллейбус, но, как нарочно, все они следовали в депо. Наконец, водитель одного из коммерческих автобусов остановился перед самым её носом и крикнул в открытую дверь:
- Садись, мать, подвезу!
- Нет-нет, - запротестовала Антонина Никаноровна, - я мелочь не взяла, у меня только муниципальный проездной.
- Садись, родная! Доставлю в лучшем виде. Я пустой еду, всех доставил, одна ты осталась, сирота.
Сквозь слёзы радости Антонина Никаноровна различила на лобовом стекле романтичную надпись «Автобус следует до океана». Водитель наклонился к ней и, как утопающую, за руку втянул в кабину. Отогревшись и успокоившись, Антонина Никаноровна робко попросила:
- Меня у мебельной фабрики… высадите, пожалуйста.
- Высадим, не боись!
- А можно вас спросить? Что это за надпись у вас такая на стекле?
- Какая надпись, мать? Я вроде смотрел – чисто. Или кто успел нахулиганить?
- Да вот… про океан. Что автобус следует до океана. Слышала, что у нас проложили искусственное море на водохранилище. А про океан не слышала. Это в новом районе, на севере? Я там давно не была.
Водитель некоторое время молчал, раздумывая, сказать ли правду о том, что «Океан» - название магазина, или ввести пассажирку в красивое заблуждение.
- А ты, мать, в других странах, ну, или там… городах... бывала?
- Когда в школе училась, в Сталинграде была. Со всем классом… - Антонина Никаноровна улыбнулась, что-то припомнив. – Вот так, на автобусе тоже.
- А больше нигде с тех пор?
- Да где же? После школы поступила в техникум, потом на предприятие. Мама болела, ходить не могла: я со смены каждый день - бегом домой. Потом уж года прошли, семью создать не успела, в шестьдесят лет маму похоронила…
- Ну а потом-то? Хоть в Москву бы скаталась. Неужели не хотелось тебе?
- А что Москва? Было бы, к кому ехать, а то – так, на большие домищи смотреть – что толку?
- Ну, ты, мать, даёшь….
Некоторое время они ехали в молчании. Каждый думал о своём. Давно осталась позади мебельная фабрика, за вечерними, тронутыми морозом стёклами Антонина Никаноровна при всём желании не различила бы улиц.
- Молодой человек, а что же вы меня не высаживаете? – спохватилась она, наконец.
Водитель не отвечал, только молча выкручивал колёсико приёмника да таинственно позвякивал громоздкими, неизвестно что отпиравшими ключами. Нашёлся подходящий, как ему показалось, ретро-канал, и голос Аиды Ведищевой запел про лесного оленя.
- Ведь вы меня уже полчаса везёте! Где же остановка?
- Ты какую музыку больше любишь? Популярную или симфоническую?
- Я бы… домой… Да вы что задумали, молодой человек?!
- Дома утюг выключен? Кошек-собак нет?
- Выключен… Нет… - всё ещё не понимая, что происходит, ответила Антонина Никаноровна.
- Ну, тогда остановка нескоро. У нас сегодня какое число?
- 28-е… декабря.
- Ну, вот! К Рождеству должны приехать! Харч, я вижу, у тебя богатый, так что в пути не пропадём.
- Куда? Куда вы собрались меня везти?
- А по назначению, мать. По назначению… Автобус сегодня следует до океана…