Пенелопа ждет сына.
День. Ночь. День. Ночь.
В этом ожидании — вся ее жизнь. Когда-то ей, дочери гордого рода вождей и правителей, с каплей божественного ихора в крови, не о чем было просить всемогущих Мойр, повелевающих судьбой каждого смертного. Теперь она мать, которая ежечасно взывает к божественным пряхам, умоляя о возвращении того, что вышло из ее собственного чрева.
Был еще муж... Он тоже покинул Пенелопу, но это произошло так давно, что черты его, голос, улыбка почти стерлись из памяти, канули в Лету – вместе с надеждами и мечтами юности. Сын и наследник занимает все ее существо, о муже Пенелопа почти не вспоминает.
А ведь когда-то она без памяти полюбила его. Полюбила в тот самый миг, когда он – жених! – бежал к ней по улице и, хватая ртом раскаленную пыль, хохотал, как ребенок. А потом на глазах у сотен зевак схватил растерянную невесту и осыпал отнюдь не целомудренными поцелуями.
Отец Пенелопы, богоравный Икарий, даже усомнился в рассудке будущего зятя. Свадьбу отменить не решился (уговор есть уговор), но после поселил молодоженов поближе к себе, чтобы присматривать за малохольным супругом своей любимицы. Пенелопа, в общем-то, была не против соседства с родными. И все же той ночью, когда Одиссей, прижавшись губами к ее уху, прошептал: «Давай сбежим, ко мне, на Итаку!», она размышляла всего мгновение — а затем поднялась со смятого ложа и стала собираться в дорогу.
Ее отец, уверенный, что услада очей, сокровище, беспомощная птичка похищена опасным сумасшедшим, отправился за ними. Догнал. Но что мог поделать возмущенный родитель, если в ответ на горькие упреки его обожаемая дочь, раскрасневшаяся от солнца, погони и любви, только смеялась, тщетно пытаясь прикрыть лицо покрывалом?.. Икарий плюнул и отправился восвояси.
А Пенелопа поплыла на Итаку, родину безумца, который мог взять в жены прекраснейшую из земных женщин, но предпочел ее двоюродную сестру — высокую, крупную и чересчур смышлёную девицу.
- Что она будет делать на этой Итаке? Там ведь скука смертная! – недоуменно воскликнула Елена, когда узнала о скандальном побеге своей родственницы.
Впрочем, Елене, чьи многочисленные служанки никогда не бедствовали, ибо волосы и ногти земной богини — ходовой товар (да что там — даже вода после ее омовений почитается многими за волшебный эликсир любви и красоты!) вообще всегда было трудно понять Пенелопу, которая с детства сама причесывалась и одевалась.
Именно на Итаке – скудном каменистом клочке суши посреди вечно беспокойного моря – Пенелопа нашла свое предназначение. Ей хватило нескольких дней на этом острове прохладных оливковых рощ, бесчисленных козьих стад и пронзительно-алых закатов, чтобы понять – больше всего на свете она хочет стать хозяйкой Итаки. Не просто знатной чужеземкой, которую взял в жёны молодой базилевс, а настоящей госпожой – такой же опытной и бережливой, такой же сдержанной и мудрой, как ее свекровь, властная и строгая Антиклея.
В тот вечер, когда уставшие и голодные беглецы высадились на острове, Одиссей протянул жене тёплую золотистую лепешку, испеченную его матерью. Пенелопа молча взяла ее в руки, ощущая, как согреваются окоченевшие пальцы. Лепешки пахли дымом, вином и морем, чуть не лопались от начинки из тягучего расплавленного сыра, душистых оливок и пряных трав. Пенелопа ела, ела и никак не могла остановиться... А когда, насытившись, подняла глаза, то увидела, что Одиссей смотрит на нее с нежностью, и даже на суровом лице Антиклеи заметна тень одобрения.
- Понимаешь, это испытание, - объяснил ей Одиссей той же ночью. - Итакийцы небогаты. Для нас нет лучшей пищи, чем пшеница, оливки и травы, выросшие на Итаке, вино, созревшее на Итаке, и сыр, сделанный на Итаке. И эти лепешки — плоть от плоти наших полей, виноградников, пастбищ и оливковых рощ. У них вкус моей земли. Я хочу, чтобы ты узнала и полюбила его. Только так ты сможешь стать одной из нас.
Пенелопа долго размышляла над его словами, потом заснула. А на утро встала базилиссой. Оставив в прошлом беспечное девичество, постепенно преодолев настороженную отстраненность свекрови, она научилась молоть муку, солить козий сыр, собирать дикие травы и замешивать тесто на пахучем оливковом масле и кислом итакийском вине. Она впитывала новые знания с восторгом, какого раньше никогда не знала, и готова была трудиться в любой момент – кроме тех, когда была рядом с мужем.
Итака стала для Пенелопы лучшим местом на земле.
Здесь она родила сына, узнала восторг хождения под парусами – и со всей ясностью осознала, насколько человек, по первому слову которого она оставила дом и семью, был не похож на других мужей.
Он по-прежнему много и невпопад смеялся, а потом вдруг надолго смолкал, словно уставившись в Тартар. Каким-то внутренним чутьем Пенелопа сразу поняла, что в такие минуты Одиссея не стоит беспокоить. Рано или поздно он очнется и сам расскажет ей, что придумал на сей раз. Все его идеи и замыслы были невероятны — и все воплощались в жизнь. Потому и называли его в глаза «Многоумным», «Равным в мудрости Зевсу» и даже «Божественным». А за глаза... Об этом она предпочитала не думать.
К счастью, Одиссей был совсем не так безумен, как хотелось бы многим, и знал подлинную цену лести. Бывало, какой-нибудь купец или посланник начинал рассыпаться в любезностях, как лживый Тот, — базилевс Итаки слушал внимательно, согласно качал головой, расплывался в младенческой улыбке. А потом бросал из-под коротких густых ресниц лукавый взгляд на занавес, скрывавший от нескромных взглядов его не по годам рассудительную и очень любознательную базилиссу, которую было нипочём не удержать на женской половине дома, и она облегчением понимала — нет, не трогают его велеречивые славословия гостя, богатые подношения не вызывают жадности, а юные прелести подаренной рабыни не возбуждают страсть, отличать которую от похоти Пенелопа научилась еще в материнском гинекее... Одиссей не доверчивый чудак: он действительно хитрейший из смертных, истинный вождь, правитель — и ее муж.
Она очень скоро научилась безоговорочно верить ему, и поэтому почти спокойно встретила весть об отбытии Одиссея под стены Трои.
- Я вернусь очень быстро, моя уточка!.. Быстрее, чем ты успеешь соскучиться по мне… Быстрее, чем Телемах крепко встанет на ноги, обещаю!..
Теперь-то она понимает, что Одиссей обвёл ее вокруг пальца – позабавил дурацким прозвищем, которое он умел произносить так нежно, одурманил ласковым голосом и лукавым взглядом, от которого ее сердце начинало порхать, как легкокрылая Ника. Этот взгляд — единственное из его облика, что она и сегодня помнит также отчетливо, как двадцать лет назад. Этот взгляд да теплые широкие ладони, сухие и шершавые от тетивы и поводьев...
Но тогда Пенелопа так верила мужу, что провожала Одиссея без положенных слёз и причитаний. Антиклея тоже молчала, но лицо ее было лицом покойницы. При сыне она держалась, но стоило ему скрыться из виду, как ноги ее подкосились, и мать Многоумного и Божественного, пожалуй, осела бы наземь, если бы верная служанка Эвриклея ее не подхватила.
- Не стоит так сокрушаться! – Пенелопа снисходительно коснулась плеча свекрови. - Он пообещал мне вернуться еще до той поры, как Телемах крепко встанет на ноги, а Одиссей никогда не лжёт.
Две пары глаз уставились на неё с негодованием и жалостью. Отстранив служанку, Антиклея резко выпрямилась и всем телом подалась к Пенелопе – но тут ее взгляд упал на маленького Телемаха, безмятежно дремавшего в кольце материнских рук, и она осеклась. Дрожащей рукой мать Одиссея провела по глазам, а потом, коснувшись личика младенца, горько улыбнулась и сказала:
- Да, мой сын никогда не лжёт… Ну что ж, дитя, будем надеяться, что ты встанешь на ноги как можно скорее.
В ее тихом голосе было столько скорби, что у Пенелопы перехватило дух. Две старухи, поддерживая друг друга, уже почти добрались до дома, а она всё стояла на крутом берегу, неподвижно глядя вслед удаляющемуся кораблю и тщетно пытаясь подавить предчувствие непоправимой беды.
Прошли годы.
Пенелопа пряла и ткала, собирала травы и доила коз, варила сыр и солила оливки. Научилась печь лепешки. Терпеливо ждала мужа. Каждое утро надеялась, что он вернется сегодня.
Антиклея была куда прозорливее молодой и беззаветно влюбленной Пенелопы. Она знала, что Одиссей – истинный внук хитрейшего из эллинов, который умел обходить клятвы, не нарушая их! – никогда не лжёт, но и крайне редко говорит всю правду. Когда трехлетний Телемах упал с крутого обрыва и так сломал левую ногу, что всем стало ясно - крепко стоять он никогда не будет, Антиклея долго и страшно смеялась. Потом она перестала и смеяться, и есть. Лаэрт несколько часов провёл у смертного ложа жены, и каждый в доме понимал, что именно он пытался выяснить у умирающей. Однако получил ли Лаэрт ответ на главный вопрос своей жизни, не узнал никто: муж благонравной и высокородной Антиклеи умел хранить свои тайны – и чужие тоже.
Прошло еще несколько лет. Пенелопа по-прежнему пряла, варила и пекла. И по-прежнему ждала Одиссея, хотя злые языки стали поговаривать, что одиночество ее не столь уж обременительно, ведь в царском дворце все чаще гостит красавец Антиной и прочие знатные и высокородные господа. Пенелопа лишь презрительно поджимала губы – пусть дураки болтают, глупости не заткнешь глотку.
А потом гордые победители Троянской войны стали возвращаться к родным берегам. Израненные. Поставревшие. С угасшими глазами, в которых навеки застыла гибель Ахилла, Аякса и сотен других. Пенелопа воспряла духом – но Одиссей, казалось, не торопился вернуться домой, все еще пропадая где-то в далеких землях… Она ждала, ждала что вот-вот он объявится, но вместо мужа появились слухи. О Каллипсо. О Цирцее. И о прочих. Никогда и никому она не рассказывала о том, что испытала, впервые услышав о об этом, но если бы стыд и впрямь мог сжигать, как пламя, сердце ее давно превратилось бы в пригоршню пепла. В какой-то страшный миг ей и впрямь захотелось, чтобы гнусные сплетни о ней и её «женихах», вороньем разлетевшиеся по всей Элладе, обернулись правдой. Отдаться бы им – всем, сразу!.. – лишь бы Одиссей узнал об этом, лишь бы испытал такую же боль, как его покинутая, брошенная жена... Если она удержалась, то потому, что была уверена – он только посмеётся.
После обжигающего гнева пришёл холод, да такой лютый, что иногда Пенелопа сомневалась, что все ещё жива. Но и этому наступил конец – постепенно жизнь вошла в своё русло. Пенелопа нашла в себе силы радоваться мелочам и жить ради сына, Телемаха.
Для всей Ойкумены она все еще ждет, хотя в душе Пенелопы надежда увидеть мужа давно погасла. Но сын — сын покинул ее не так давно, и в его возвращение она еще верит.
Каждый день базилисса заполняет свое существование делами. С самого рассвета ее небесно-голубой пеплос мелькает в мегароне, таламе, во внутреннем дворе и галерее. Целый день она наблюдает за выделкой кож и приготовлением масла, считает тюки с шерстью и пифосы с вином, проверяет качество хлеба и тканей, выслушивает жалобы челяди и скупо улыбается липким комплиментам гостей, подгоняет неспешных и наказывает ленивых, решает споры, отдает распоряжения и строго следит за их исполнением. Теперь она понимает, что чувствует Атлант, тысячи лет превозмогающий тяжесть небесной тверди – на ее плечах тоже лежит целый остров… «Но разве не этого ты так хотела?» – шепчет ее внутренний голос. «Ты мечтала стать хозяйкой Итаки – и стала ею. При Одиссее ты никогда не получила бы столько власти. Так может не стоит так уж сокрушаться об его отсутствии?».
Этот голос пугает ее, и Пенелопа каждый раз приказывает ему замолчать – но время идёт, и она делает это с меньшей охотой. Ей действительно нравится быть хозяйкой - и Итаки, и собственной судьбы.
Но, прогоняя мысли о муже, она не может не думать о сыне.
Каждый день. Каждый час. Каждую минуту.
Днём она следит, проверяет и распоряжается, сама включаясь в любую работу, лишь бы отвлечься, но вечером — вечером она уединяется в своих покоях. Здесь она ждет и вспоминает.
Она уверена: Телемах вернется так же, как и ушел, ночью, тайком, и хочет, чтобы он сразу понял — его ждали. Поэтому каждый вечер, отпустив надоедливых прислужниц, Пенелопа снимает свое богатое одеяние и остается в скромном хитоне из некрашеной шерсти. Пусть недоумки, которым охота считать себя ее женихами, думают, будто она не покладая рук трудится над саваном для тестя. Пусть наиболее прозорливые считают, что жена Одиссея каждую ночь распускает свою пряжу... В действительности, у ткацкого станка ее заменяет верная Эвриклея, а сама Пенелопа просеивает муку, нагревает вино и растворяет в нём соль, доводит до кипения масло, соединяет их в упругое тесто и долго месит обжигающий комок своими крепкими, все еще красивыми руками, чувствуя, как с каждым ее движением тесто становится всё податливее и мягче. Затем даёт ему отдохнуть, пока сама крошит в миску сыр, измельчает травы и оливки. Прикрыв глаза и что-то нашептывая, она отделяет от теста куски, размером в половину своего кулака, тонко раскатывает их, начиняет каждую лепешку, а потом печет на раскаленном металлическом листе — и отсвет жаровни кладет смутные тени на ее уставшее лицо.
Каждую ночь она ждет стука, шепота, камешка в окно... И каждое утро скармливает нетронутые лепешки жадному пламени очага. Иногда в скрипах и шорохах старого дома ей чудятся сытые вздохи, словно духи-покровители приняли эту скромную жертву и остались довольны. В такие дни челядь меньше ссорится, люди работают быстрее и улыбаются чаще. Женщины шепчутся и хихикают, мужчины перемигиваются, и даже куры несут яйца чуть ли не вдвое больше обычного. Только Пенелопа не разделяет общего ликования — каким бы добрым ни был день, на смену ему приходит вечер. А значит, она вновь отправится к себе — печь лепешки для сына, который не возвращается.
Сегодня ничем не отличается от вчера и, судя по всему, от завтра — стопка лепешек растет, за спиной неодобрительно покашливает старая Эвриклея — но странное ощущение в груди не дает Пенелопе покоя. Что-то давит изнутри, словно в ней вновь растет ребенок — только не в чреве, а прямо у сердца, гулко бьющего в ноющие ребра. Ночную тишину изредка смущает крик загулявшего жениха или смех распутной рабыни, но к этим звукам базилисса давно привыкла... «Неужели я умру, так и не увидев его?.. Скорчусь от внезапной боли, попытаюсь встать, но не смогу, и упаду — лицом в раскаленные угли? И когда все эти прибегут, я уже буду не я, а мертвая старуха с выжженными глазами...». Какая-то неодолимая тяжесть наваливается ей на плечи, и затуманенная голова все ниже склоняется к жаровне…
- Ты совсем выжила из ума.
Скрипучий голос Эвриклеи заставляет Пенелопу вздрогнуть и выпрямиться.
- Я думаю как раз о том же.
- Ты должна думать о сыне и муже.
- Я уже ничего и никому не должна, няня... Они мертвы, оба.
- Они вернутся. Оба. И тебе станет стыдно за свое малодушие.
В голосе старухи звучит такая истовая убежденность, что Пенелопа почти верит ей.
Тихо застонав, она усилием воли расслабляет напряженную спину, с трудом разжимает судорожно сцепленные руки, и чуть не падая от облегчения, глубоко, полной грудью вдыхает.
Аромат, исходящий от стопки горячих лепешек, так заманчив, что внезапно, впервые за долгие годы, остро, до дрожи, до спазма в пересохшем горле Пенелопа ощущает желание жить — и страшный голод.
- Ты права. Моё поведение недостойно.
Разломив горячую лепешку, хозяйка Итаки протягивает половину Эвриклее.
- Ешь, няня. Сегодня моя стряпня достанется живым людям, а не призракам. Ешь, ешь...
Не обращая внимания на старуху, Пенелопа отрывает от свой половины лепешки большие куски и, обжигаясь, жадно отправляет их в рот, всем нутром чувствуя возвращение жизни.
Увлеченная поглощением пищи, она не слышит легкого шороха за спиной. И даже не сразу оборачивается, когда мужское дыхание касается седеющих волос у нее на затылке.
- Ты не ждала меня, мама?..
...Он как будто стал выше, черты лица, в ее воспоминаниях по-детски мягкие, стали отчетливее, на подбородке свежий рубец. Смотрит прямо, ласково и слегка... покровительственно?
- Я всегда буду ждать тебя.
Голос Пенелопы спокоен, как море в ясный день. На мгновение припав к его плечу — о боги, когда его плечи успели стать такими широкими? когда?!.. — она втягивает ноздрями незнакомый запах, запах большого мира, из которого она когда-то сбежала на маленький скалистый остров, затерянный в море.
Усилием воли сглотнув уже готовые сорваться упреки, Пенелопа вытирает губы ладонью и тихо говорит:
- Садись, поешь.
- Ты приготовила мои любимые лепешки!..
Он протягивает руку, берет одну, улыбается своим воспоминаниям.
- Значит, ты и впрямь ждала меня.
- Я всегда буду ждать тебя.
Телемах с трудом садится, ест, жмурясь от удовольствия, держа сложенную пополам лепешку в правой руке, а левой рассеянно поглаживая трясущуюся голову обезумевшей от счастья Эвриклеи. Та тихо всхлипывает, прижавшись лбом к его покрытой старыми шрамами мускулистой ноге, кончиками иссохших пальцев пугливо касается обнаженного колена – не может поверить, что вернулся…
Насытившись, он удовлетворенно вздыхает. Смотрит на Пенелопу. Благодарно кивает – и она в ответ слегка склоняет свою еще красивую голову.
Напряжение становится почти невыносимым.
- Знаешь...
Начинает осторожно, явно подбирая слова. А раньше болтал, что придет в голову, и никогда не скрывал от нее своих мыслей.
- Я ведь не один, - быстрый взгляд исподлобья, затем голос вновь обретает уверенность. — Я вернулся не один, мама...
Всё.
Слово падает, как камень, разбивает зеркальную гладь воды, и круги расходятся во все стороны — бесчисленные, неумолимые... Телемах с жалостью и страхом смотрит на сгорбленные плечи матери. А Пенолопа всем своим существом ощущает, как где-то в древних морских глубинах заворочалось Нечто – и ужасна будет участь тех, кто разбудил Его…
Но мгновения идут, а ничего не происходит.
Усилие воли, закаленной годами ожидания и терпения, изнурительной работы и тягостного лукавства, усмиряет воспрявшее было чудовище и отправляет его обратно – в бездну.
Пенелопа поднимает глаза и впервые улыбается сыну. В глубине ее глаз плещется море, ласковое и безмятежное.
- Ну что ж, я рада. Лепешек хватит на всех.
Из цикла "Истории и сказки о сотворении пищи"
Сырные лепешки Пенелопы
Ингредиенты:
- Мука – 700 г
- Вино белое сухое – 200 мл
- Масло оливковое (или другое растительное) – 200 мл
- Соль – столовая ложка
- Сыр домашний (можно использовать брынзу или адыгейский) – 350 г
Оливки зеленые – 200 г - Травы (петрушка, базилик, орегано, чабер, эстрагон, молодая крапива, листья одуванчика и т.д.) – большой пучок
Приготовление:
Муку просеять.
Вино нагреть до 60-65С, растворить в нём соль.
Масло довести до кипения.
Всыпать в масло муку, энергично размешивая ее и постепенно добавляя горячее соленое вино. Собрать тесто в комок.
Подождать, пока оно немного остынет, и вымесить до гладкости.
Накрошить в миску сыр и оливки, добавить нарубленную зелень.
Разделить тесто на чётное количество кусочков размером примерно с полкулака.
Раскатать каждый в тонкий круглый пласт.
Распределить по поверхности пласта начинку, отступив от краев несколько сантиметров.
Накрыть другими пластом, края защепить и\или прокатать скалкой.
Аккуратно разровнять поверхность лепешки скалкой или рукой.
Выложить на хорошо разогретую сковороду (лучше чугунную) и выпекать с двух сторон до появления золотисто-коричневой корочки.
Сложить лепешки стопкой.
Есть горячими, усмиряя своих чудовищ.
- Поблагодарить автора за историю и рецепт можно переводом на карту 4048025000528086.
Всем добрых встреч и тёплых лепёшек!