Меня зовут Аня. Девятнадцать лет, недавно закончила техникум, работаю продавцом в нашем небольшом городке. «Зачем тебе это? — спросите вы. — Неужели не хотелось пойти дальше учиться?» Конечно, хотелось. Да я никогда и не скрывала, что мечтаю о Санкт-Петербурге: о широких проспектах, о запахе старых каменных стен, о возможностях научиться дизайну у лучших преподавателей.
Но всё это я держала в тайне от родных. От мамы — потому что она боялась за меня, слишком уж привязана к семье. От младшего брата Сашки — потому что не хотела, чтобы он случайно проболтался. И, в первую очередь, от отца. Он у меня — человек, проживший всю жизнь так, будто мир устаканен с самого начала и меняться в нём не надо.
— Женщина должна сидеть на месте, — любил он повторять. — Важно, чтоб работа была надёжная. Чтоб завтра и послезавтра знала, за что хлеб купишь.
Семья наша жила средне: отец всегда приносил домой зарплату с местной фабрики, мама на полставки подрабатывала в библиотеке, да ещё вела домашнее хозяйство. Казалось бы, чего я ещё могу желать? Не с голоду же умираем, и зарплата у меня, хоть и небольшая, но есть. Однако в душе у меня сгорали планы и идеи. По вечерам, когда уставшая мама уходила спать, а отец смотрел очередные новости по телевизору, я включала ноутбук и смотрела уроки по графическому дизайну. Где-то взяла дешевый графический планшет, нашла бесплатные программы. И сидела, корпела над ними. С каждым днём я понимала: мне тесно в нашем городе, он меня не держит. Но отец... «Отец сказал — значит, так надо».
Однажды я вышла на крыльцо вечером и увидела, как отец долго курит, глядя в пустую улицу. Может, он тоже мечтал когда-то уехать? Не знаю. Он никогда этого не говорил, а скорее всего — и не мечтал вовсе. Мама рассказывала, что когда ему предлагали переход на другую фабрику в более крупном городе, он даже слушать не стал: «Здесь у меня всё знакомое». Так и остался.
Я видела, что он любит нас по-своему. Но по-другому просто не умеет. Иногда он становился особенно строг, почти жёсткий, если замечал, что мы выбиваемся из привычной ему колеи. Казалось, он будто пугался, что его мир может рассыпаться. И тогда я в который раз прикусывала язык и убирала мечты о Санкт-Петербурге поглубже. Пока не накоплю достаточно, чтобы решить всё самой.
Вот так и жила. Работала, с каждой зарплаты откладывала чуть-чуть в свою «металлическую копилку», делая вид, что на покупки да на мелкие радости у меня уходит больше, чем есть на самом деле. Брат Сашка, кажется, догадывался, что у меня свои планы. Он замечал, как в мою комнату приходят странные посылки с красками, скетчбуками, но никогда не спрашивал лишнего. И я чувствовала благодарность: он, хоть и смотрел с испугом, всегда кидал мне сочувствующий взгляд. «Ань, может, я смогу тебе помочь?» — иногда почти читалось у него на лице. Но он молчал.
Однажды вечером мне пришло сообщение на почту: «Поздравляем! Вы прошли предварительный отбор. Приглашаем на собеседование в дизайн-школу “Эхо Графики” в Петербурге». Я перечитала раза три, потом вскрикнула — кажется, разбудила всех в доме. Сердце колотилось, в горле першило от волнения: меня ждут в настоящей школе дизайна! Да не какой-нибудь, а довольно известной в узких кругах. Нужно лишь прийти с портфолио и доказать, что не случайно прошла отбор. Можно было пройти собеседование онлайн, но я понимала: если я хочу реального эффекта, лучше ехать туда. Лично.
Всю ночь я металась в жару, а утром сказала себе: «Надо признаться. Может, отец поймёт?» Как бы я ни боялась, но нужно ведь объяснять, почему собираюсь в Петербург. Или хотя бы попросить денег на дорогу. Но я не хотела просить — я же копила! Всё равно скрывать поездку трудно.
…В субботу, во время обеда, я положила перед отцом письмо-приглашение и тихо сказала:
— Пап, меня зовут на собеседование в хорошую питерскую школу дизайна. Я хочу поехать, у меня есть накопления. Думаю, на неделю… или, может, получится там остаться на учёбу. Правда, это очень важно!
Мама уронила вилку: звон металла показался мне призрачным сигналом тревоги. Отец остановил взгляд на бумаге, потом перевёл тяжёлые глаза на меня.
— Никакого Питера, — проговорил он медленно. — Женщина должна работать там, где стабильно. А твой дизайн — одни мечтания. Выходишь из техникума — и давай на работу, помогай семье. Уже помогаешь, молодец. Вот и продолжай.
Я хотела возразить, но он поднял руку — будто ставил точку в разговоре. В душе у меня всё оборвалось, словно холодной водой окатило. Мама запрятала взгляд куда-то в стол, стараясь, видимо, не связываться. А Сашка сидел, таращился в тарелку, изредка поднимая глаза на меня: мол, «Ань, ну, прости, но я не решусь вмешиваться».
— Но… Пап, я ведь тоже работаю. Неужели нельзя хотя бы попробовать? — спросила я немного растерянно.
— Сказал же: нельзя.
И опять тишина. После этого я встала и ушла в свою комнату, потому что ещё миг — и я бы разрыдалась прямо за столом. А дома, когда отец говорит «нельзя», никто не вздумал бы перечить. Даже я.
С тех пор у нас началась холодная война: я старалась не выходить к ужину, оправдывалась, что «нет аппетита» или «надо доделать отчёт по работе». Отец тоже меня будто не замечал. Иногда я слышала, как мама чуть ли не шёпотом говорит: «Может, ты хоть с дочерью поговоришь?..» А он что-то буркнет и сменит тему. Мне становилось горько и досадно: я-то его люблю, но принять такое давление больше не могу.
Неожиданно, через неделю после «разрыва», мама принесла мне горячий чай:
— Аня, прости папу. Он не злой. Просто он когда-то не смог уехать… — Она затихла, словно сожалея, что сказала лишнее. — Ну в общем, у него был шанс переехать в город покрупнее, но дедушка заболел, и папа остался… Так и утвердился в мысли, что стабильность — лучше, чем перемены. Он по-другому не умеет, понимаешь?
Я кивнула. Но мои чувства от этого понимания не стали слабее. Чем сильнее я видела этот страх перемен у отца, тем больше мне хотелось вырваться. И, что бы там ни говорила мама, я была уже решительна. Надо уходить.
Однажды ночью я проснулась и вдруг поняла: сегодня. Сейчас или никогда. Я глянула на часы — половина третьего. Поднялась с кровати, стараясь не греметь, и начала лихорадочно запихивать вещи в рюкзак. На душе был такой хаос, что пальцы дрожали. Страшно уходить в никуда, даже если это твоя мечта. Страшно бросить маму, Сашку… Но остаться ещё страшнее.
Я аккуратно проверила всё: накопленные деньги, билеты на электричку до ближайшей станции, откуда уже можно уехать в Петербург. Захлопнула рюкзак, надела старую куртку и ботинки. Подумала: «Господи, хоть бы отец не проснулся…»
Но когда я потихоньку приоткрыла входную дверь, меня встретил прохладный весенний воздух — и отец, стоящий на крыльце в пальто. Лицо у него было мрачное, взгляд жёсткий. Я отшатнулась. Вот же… Как он узнал? Может, слышал, как собираю вещи, или почувствовал напряжение дома?
— Собралась? — спросил он вполголоса. — Думала, я не замечу?
Я не ответила, лишь сильнее сжала лямку рюкзака. Сердце прыгало как сумасшедшее.
— Я тебя не держу. Но запомни: если уйдёшь — не возвращайся. У меня не побираются.
Эти слова полоснули по мне, словно ножом. «Не возвращайся…» То есть он готов вычеркнуть меня из семьи? Или говорит сгоряча? Я не знала. Хотелось крикнуть: «Папа, за что ты так? Я ведь твоя дочь! Неужели ты не понимаешь, как мне нужно твоё благословение?!» Но я промолчала. Потому что чувствовала: любые слова будут либо жалким оправданием, либо вызовут ещё больший скандал.
На мгновение я чуть не сдалась: слёзы подступили, колени дрогнули. Но тут же вспомнила ощущение от того письма-счастья из дизайн-школы, и горло сжалось от решимости. Я сделала шаг мимо отца. Он не пошевелился, не попытался меня удержать — будто нарочно показывал, что не цепляется за моё решение. А я прошла дальше, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о камни на дорожке. И так, не обернувшись, ушла в ночь.
Прошло три месяца. Три сумасшедших месяца в Петербурге, где всё внове: метро, мосты, люди, которые вечно куда-то спешат. Я сняла крошечную комнатку недалеко от станции метро, устроилась официанткой в кофейню, чтобы как-то выживать, и пошла на интенсивные подготовительные курсы в ту самую школу дизайна «Эхо Графики». Это было нелегко: иногда я возвращалась домой к полуночи, падала на жёсткий матрас, не успев поесть. Но внутри меня жила радость, что я делаю важное дело: кормлю свою мечту и даю ей шанс вырасти.
Отец так ни разу и не позвонил. Мама звонила время от времени, старалась звонить, когда он уходил по делам. Говорила тихонько:
— Дочка, он злится, но, мне кажется, переживает. Даже спать стал плохо.
Я кивала и еле сдерживала слёзы. Хотя, конечно, ночью, когда никто не видел, я иногда рыдала в подушку. Больше всего меня мучило чувство вины: я как будто предала отца и все его надежды на моё «правильное будущее». А вдруг и вправду он теперь не захочет больше иметь со мной дела?
Однако в глубине души я верила: пройдёт время — и он поймёт, зачем я так поступила. Ведь я не делала ничего дурного, я просто шла за своей мечтой. Хотелось, чтобы он гордился мной, как гордится обычно Сашкой, когда тот получает грамоты в школе.
Брат пару раз прислал смски: «Привет, Ань. Как там Питер? Круто? Папа молчит, но думаю, он скучает». Я читала и радовалась хотя бы этой поддержке.
…И вот однажды рано утром в дверь моей квартиры позвонил курьер. Я, заспанная, пошла открывать. В руках у мужчины — небольшая коробка:
— Для Ани, примите посылку.
Отправитель — мама. Я сразу же почувствовала аромат… пирожков. Мама всегда пекла их по воскресеньям с разными начинками. Я внесла коробку внутрь и, откинув крышку, замерла: сверху лежали румяные домашние пирожки — с капустой, с картошкой, с вареньем. Запах сбивал с ног, у меня чуть не потекли слёзы. Внизу увидела завернутый в бумагу серый шарф. Отец всегда носил такой, когда ездил на рыбалку.
Сердце сжалось. Я развернула шарф и нашла маленькую записку: «Если холодно — надень шарф. В Петербурге сквозняки». И всё. Без подписи, без лишних слов. Но я и без них знала, чьим почерком выведены эти строчки. Слёзы навернулись сами собой. Наверное, отец не мог заставить себя сказать «прости» или «возвращайся». Но нашёл способ дать понять, что он обо мне думает. Тревожится. По-своему любит.
Я расплакалась, ела пирожки, и они казались мне вкуснее любого блюда в мире. А потом обмотала шарф вокруг шеи, выглянула в окно. День был пасмурным, мелкий дождик стучал по подоконнику, и я тихо прошептала: «Пап, я обещаю, что у меня всё будет хорошо». И пусть он пока не готов меня видеть, у меня было ощущение, что когда-нибудь мы сядем рядом и поговорим по-настоящему.
…А возвращаться я не стала. Потому что мечты не отпускают просто так, особенно когда ты уже на полпути к цели. Я осталась в городе, где полно сквозняков, хмурых небес и бесконечной суеты, но при этом и больших возможностей. И теперь у меня есть первый реальный результат: меня приняли на базовый курс дизайна на льготных условиях. Я уже делаю маленькие проекты, зарабатываю понемногу на фрилансе. Кто бы мог подумать?
Иногда, когда становится тоскливо, я вспоминаю отцовские слова: «У меня не побираются». Но теперь это звучит иначе. Я ведь работаю, тружусь, тащу сама на своих плечах и учёбу, и аренду, и жизнь. И мне кажется, в глубине души он, наверное, рад, что дочь унаследовала его упорство. Я тоже упёртая, как и он, просто это упрямство ведёт меня вперёд, а не назад.
Если вы когда-нибудь столкнётесь с таким решающим моментом — когда надо или остаться, или бежать, чтобы поймать собственную мечту, — знайте: страшно всегда. Но иногда страшнее не попробовать вовсе. Да, вы рискуете остаться без родительской поддержки, хотя и не всегда навсегда. Но если решить жить исключительно чужими правилами, можно потерять себя.
В конце концов, у меня остались мамины пирожки, ободряющие сообщения от брата и шерстяной шарф, пропахший табаком и ночной прохладой нашего дома. И самое главное — уверенность, что я поступила правильно. Потому что не бывает счастья, если каждый твой шаг продиктован страхом перед отцовским приговором.
«Отец сказал — значит, так надо?» — спрашивала я себя раньше. Теперь я говорю: «Пусть он говорит что угодно, я буду идти за собой». И, кажется, он уже это понимает. Может, не готов признать вслух, но по-другому бы не прислал этот шарф. А я, укутываясь в него, чувствую сквозь колючую шерсть его тихую заботу: «Если холодно — надень шарф. В Петербурге сквозняки».
И этого мне пока достаточно.
Так вот и завершается мой рассказ. Он о выборе и цене, которую платишь за возможность стать самим собой. И о том, как даже самые строгие люди, не умеющие выражать нежность, порой выдают её через короткие записки и колючие шарфы. Я не знаю, чем закончится моя история окончательно — вернусь ли я однажды обратно или отец приедет ко мне. Но теперь я точно знаю: мне больше не страшно. Я делаю то, что люблю, и буду биться за своё будущее до конца. И пусть ему кажется, что я «мечтаю», а не «работаю» — для меня это в равной степени труд и вдохновение.
В конце концов, если мы остаёмся в клетке — мы не научимся летать. А я хочу летать. Даже если для этого придётся пройти через холодные питерские ветра. Ведь у меня есть шарф. И вера в себя. И мама, и брат, и отец — все они где-то там, дома, ждут, как бы он ни уверял в обратном. Возможно, он и сейчас выходит на крыльцо покурить, думая о том, где я и как. И я надеюсь, что однажды его «Не возвращайся» обернётся в «Приезжай» — не ради того, чтобы сломать мою мечту, а чтобы вместе выпить чаю и сказать: «Дочка, ты была права. Хорошо, что не сдалась».
Но даже если это будет не скоро, я дождусь. Или приду сама, когда буду готова. А пока... «Отец сказал — значит, так надо» остаётся в прошлом. Теперь так надо мне.
Эпилог
Вот такая история — хрупкая, мятежная и всё ещё открытая для нового продолжения. Надеюсь, она вдохновит и вас, если вы когда-нибудь решите выйти из родительского дома, чтобы услышать голос собственного сердца. Иногда этого голоса боятся те, кто нас любит. Но любовь бывает странной и не всегда выглядит, как мы ожидаем. Зато если её копнуть поглубже, обнаружишь там тёплый шарф и пирожки с картошкой. А это, в общем-то, и есть то, что называется семьёй.
И я верю, что однажды, вернувшись в родной дом, я скажу: «Пап, прости за всё...» — а он только отмахнётся, бормоча что-то привычное про женскую стабильность и жизнь без приключений. Но сделает это так, чтобы в голосе звучало: «Я скучал». И это будет новый день нашей истории.
НАШ - ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛ.