Было уже 4 часа пополудни, но сентябрьское солнце палило нещадно. Александр был довольно давно в седле – с самого утра, как сошел на станции с московского поезда. Ехать в тарантасе, барином, он не хотел: обстоятельства не позволяли ждать ни минуты. Он велел конюху, встречавшему его, оседлать коня, а свой небольшой багаж отправить в повозке следом.
Александр не останавливался ни на минуту: там, в далеком родном имении, умирал его отец – Николай Николаевич Белянский. Молодой человек вытер пот со лба. Его взмокшие темные кудри облепили лицо; даже с аккуратных черных усиков, казалось, струился пот. Еще немного… каких-нибудь пару верст… и он припадет к руке горячо любимого отца, которого не видел вот уже два года…
Мимо мелькали рощи, кусты, бесконечные поля проплывали одно за одним. Вот, наконец, и родная до боли речушка с плавающими на поверхности кувшинками. Туда, за поворот реки, он в детстве бегал рыбачить. Воспоминания прошлого волной нахлынули на Александра, когда он увидел свой дом.
Въехал во двор, спешился… к нему уже бежали дворовые, украдкой смахивая слезы. По их лицам Александр понял: не успел…И тут его словно опалило огнем, а затем бросило в холод. Не успел… Александр, шатаясь, вошел в дом и направился к спальне отца.
Николай Николаевич лежал на постели со сложенными на груди руками, закрытыми глазами и смиренно поджатыми губами.
- Как же так, отец… - заплетающимся языком проговорил Александр, - я ведь торопился… а ты… не дождался меня…
- Только что отошел, - плача, перекрестилась его старая нянька Марфа.
Александр в оцепенении опустился на пол возле отцовской кровати.
- К Блюмендорфам послали? – безжизненно спросил он.
- А как же, батюшка, - отвечала Марфа, - с утра как за ними послано. Но так уж что теперь… поздно… прощаться…
Она снова залилась слезами.
- В церкви все с отцом простятся. Необходимо сделать нужные распоряжения. А теперь оставьте меня.
И Александр припал лбом к отцовской руке…
Но никто так и не приехал на похороны старого барина. Лишь в имении простились с ним все до единого. Александр, все еще пребывая в оцепенении, никак не мог взять в толк, отчего ближайший сосед и лучший друг отца, Петр Платонович Блюмендорф, так и не появился. От него, из Старого Яра, не было ни слуху, ни духу. Не пожаловал почтить память усопшего и никто из его детей – ни Феликс, ни Софья, ни Остап… ни Настасья…
При воспоминании о последней Александр вздрогнул. Что-то заскребло у него на душе, когда он представил ее лицо, зеленые глаза, русую косу, струящуюся по плечу… Собственно, сердце Александра всегда начинало странно поднывать, стоило ему подумать о Настасье. Наверное, любил он ее. Даже не наверное, а вполне определенно… только почему-то боялся себе в этом признаться уже много лет.
Александр решил сам ехать в Старый Яр, нанести визит Блюмендорфам. Кто знает, что у них произошло? А что, если Петра Платоновича хватил удар после известия о смерти друга? Александр вздрогнул.
Наутро, едва занялась брусничная заря, он отправился в соседнее поместье. Снова верхом – в последние дни Александру стало казаться, будто каждая секунда на счету. Опоздав к ложу умирающего отца, он теперь боялся опоздать и в жизни.
Деревушка под названием Старый Яр находилась примерно в часе езды от поместья Белянских. И в детстве, и в юности он любил бывать там. Может, его привлекала дикая красота этих мест: лесные речушки с темной водой, петляющие среди чащ и равнин; нетоптаные поля, пахнущие клевером, ромашкой и медом… а может, его неодолимо тянуло к той, что давным-давно завладела его мыслями и сердцем…
Александр снова вспомнил Настасью. Она воспитывалась в имении Блюмендорфов, обрусевших немцев, с самого детства, с тех пор, как умерла ее мать – вторая жена Петра Платоновича. Настя осталась одна. И, хотя вокруг нее кипела жизнь, рядом подрастали названые братья и сестра, Настасья была сиротой. Иногда Александру казалось, что он будто чувствует ее одиночество, живущее где-то глубоко в девичьей душе, и ему было нестерпимо жаль ее. Потом на смену жалости пришло восхищение. Ее простой, исконно русской красотой, зелеными глазами, светлой кожей, нежным овалом лица. Светло-русые волосы девушки, заплетенные в косу, всегда нравились Александру куда больше темных кудрей самих Блюмендорфов. Ни Феликс, ни Остап, ни Софья не обладали той природной красотой, которой была от рождения награждена Настасья. И пусть это была не яркая, не кричащая красота, но в ней ощущалась тайная, чарующая сила, которой сложно было противостоять.
И, когда Александр понял это, он уже не мог выкинуть ни из головы, ни из сердца прелесть милого лица, и большие, светло-зеленые глаза, и нежную улыбку. Только улыбалась Настасья почему-то нечасто. Это и смущало Александра. Ему стало казаться, что Настасья не замечает его, не выделяет среди остальных ни словом, ни намеком. Далее к нему пришел страх. Страх оказаться отвергнутым, страх любви – настоящей любви, над которой могут посмеяться, и которая может остаться безответной.
Так и жил Александр год за годом, пытаясь побороть в себе то боязнь признания, то саму любовь, цепко засевшую в сердце. Ему было уже около 30 лет, а он никак не мог найти правильного решения, и не знал, что делать со своими непонятными чувствами. Настасье было едва за 20, и Александр думал, что еще есть время подождать, обдумать все хорошенько. Ему и в голову не приходило, что девицу на выданье могут сосватать, или кто-либо другой завладеет ее сердцем. Александр жил сегодняшним днем...
#19 век #русский роман #русская усадьба #историческая проза #повести о любви