В одной из майских передач «Времени джаза» 2015-го года Дмитрий Савицкий, личность для советских, да и постсоветских джазовых фанатов не менее культовая, чем Сева Новгородцев для рок-фанатов, рассказывая про историю жизни Майлса Девиса, упоминает и про роковой во многом выбор молодого и в те годы ещё только начинающего трубача. Речь там идёт о ловушке, в которую добровольно попадали почти все адепты би-бопа 1940-ых, то-есть о героине. Ловушке, которую почти никому не удалось обойти, и мало кому удавалось выпутаться из её сетей. При этом Дмитрий Савицкий говорит буквально следующее (цитата): «Майлз – образец чистоты, ругавший бопперов за их кошмарные нарко-привычки, Майлз, у которого целый год в Нью-Йорке жил Чарли Паркер, не слезавший с иглы даже под душем, Майлз, у которого в друзьях были самые известные джанки джаза, «от скуки» влепил себе первую дозу…»
В самом этом событии, как таковом, не было ничего экстраординарного для мира джаза, царившего в Нью-Йорке 1940-ых, в окрестностях 52-ой стрит, или просто Улицы, как называли её адепты нарождавшегося джазового модерна. Почти все молодые и уже не очень приверженцы нового джазового стиля би-боп, не избежали наркотического кошмара. Но применительно к личности Майлса, этот факт рождает непростой вопрос: как этот одарённый молодой человек, этот уже обративший на себя внимание талантливый трубач, с его немалыми амбициями, его солидным воспитанием, полученным в кругу зажиточной семьи и с его повадками, бывшими сродни манерам принца крови, как позволил он себе этот шаг к неизбежному падению, сделав его по причине какой-то банальной скуки.
Дело в том, что причина той самой скуки крылась в депрессии, надолго поразившей душу Майлса и поставившей его на край гибели. Вот, как он сам вспоминал о тех днях:
«Когда я вернулся, на меня навалилась жуткая депрессия, и я оглянуться не успел, как крепко подсел на иглу, и потом целых четыре года выбирался из ада. Впервые в жизни я перестал контролировать себя и стремительно падал в пропасть». /Майлс Девис. Автобиография. Стр. 164/
Происходило это весной 1949-го и вернулся Майлс Девис в Нью-Йорк тогда из Парижа после первых в своей жизни зарубежных гастролей. И первой (возможно и последней) любви, разбившей его сердце.
Апрель в Париже.
Не знал я прежде то, что сердце петь умеет.
И не скучал по теплому объятию
Я до того парижского апреля,
Неповторимого, что из себя не смог изгнать я.
Примерно так поётся в джазовом стандарте 1932-го года, сочинённого композитором Верноном Дюком (Vernon Duke) на слова поэта Айпа Хорбурга (E. Y. “Yip” Harburg) для бродвейского ревю «Двигайся чуть быстрее» (Walk a Little Faster).
- Песня эта называлась «Апрель в Париже». Она была очень популярна в джазовой среде и многие бопперы рано или поздно выбирали её в качестве темы для своих импрвизаций. В ней поётся об очаровании Парижа в апреле, когда цветут знаменитые парижские каштаны, повсюду влюблённые парочки вдоль набережной Сены, где по-настоящему можно ощутить непередаваемое весеннее опьянение. То чувство любви, которое больше невозможно повторить ни в какой другой точке планеты. Чарли Паркер записал её для своего альбома 1949 года Charlie Parker with Strings.
Свой апрель в Париже было суждено прожить и двадцатитрёхлетнему трубачу из Сент-Луиса, Майлсу Девису, который приехал в Париж на гастроли весной 1949-го года.
Год 1949-ый был, пожалуй, самым значительным в судьбе молодого трубача. Но не потому, что знаменовал собой пик его карьеры или наиболее значительные свершения на творческом поприще. Всё это было ещё впереди. Однако именно в 1949-ом на горизонте его 50-летнего творческого марафона обозначился тот путеводный маяк, стремлением к которому будет этот марафон освещён в дальнейшем постоянно. Именно в этот год, когда состоялись исторические сессии Birth of the Cool, знаменитые записи с Capitol Band, креативным нонетом Девиса, совершилось превращение подающего надежды талантливого ученика-боппера в набирающего силу мастера, будущего гения-творца.
Долгие ночные посиделки в крохотной каморке Гила Эванса близ знаменитой 52-ой улицы принесли свои первые плоды: создание нового, креативного джазового стиля cool. Теоретики джаза поспешно приписали этому термину одно из наиболее употребительных значений: прохладный. Однако название тех исторических сессий, которое дал им Майлс, скорее всего, относилось к лексикону хипстеров и носило смысл «клёвый», словечко, очень распространённое в их среде. Этим Майлс наверняка хотел подчеркнуть, что он принёс в мир джаза новые смыслы и новые критерии, на тот период самые передовые и свежие, клёвые, одним словом.
И вот этот амбициозный молодой музыкант приехал завоёвывать Париж. Это было первой его встречей с легендарной столицей всемирной культуры и всемирной богемы. Стал ли Париж для Майлса таким же «праздником, который всегда с тобой», каким он был для Эрнеста Хемингуэя? Наверное да, но не надолго. А навсегда он стал скорее болью, которая всегда была с ним. Возможно до последних дней его жизни.
Парижские гастроли стали для него триумфом и кровоточащей раной одновременно. Если в Нью-Йорке он был кумиром среди узкого круга избранных слушателей, то во Франции он быстро завоевал широкую славу в самых различных музыкальных кругах и в особенности среди интеллектуальной молодёжной элиты. Его и Паркера, выступавших в концертном зале «Плейель», постоянно окружали толпы поклонников, с ними вели диспуты и споры молодые интеллектуалы из парижских поэтических салонов и кинематографического авангарда. От них сходили с ума самые пикантные парижские красавицы.
В одну из них Майлса угораздило влюбиться.
На Парижском фестивале джаза оркестр пианиста Теда Дамерона, в котором играл Майлс произвёл настоящий фурор, несмотря на то, что главной звездой фестиваля был заявлен Сидней Беше, знаменитый ветеран из Нового Орлеана, давно осевший в Париже. В Париже Майлс Девис познакомился с Жаном Полем Сартром, Пабло Пикассо, Борисом Вианом, Жаном Кокто. Познакомился он в Париже в тот год и с очаровательной брюнеткой по имени Жюльетт Греко. «Никогда в жизни мне не было так хорошо», напишет он много лет спустя о встрече с ней.
«С Жюльетт мы познакомились на одной из репетиций. Она просто приходила, садилась и слушала музыку. Я не знал, что она известная певица, ничего про нее не знал. Она сидела такая красивая —длинные черные волосы, прекрасное лицо. Миниатюрная, стильная, она сильно отличалась от женщин, которых я знал. Она и выглядела иначе, и держалась совершенно по-другому». /Майлс Девис. Автобиография. Стр.161/
Они познакомились и уже не расставались. Майлс был очарован Парижем, его атмосферой, наполненной упоительными ароматами свободы. Парижем, где никто не попрекал его цветом кожи, а очаровательная белая фея заворожённая звуками его магической трубы, принадлежала ему без остатка.
«У меня тогда в Париже душа перевернулась. Я даже песни объявлял на французском. Мы с Жюльетт, взявшись за руки, бродили вдоль набережной Сены и целовались, глядя друг другу в глаза, потом еще целовались и сжимали пальцы друг друга. Это было как в сказке, как будто меня кто-то загипнотизировал, я был в каком-то трансе. Со мной никогда раньше такого не было. Я всегда был настолько поглощён музыкой, что у меня совсем не оставалось времени на романтику. Музыка была всей моей жизнью, пока я не встретил Жюльетт Греко, которая научила меня любить не только музыку». /Майлс Девис. Автобиография. Стр.163/
Им приходилось общаться междометиями и жестами. Она не говорила по-английски, он не знал французского. Они разговаривали глазами, жестами и чувствами, которыми они жили. В Париже был апрель. И Майлс был по уши влюблён. Всем окружающим казалось, что они никогда не расстанутся. Жан-Поль Сартр горячо убеждал их пожениться. Жюльетт просила Майлса остаться, не бежать от судьбы. Но остался не Майлс, а барабанщик из их оркестра, Кенни Кларк, говоривший Майлсу, что тот будет сущим глупцом, если вернётся в Штаты, оставив в Париже свою первую настоящую любовь. Однако Майлс Девис уехал, уехал с разбитым сердцем, влюблённый в Париж и в свою белую фею Жюльетт. Он покидал Париж одиноким, бесконечно несчастным парнем, буквально сбежав от такого близкого, настоящего счастья.…
«Когда я уезжал, в аэропорту было много грустных лиц, включая мое собственное...Господи, я чувствовал себя таким несчастным в самолете, что не мог и слова вымолвить…» /Майлс Девис. Автобиография. Стр.163/
The Man I Love
7 февраля 1927 года в городе Монпелье на юге Франции в семье корсиканца и француженки родилась очаровательная дочь, которую счастливые родители назвали Жюльетт. Поскольку работать родителям пришлось на юге Франции, детство будущей звезды французского шансона прошло в доме бабушки по материнской линии. Ребёнком она обучалась практике классического вокала в Парижской опере, что сыграет в своё время немаловажную роль в её певческой карьере. Войну Жюльетт застала в юном возрасте, но это не помешало ей вступить в ряды французского Сопротивления по примеру родителей. Ей было всего 16, когда её вместе со старшей сестрой арестовало гестапо. Произошло это в Париже в 1943 году. Их мать была схвачена гестаповцами незадолго до ареста сестёр Греко. В конце концов несколько месяцев спустя Жюльет вышла на свободу: выручил юный возраст отважной подпольщицы.
Но возвращаться ей было некуда, дома у неё теперь не было. А из одежды на ней было только синее хлопчатобумажное платье да босоножки, в которых её арестовали. В таком виде, почти полураздетая, бедняжка смогла преодолеть восемь миль от печально известной тюрьмы Fresnes до Парижа. На улице стояла одна из самых суровых зим, что помнила Франция. Она нашла убежище у своего бывшего учителя французского языка. Он жил в ветхой маленькой гостинице в парижском квартале Сен-Жермен-де-Пре. Там она нашла комнату и еду, но у неё не было ничего из одежды, кроме того голубого платья и босоножек.
"Я была такой продрогшей и такой голодной," вспоминала она много лет спустя, "что оставалась в постели в течение двух лет."
Знакомые студенты и актёры снабдили её кое-какой мужской одеждой: свитерами, куртками , брюками, которые были все ей не по росту и в которые она запросто могла полностью завернуться. На улицах люди оборачивались ей вслед, слегка шокированные её живописным обликом. Однако не за горами было время, когда этот необычный прикид станет модой, а проникновенный взгляд Жюльетт Греко будет увековечен на гигантских фото-плакатах, созданных многими знаменитыми фотохудожниками, включая Вилли Рониса, Анри Картье-Брессона и Роберта Дуано.
Жюльетт выжила в оккупированном Париже в основном благодаря дешёвым мясным бульонам, которые ей удавалось заказывать в кафе на деньги, полученные от случайных заработков в театре и на съёмках в киномассовках. Когда в августе 1944-го года Париж был освобожден, Жюльетт каждый день проводила возле Отеля «Лютеция», куда прибывали оставшиеся в живых узники нацистских концентрационных лагерей. Однажды, в толпе измождённых заключенных, напоминавших живые скелеты, она увидела сестру и мать. "То, что я пережила в оккупированном Париже не шло ни в какое сравнение с теми двумя годами, которые довелось им провести в Равенсбрюке," - вспоминает Жюльетт эту встречу. "Мы молчали, крепко обняв друг друга. Не было слов для того, чтобы выразить, что я чувствовала в тот момент."
Война закончилась и, несмотря на голодное и бесприютное существование, жизнь наполнилась радостью, которую принесло с собой долгожданное чувство свободы. Однако для Жюльетт не всё складывалось гладко: в 1946-ом её мать покидает Францию, переехав в Индокитай. Жюльетт остаётся во Франции совершенно одна. "Мы были бедными," -говорит она. "Но это не имело значения, потому что наконец мы были свободными, и мы все делили между собой то немногое, что у нас было".
Греко, как и все артисты и интеллектуалы того времени, жила на левом берегу Сены, снимая комнату с ванной. Она никогда не запирал её, чтобы её многочисленные друзья могли бы в любое время найти у неё приют. Комнатка, в которой она жила была маленькой, но в ней всегда находилось место для её друзей, которым было негде переночевать.
Она с головой погружается в богемную жизнь послевоенного Парижа. Местом её постоянного обитания становится знаменитое предместье Сен Жермен де Пре, своеобразное сакральное место парижских нонконформистов, артистов, музыкантов, философов. Она быстро попадает в круг французской артистической элиты и знакомится с Жаном Полем Сартром, Борисом Вианом, Жаном Кокто. Со своими длинными чёрными волосами и бахромой, с проникновенным взглядом и одеждами не по росту, Греко быстро становится музой левобережья, её экзистенциальным талисманом, gamine- символом и центром притяжения для неугомонных фотографов.
Жан-Поль Сартр, наиболее яркий представитель артистической элиты Парижа и властитель умов, один из основателей французской школы экзистенциализма, пленил воображение Жюльетт своей гуманистической теорией.
Одним из центральных понятий этой теории являлась свобода. Сартр определял свободу как неотъемлемое, главное право человека, которым его наделила природа от рождения. Он рассматривал это понятие не как свободу духа, ведущую к бездействию, а как свободу выбора, побуждающую человека действовать. Это право на выбор действия у человека никто не может отнять. Именно этот постулат и стал главным мотивом в становлении личности самой Жюльетт. Под воздействием идей Сартра Жюльетт начинает разработку собственного проекта самореализации. Она следовала концепции свободы воли, которая по Сартру разворачивается в теории «проекта», согласно которой индивид сам проектирует, «собирает» себя, полностью отвечая тем самым за себя и за свои поступки. Юная мадемуазель, уже в раннем возрасте проявившая характер человека действия, вступив в Сопротивление, находит своё кредо в исполнении песен, наполненных её личным отношением к жизни и людям. Поначалу она стремилась пробовать силы во многих сферах, но когда она начала петь, то полностью сосредоточилась на этом направлении.
"Я хотела быть трагической актрисой, но один мой приятель предложил мне использовать мой голос в ином качестве. Я любила поэзию и литературу, так почему было не читать вслух стихи?" Голосовая озвучка это довольно точный способ описания стиля пения Греко. "Я не Мария Каллас, это точно", - смеется она, - " но у меня действительно получилась удивительная карьера, когда я могла путешествовать по миру и петь все те замечательные вещи перед большими толпами людей."
The man I love
Эти слова Жюльетт Греко произнесла, будучи уже всемирно известной певицей и пожилой дамой. Но пока ещё был апрель 1949-го, Жан Кокто предложил ей крохотную роль в его фильме «Орфей», а в Париж на гастроли приехал молодой трубач-модернист Майлс Девис, ворвавшись в её жизнь стремительно и дерзко, как и подобает истинному американцу.
Она приходила на репетиции этих немного экзальтированных афроамериканцев и молча слушала их причудливые импровизации, которые словно завораживали её. Новый язык би-бопа, непохожий ни на что известное ей в музыке, по-видимому, отзывался каким-то очень сильным её переживаниям, острота которых ещё не изгладилась в её душе. Особенно проникали в душу отрывистые, нервные звуки трубы молодого, импозантного Майлса Девиса. Возможно, она почувствовала в них ту же душевную боль, которая терзала и её в оккупированном Париже несколько лет назад, когда она была совсем ещё юной девушкой.
Однажды он придёт, любимый мой
Он сильным будет и большим, любимый мой
И когда он придёт ко мне
Я постараюсь, чтобы он остался
Так поётся в первых строках песни « Мой любимый» (The man I love) братьев Джорджа и Айры Гершвинов, ещё одного эвергрина, тоже весьма популярного среди джазменов. Не обошёл эту вещицу своим вниманием и Майлс Девис, записавший сей романтичный опус братишек Гершвинов 24 декабря 1954-го с группой, которую он звучно назвал «Майлс Девис и его гиганты джаза». По своему содержанию и смыслу композиция «Мой любимый» весьма точно подходила к продолжению того парижского апреля, когда Майлс с необъяснимым упорством рвался из города своей первой любви обратно в Штаты, оставляя в Париже женщину, которую он обрекал на неизвестность и ожидание…
Но он не мог себе представить тогда, что ему ещё предстояло пройти сквозь мучительное чистилище для избавления от героинового ада, в который он попадёт вскоре после возвращения в Нью-Йорк…
Round Midnight
Вернувшись в Нью-Йорк Майлс впадает в жесточайшую депрессию. Надежде на то, что после успехов у парижской публики, Нью-Йорк встретит его с распростёртыми объятиями сбыться было не суждено. Как и предсказывал умудрённый жизнью Кенни Кларк. И как это часто бывает, совершив одну ошибку (безосновательно расставшись с любимой), он моментально совершает следующую, ещё более чудовищную и почти непоправимую: подставляет вены шприцу с героином.
Это сатанинское вещество постепенно, день за днём поглощало некогда ясную и пылкую душу музыканта. Первоначальное кажущееся облегчение быстро сменилось всепоглощающей зависимостью от жуткого препарата. Творческие планы, поиски новых музыкальных открытий и путей заброшены. И их место прочно заняли лихорадочные поиски денег для очередной дозы. Поиски денег любой ценой. И вот он уже крышует уличных проституток, получая с них мзду, которую тут же тратит на зелье. Майлс Девис не успевает оглянуться, как оказывается на самом дне, в обществе самых низших элементов городского нью-йоркского социума, вращается среди наркодилеров, проституток и сомнительного вида «музыкальных агентов», прибравших к рукам его талант и нещадно эксплуатировавших его.
Под губительным воздействием наркотиков Майлс быстро превратился из некогда дисциплинированного молодого парня спортивной наружности в сущую развалину. Особенно заметна эта перемена в редких записях той поры, демонстрирующих явную деградацию техники его игры по сравнению с той прозрачной лёгкостью, которую он смог добиться на сессиях “Birth of The Cool”. Едва разгоревшийся рассвет сменился кромешной полночью, затмившей его жизнь на несколько лет.
Miles Davis Quintet - 'Round Midnight, запись 1953-го года. Майлс Девис -труба, Чарли Чен (Чарли Паркер)-альт-саксофон, Сонни Роллинз-тенор-саксофон, Уолтер Бишоп-фортепиано, Перси Хи- контрабас, Филли Джо Джонс-барабаны.
“Round Midnight” или, как часто её называют, «'Round About Midnight» - самая, пожалуй, знаменитая композиция Телониуса Монка, культового пианиста и композитора эпохи джаз-модерна. По-русски её название означает «Вокруг или Около Полуночи». Количество вариантов кавер-версий «Полночи» даже у самого Монка с трудом поддаётся точному подсчёту. Эту пьесу играли все крупные джазмены кула и бопа, симфонические оркестры и пели вокалисты. Во Франции Бертран Тавернье снял фильм «Вокруг Полночи». Джо Хендрикс написал слова и пел эту вещицу, как впрочем, и другие вокалисты джаза, включая Эллу Фицджеральд. Телониус Монк сочинил эту гениальную вещь, с некими готическими оттенками в 19 лет и назвал её сначала «Grand Finale». А тот «полночный» этап жизненного пути Майлса Девиса едва не стал для него реальным финалом.
Несколько раз он был на краю пропасти, хозяева клубов, где ему удавалось найти работу для своих музыкантов, не скрывая презирали его и платили гроши за его выступления. Музыкальные агенты утаивали часть его заработка, полицейские взяли его на заметку, как отпетого наркомана и привычно заставляли засучивать рукава, ища свежие следы уколов. Они следили за ним и несколько раз ловили с наркотиками и сажали в камеру. Только благодаря усилиям и деньгам его отца, Майлс выходил на волю. После того, как однажды Майлс и барабанщик Арт Блейки угодили в тюрьму, появилась разгромная статья в самом известном джазовом издании «Даун Бит». После выхода этой статьи свинговый бенд-лидер Кэб Келлоуэй, известный в мире джаза, как лютый ненавистник джаз-модерна, в одном из интервью совершенно унизительно отозвался о Майлсе и его коллегах и все его слова, в которых было много вымысла попали на страницы нью-йоркской прессы.
Майлс понимал, что все эти грязные сплетни о нём и его образе жизни могли дойти до Жюльетт, чьим мнением о себе и чувствами к нему он очень дорожил, несмотря на степень своего падения. Майлс понял, что дошёл до самого края бездны и решил покончить со своей пагубной страстью к адскому зелью. В 1954-ом году, почувствовав в себе силу покончить с героином, он понял, что не хочет больше терпеть к себе унизительного отношения. Он знал, что только отец, нежно любивший его, сможет поддержать его в столь безнадёжном положении и протянуть руку помощи. Он приехал в отцовский дом в Сент-Луис с покаянием и надеждой. Отец, в ответ на полный отчаяния и надежды взгляд сына сказал: «…Я ничего не могу сделать для тебя, сынок, я могу только дать тебе любовь и поддержку. Всю основную работу ты должен проделать сам». И случилось чудо: Майлс сумел проделать эту работу , прошёл сквозь жутковатое чистилище под названием «холодная индейка» и избавился от наркотической зависимости.
Полночь для Майлса закончилась и на горизонте появился долгожданный, заветный свет возрождения к жизни. Вот, как сам Майлс говорил о своём преображении после победы над героином:
«Глубоко внутри я всегда оставался таким, каким я был до наркотиков. Этот опустившийся наркоман никогда не был реальным мной. Поэтому, завязав с наркотиками, я снова обрел настоящего себя и стал расти и развиваться дальше, а это и было главное, для чего я вообще приехал в Нью-Йорк, — расти и развиваться» /Майлс Девис. Автобиография. Стр.240-241/.
Parlez-moi d`Amour
Пока Майлс боролся в Нью-Йорке и других городах США с одолевавшими его демонами, Жюльетт в Париже начала свой путь к славе. Путь шансонье.
Она выбирала стихи подобные тем, что сочинял Жака Превер и просила композиторов сочинить для них музыку. Одним из этих композиторов был Жозеф Косма, который писал музыку на тексты Жана Ренуара. Когда Жюльетт спела Parlez-Moi d'Amour, это ознаменовало, что в судьбе её произошли коренные изменения и дни, когда она зарабатывала ничтожные пять франков за шоу навсегда остались в прошлом. Эта классическая песня 1930-х годов, звучит сегодня на 37-ми языках и является одним из тех неповторимых шансонов про любовь и поцелуи, которые сделали французских певцов - от Шарля Трене, Жоржа Брассенса и до Сержа Генсбура и Сальваторе Адамо- знаменитыми во всём мире. Звёзды французской эстрады без колебаний приняли Жюльет Греко в свои ряды. Теперь уже Превер писал свои песни специально для неё. Как, впрочем, и Жан-Поль Сартр.
Да, Сартр тоже писал песни для Греко.
"В её голосе таится миллион стихов," - говорил этот самый известный интеллектуал в мире. "Это как теплый свет, что оживляет горящие угольки внутри всех нас. Именно благодаря ей и для неё я стал сочинять песни. Сорвавшиеся с её губ, мои слова, превращаются в драгоценные камни."
Летом 1954 года Жюльет Греко приехала из Парижа в Нью-Йорк. В те годы она уже считалась ведущей французской актрисой и певицей. Она прилетела в Нью-Йорк, чтобы участвовать в пробах на роль леди Брет Эшли в фильме «И восходит солнце» по роману Эрнеста Хемингуэя, который собирался снимать режиссер Хэнри Кинг. Внезапный визит Жюльетт взорвался в памяти Майлса Парижем 1949 года. Он не забыл тот короткий, но прекрасный роман и пять лет спустя по-прежнему был влюблён в Жюльетт. И любовь эта по-прежнему мучала и лихорадила его, как тяжёлый недуг.
Окончание следует