История взаимоотношений Иосифа Сталина и Ленинграда — это сложный узел из политических амбиций, исторической памяти, личной подозрительности и глубоко укоренившегося страха перед любой формой инакомыслия или потенциальной конкуренции. Нельзя сказать, что Сталин испытывал простую, бытовую неприязнь к городу на Неве. Его чувства были глубже и опаснее — это было недоверие диктатора к символу, к возможному центру альтернативной власти, к месту, которое слишком многое помнило и слишком многих породило.
Чтобы понять корни этой нелюбви, нужно заглянуть в историю и психологию самого Сталина.
Призрак старой столицы и «колыбели революции»
Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград — город всегда был чем-то большим, чем просто точка на карте. Это была имперская столица, «окно в Европу», символ петровских реформ и западного влияния. Для Сталина, строившего новую, централизованную, во многом изолированную от Запада державу со столицей в Москве, Ленинград нес на себе отпечаток чуждого, аристократического, «буржуазного» прошлого. Он был слишком европейским, слишком утонченным, слишком связанным с дореволюционной Россией, которую Сталин стремился перекроить до неузнаваемости.
С другой стороны, Ленинград был «колыбелью трех революций». Именно здесь вершились судьбоносные события 1905 и 1917 годов. Но эта революционная слава тоже имела двойное дно для Сталина. Да, здесь победил большевизм, но здесь же зародились и окрепли многие фигуры, ставшие впоследствии его политическими противниками. Город был неразрывно связан с именами Троцкого, Зиновьева, Каменева — тех, кого Сталин методично уничтожал в борьбе за единоличную власть. Ленинградская партийная организация долгое время была оплотом Григория Зиновьева, одного из главных оппонентов Сталина в 1920-е годы. Разгромив «зиновьевскую оппозицию», Сталин не мог не переносить часть своей враждебности и подозрительности на сам город, который был ее центром силы. Ленинград помнил других вождей, другую революцию, и эта память была опасна.
Опасная харизма Кирова и его тень
Ярчайшим проявлением сталинского недоверия к Ленинграду стала история Сергея Мироновича Кирова. Поставленный Сталиным во главе ленинградской парторганизации после разгрома Зиновьева, Киров должен был стать его верным наместником. Но Киров обладал редкой харизмой, был популярен в народе и в партии, возможно, даже популярнее самого Сталина. Его выступления собирали полные залы, ленинградцы его искренне любили за энергию, доступность и некоторый демократизм (насколько это было возможно в тех условиях).
На XVII съезде ВКП (б) («Съезде победителей») в 1934 году популярность Кирова стала очевидной и, по мнению многих историков, опасной для Сталина. Слухи о том, что Киров получил больше голосов при выборах в ЦК, чем Сталин, и что ему даже предлагали пост генсека, не могли не насторожить подозрительного вождя. Убийство Кирова 1 декабря 1934 года в Смольном стало поворотным моментом. Независимо от того, был ли Сталин прямым организатором этого преступления (что остается предметом споров), он молниеносно и с максимальной выгодой для себя использовал его.
Убийство «любимца партии и народа» стало предлогом для развязывания Большого террора. И первый, самый мощный удар пришелся именно по Ленинграду. Начался так называемый «Кировский поток» — массовые аресты и расстрелы старых большевиков, бывших оппозиционеров, интеллигенции, всех, кого можно было заподозрить в нелояльности. Сталин как будто вычищал город от «наследия Кирова», от его популярности, от самой возможности появления здесь альтернативного центра влияния. Трагедия Кирова надолго бросила мрачную тень на Ленинград в глазах Сталина — город стал ассоциироваться с предательством, заговорами и необходимостью постоянной «чистки».
Интеллектуальное и культурное своеволие
Ленинград всегда был крупнейшим научным и культурным центром страны. Здесь была сосредоточена значительная часть дореволюционной интеллигенции, здесь работали выдающиеся ученые, писатели, художники, музыканты. Эта среда, даже в условиях жесткого идеологического контроля, сохраняла определенную долю независимости суждений, интеллектуальной традиции, отличавшейся от более прагматичной и идеологизированной московской.
Сталин, требовавший полного единомыслия и подчинения, с подозрением относился к любой интеллектуальной автономии. Ленинградская интеллигенция казалась ему рассадником «формализма», «западничества», «безродного космополитизма». Вспомним послевоенные идеологические кампании — постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» 1946 года, ударившее по Анне Ахматовой и Михаилу Зощенко, было направлено именно против ленинградского «духа». Город воспринимался как источник потенциальной идеологической крамолы, которую нужно было постоянно держать в узде.
Подвиг блокады и послевоенное «Ленинградское дело»
Героическая оборона Ленинграда во время Великой Отечественной войны, казалось бы, должна была изменить отношение Сталина. Город выстоял в нечеловеческих условиях блокады, проявив невероятное мужество и стойкость. Но даже этот подвиг, похоже, вызывал у Сталина смешанные чувства. С одной стороны, это была победа советского народа под его руководством. С другой — блокада породила особое ленинградское братство, уникальный опыт и гордость, которые могли снова показаться Сталину проявлением опасной «особости». Ленинградцы слишком много пережили вместе, слишком хорошо знали цену жизни и смерти, и это могло сделать их менее восприимчивыми к пропаганде и контролю.
Кульминацией сталинского недоверия к Ленинграду стало послевоенное «Ленинградское дело» (1949 — 1952). Это была одна из последних и самых жестоких сталинских чисток, направленная против партийных и государственных руководителей, выдвинувшихся в Ленинграде во время и после войны (А. А. Кузнецов, Н. А. Вознесенский, П. С. Попков, М. И. Родионов и другие). Их обвинили в создании антипартийной группы, сепаратизме, намерении перенести столицу РСФСР в Ленинград. По сути, это был разгром целого поколения ленинградских руководителей, которых Сталин заподозрил в чрезмерной самостоятельности и популярности. «Ленинградское дело» нанесло городу страшный удар, обезглавив его руководство и в очередной раз посеяв атмосферу страха. Оно стало самым ярким свидетельством того, что Сталин до конца своих дней видел в Ленинграде потенциальную угрозу своей власти.
Таким образом, «нелюбовь» Сталина к Ленинграду была не просто эмоцией. Это была продуманная политика, основанная на смеси исторических комплексов, борьбы за власть, параноидальной подозрительности и стремления к абсолютной унификации страны под своим контролем. Ленинград, с его имперским прошлым, революционной славой, интеллектуальным потенциалом, популярными лидерами и трагическим опытом блокады, был слишком ярким, слишком «особенным», слишком живым городом, чтобы не вызывать у диктатора постоянного беспокойства. Он видел в нем не просто город, а вечного соперника — Москвы, своей власти, своей идеологии. И отвечал на этот вызов так, как умел — репрессиями, чистками и попытками стереть саму память о его возможной альтернативности.