– Я не хочу больше терпеть это все! – Ирина кричала, кричала, не могла остановиться.
Рокотов затих, удивленный. За всю семейную жизнь от Ирины он такого не слышал. До последнего дня жена чаще молчала или пыталась отделываться шутками на его претензии. А претензий у Рокотова было более, чем достаточно. Ему вечно что-то не нравилось: обед, поведение Ирки, ее привычка «тупить» на каждом шагу, ее лень, нежелание исполнять инициативы супруга и рационализаторские идеи, ее аморфность… Ой, да сколько угодно претензий.
Он иногда представлял, а что, если… Если бы вдруг Ирины не стало. Даже кривился. Столько проблем придется решать самому. С ней удобно. Легко. И опять же – на кого он будет выливать ушат грязи, плохого настроения, на ком он будет вымещать свои обидки и нахлынувшее раздражение?
На него частенько накатывало: сил никаких и вселенская несправедливость. Ирка очень кстати попадалась под горячую руку. Так поорешь на нее, толкнешь, и потом легче становится. Даже жалко ее. Даже подобие любви к ней. Стоит у раковины, сгорбилась, намывает тарелки и слезы глотает. Идиотка. А нечего было…
Что – нечего – он и знать уже не хотел. Бабы – дуры, все простят. Бабы – глупое племя. Созданы, чтобы терпеть. Ничего – потерпят. Тем более, Ирка всегда терпела. Сама виновата. кой его закидоны бы не прошли. Алка сама могла его заставить пятый угол искать. Попробовал бы он Алку хоть раз дурой назвать – огреб бы. А эта… моль. Тетеха.
Брал Рокотов Ирку замуж с удовольствием. Хрупкая, маленькая, большеглазая и смешливая. Есть, чем похвастаться. Пусть Алла смотрит и давится – не одна она такая королева, бывают и получше. Познакомился он с Иркой после очередного разрыва с Аллой. Та нашла очередного мужика и указала Рокотову на дверь: вали, псих и нищедрал, отседа, видеть тебя не хочу.
В растрепанных чувствах валил. Крутил баранку и плакал натурально. Аллу Рокотов любил до безумия, до трясучки. И вот, на обочине вдруг увидел Ирку. Юная, легкая, в белом платьишке, она не шла, летела. Эта картина врезалась в мозг. Виденье чистой красоты. Символ молодости – эта Ирочка.
А что сейчас? Желе. Сквозь поредевшие волосы видно беззащитную кожу черепа. Вся рыхлая какая-то, расползлась. Вся больная. Вечно у нее «там колет, там грызет». Двадцать лет семейной жизни в кусты. Стыдно на люди с ней выйти: какая-то нелепая куртка, какие-то уродские сапоги… бабища. Глаза пустые. Хоть бы накрасилась… Ой, лучше не надо ей краситься. Еще хуже станет: помада вечно скатывается в углах рта. Тушь осыпается.
Рокотов давно привык идти не рядом, а впереди. Ирка ползет следом, семенит, догоняет. Чучело. Глядеть противно. А ведь такая красавица была. Почему, когда «они» выходят замуж, перестают за собой следить? Другое дело, Алла, до сих пор держит себя в форме. Но жить с ней Рокотов не стал бы ни за какие коврижки. Никаких нервов не хватит: рога примерять он не собирается. Пусть уж лучше при нем будет такая замухрышка. Зато комфортно.
Где-то Рокотов прочитал, что мужская любовь отражается на лице женщины. Бред. Вот он Ирку любит, и что? Да ничего. Ирка постарела и подурнела. Изменять он ей не собирается из чувства брезгливости ко всему женскому полу, да и лень. Но закрутить интрижку, пофлиртовать с кем-нибудь он никогда не отказывался, держал себя в тонусе. Были какие-то истории по молодости, но – несерьезно, так. Он тогда об Ирке думал. Ревновал. Почему все проходит? Обидно…
Рокотов скромно отметил пятый десяток. Друзей у него за годы не накопилось, а те, что были когда-то – отсеялись. Ирка тоже стала замкнутой, нелюдимой. Семья – дело такое, не до подружек. Нечего в доме проходной двор устраивать. Вон, у мамы Рокотова было: каждые пять минут: Рая, ты дома? Рая, дай соли. Рая, ставь чайник, Рая, Рая, Рая… Будто дел у Раи никаких. И целый день ползают и ползают. Рокотов, молодой парень еще, часто с матерью скандалил:
- Я могу отдохнуть после работы? Или нет?
Мать тогда спорила с ним, даже голосила что-то. Рокотов, чтобы она заткнулась, начинал бить тарелки. Мамка слово – он тарелку. Мамка еще одно – и он не отстает. Однажды так весь сервиз из шкафа расколотил. Зато запомнила на всю жизнь, и гости в квартире пропали.
Сейчас у мамы опять проходной двор. Сын давно женат – можно и расслабиться. Хоть и старая она, но хвост трубой. По ней и не скажешь.
- Ты на шейпинг, что-ли, записалась? – шутил Рокотов иногда при встрече.
А та улыбалась и молчала. Она вообще старалась с сыном не разговаривать. Невозможно с ним разговаривать – вечно перебивает, одергивает, ругается. Ну его. Мама сворачивала разговор и убегала по своим делам. Рокотов – по своим. Родителей нужно любить издалека, чем дальше от них, тем крепче. Аксиома счастливой жизни.
Рокотов вообще всегда был принципиальным. Возражений в свой адрес не терпел. Он был умным. И знал это. Правда, с его мнением редко считались, что бесило. Коллеги сторонились Рокотова, отворачивались, как от чумного. Тупая, серая масса. Не больно-то и надо. В итоге, всегда оказывалось так, как он и предполагал.
- Сглазил! – говорили ему, - у тебя язык дурной!
Язык… Просто аналитический дар! Просто надо прислушиваться чаще к умным людям! Рокотов презирал серую массу. Но ведь обидно. За обедом Рокотов рассуждал о работе и злился, что Ирка плохо слушает его – не «внимает» мудрым словам. Такая же тупая, как и все. Он раздражался и начинал дергать жену по поводу и без. Впрочем, поводов было предостаточно.
И вот – гром среди ясного неба – она вдруг начала кричать.
- Заткнись! Ненавижу! Оставь и меня, и людей в покое! – лицо Ирки покраснело, глаза превратились в острые клинки. Она орала и орала, будто режут ее.
Рокотов не выдержал, влепил Ирине пощечину. Говорят, пощечина – лучшее средство от истерик.
Она вся сразу как-то сдулась, обмякла и затихла. Молча поднялась из-за стола, ушла в другую комнату.
Через пару часов Рокотов не вытерпел, постучал по стене: пора пить чай. Ему нравилось пить чай в гостиной, в «зале», как он любил говорить. Перед телевизором. Ирка выкатывала из кухни столик на колесиках. На столике красовался фарфоровый чайник, блюдце с лимонными дольками, сахарница, вазочка с конфетами и поднос с канапе.
Рокотов пил чай под новости. Так вкуснее. Ирка сидела на кресле и ждала, пока муж закончит трапезу. Было в этом что-то дворянское. Изысканное. Потом жена катила столик обратно и долго гремела на кухне посудой. Это раздражало – чашки Рокотов долго искал по комиссионкам. Сервиз «Мальвина». Дорогой. Приятно. А она гремит. Уже две чашки кокнула, раззява.
Тишина. Ирка не реагировала. Рокотов злился. Крикнул. Эта корова молчала. Он поднялся с дивана и ногой распахнул дверь в комнату. Жена лежала на кровати и смотрела в потолок невидящими глазами.
- Эй, корова! Я долго ждать буду? – зарычал Рокотов.
Она никак не реагировала. Она была, как… Мертвая? Мертвая!
- Ира? Иришка, ты что? Ирк-а-а-а-а! – Рокотов страшно закричал, рванул к телефону, вызывать скорую.
Врачи приехали быстро.
- Инсульт, - сухо констатировал молоденький докторишка.
***
Она тяжело выкарабкивалась. Мать Рокотова забрала невестку к себе: мяла ее тело сильными руками, кормила ее с ложечки, учила говорить заново. Почему-то, одушевленные предметы Ира могла проговаривать: корова, коза, собака. А слова «чай», «стол», «дом» у нее не получались.
- Ничего, ничего, - утешала ее Рокотова, - лиха беда – начало. У Машки Сокольниковой, она в пятой квартире живет, еще хлеще было. И ничего, бегает по грядкам, как лошадь. Ты кушай, Ирочка, кушай. Еще ложечку – ам!
Ира не спрашивала о Рокотове, а мать – не говорила. Сын и муж к ним не приходил. Он «любил» родственников издалека. Говорили, что видели его в обществе миловидной дамы. Но мать не сказала невестке об этом. Пусть выздоравливает. Пусть, если что, остается. Им двоим места хватит. Спокойно и нескучно. А Рокотов… Что – Рокотов? Рокотов с возу – Ирке легче!
Автор рассказа: Анна Лебедева