ГЛАВА ПЯТАЯ
МЁРТВЫЙ МИР
Помню, как мы сидели в креслах, судорожно вдыхая этот сладостный влажный юго-западный свежий морской бриз, развевавший муслиновые занавески и остужавший наши раскрасневшиеся лица. Интересно, как долго мы так сидели! Позднее мы никак не могли придти к согласию в определении времени. Мы были удивлены, ошеломлены, находились в полубессознательном состоянии. Мы собрали всё своё мужество, чтобы встретить смерть, но этот неожиданный страшный новый факт – сознание того, что мы должны продолжать жить, пережив тот род, к которому принадлежали, - поразил нас с силой физического удара и лишил сил. Затем приостановленный механизм снова начал работать, к нам вернулась память, и мысли постепенно пришли в порядок. Мы увидели с яркой безжалостной чёткостью, как наше прошлое соотносится с настоящим и с будущим, осознали, как жили в прошлом, и как нам предстояло жить в будущем. В молчаливом ужасе мы обратили взгляды на наших сотоварищей и увидели в их глазах тот же страшный вопрос. Вместо ощущения радости, естественной для людей только что избежавших неминуемую гибель, мы впали в мрачнейшую депрессию. Всё, что мы любили на этой земле, было смыто в огромный, бескрайний, непознаваемый океан, и мы остались в безвыходном положении на пустынном острове без близких людей, без надежд и устремлений. Впереди нам виделось непродолжительное жалкое шакалье существование среди могил наших соплеменников, а затем и затянувшийся одинокий конец.
- Это ужасно, Джордж, ужасно! – воскликнула леди сквозь отчаянные рыдания. - Почему мы не умерли вместе со всеми! О, зачем ты спас нас? У меня такое ощущение, будто мы мертвы, а все другие живы.
Челленджер насупил густые брови, погрузившись в глубокое раздумье, а его волосатая лапа сжала протянутую к нему руку жены. Я заметил, что в минуту тревоги она всегда протягивала к нему руки, как ребёнок, ищущий зашиты у матери.
- Не будучи фаталистом - несопротивленцем, - сказал он, - я всегда считал величайшей мудростью молчаливое приятие действительности. – Говорил он медленно, и в его зычном голосе ощущалась вибрация, вызванная волнением.
- Я этого не приемлю, - твёрдо заявил Саммерли.
- Ваша позиция в данном случае гроша ломаного не стоит, поскольку она не имеет никакого значения, - заметил лорд Джон. – Вам придётся принять эту действительность независимо от того будете ли Вы сопротивляться или признаете себя побеждённым, какое значение имеет Ваше согласие или несогласие? Не припомню, чтобы кто-то спрашивал нашего согласия, когда всё это началось, не думаю, что кто-то поинтересуется нашим мнением сейчас. Что мы думаем о случившемся, не имеет никакого значения.
- Это как разница между счастьем и несчастьем, - произнёс с задумчивым лицом Челленджер, продолжая похлопывать руку жены. – Вы можете плыть по течению и пребывать в умственном и физическом спокойствии, или кинуться наперерез ему, быть истерзанным этой борьбой и выбиться из сил. Случившееся выше нашего понимания, поэтому примем всё как есть и прекратим этот разговор.
- Но как, в конце концов, мы будем теперь жить? -спросил я, обращаясь в отчаянии к пустым голубым небесам. Что, например, буду делать я? Газет больше не существует, следовательно, моей профессии пришёл конец.
- Больше не в кого стрелять, нет надобности в солдатах, значит, и мой род деятельности тоже больше не существует.
- Студентов тоже нет, и это означает конец моей профессии.
- Но у меня есть мой муж и мой дом, следовательно, я могу поблагодарить небеса за то, что мне есть чем заняться, - промолвила леди.
- Мне тоже есть чем заняться, - заметил Челленджер,- наука не погибла, да и сама эта катастрофа предоставит нам множество увлекательнейших проблем для исследования.
Челленджер к этому времени уже распахнул окна, и мы рассматривали пейзаж, лишенный звуков и движения. – Дайте мне подумать, - продолжил он. – Мир полностью вошёл вчера в отравленный пояс примерно в три часа или немногим позднее и был окончательно поглощён. Сейчас девять часов. Спрашивается, в котором часу мы его миновали?
- На рассвете воздух был очень скверный.
- Позднее рассвета, - сказала миссис Челленджер. - Примерно в восемь часов я ясно ощутила удушье той же силы, как в самом начале.
- В таком случае, это произошло после восьми часов. Семнадцать часов мир был погружён в ядовитый эфир. За это время Великий Садовник стерилизовал мир, очистив его от человеческой плесени, выросшей на поверхности Его
Винограда. Есть ли вероятность того, что работа не была окончательно завершена, что мог остаться в живых кто-то ещё, кроме нас?
- Меня это тоже интересовало, - произнёс лорд Джон. – Неужели именно на нас сошёлся клином весь белый свет?
- Нелепо думать, будто мог выжить кто-нибудь, кроме нас, - убеждённо заявил Саммерли – Учтите, что яд был столь сильнодействующим, что даже человек такой бычьей силы, да к тому же начисто лишённый нервов как этот наш Мелоун, практически был не в состоянии подняться по лестнице и упал. Возможно ли, чтобы кто-нибудь смог выдержать семнадцать минут пребывания в такой атмосфере, не говоря уж о семнадцати часах?
- Но мог же кто-то предвидеть такое развитие событий и подготовиться, как это сделал наш старый друг Челленджер?
- Думаю, это вряд ли возможно, - сказал профессор, выпячивая бороду и опуская веки. - Едва ли можно ожидать, что в одном поколении может дважды появиться человек, в ком наличествовало бы сочетание наблюдательности, способности делать выводы и предупреждающее воображение, позволившие мне предвидеть опасность.
- Таким образом, Вы считаете, что все остальные, безусловно, мертвы?
- Это маловероятно. Однако мы должны помнить, что действие яда распространялось от низменных областей к более высоко расположенным, и, возможно, его действие было не таким сильным в более высоких слоях атмосферы. Действительно странно, что это происходило именно так, и это является одним из тех свойств, которые в будущем явятся одной из захватывающе интересных областей исследования. Поэтому можно представить, что если потребуется организовать поиски выживших, с наибольшей степенью вероятности их можно будет обнаружить в какой-нибудь тибетской деревне или на ферме в Альпах, находящихся выше уровня моря на несколько тысяч футов.
- Что же, принимая во внимание, что нет ни железных дорог, ни пароходов, Вы могли бы с тем же успехом говорить о выживших на Луне, - сказал лорд Джон. – Но я спрашиваю себя вот о чем – действительно ли всё закончилось или же следует ждать продолжения.
Саммерли выгнул шею, чтобы окинуть взглядом горизонт.
- Сейчас всё безмятежно и прекрасно, - произнёс он с нотками сомнения. – Но вчера всё выглядело точно так же. Я совсем не уверен, что всё уже закончилось.
Челленджер пожал плечами.
- Мы должны вновь вернуться к нашему фатализму, - сказал он. – Если мир переживал подобное испытание прежде, что не выходит за рамки возможного, это, безусловно, было очень давно. Поэтому мы резонно можем надеяться, что повторение будет очень нескоро.
- Всё это очень хорошо, - заметил лорд Джон, - но если вы испытали толчок землетрясения, есть все основания немедленно ожидать повторного толчка. Думаю, будет благоразумно размяться и подышать свежим воздухом, пока имеется такая возможность. Поскольку наш запас кислорода исчерпан, новое испытание может настичь нас как внутри дома, так и снаружи.
После потрясающих эмоциональных переживаний последних двадцати четырёх часов мы впали в странное состояние абсолютной апатии, как ментальной, так и физической. У нас была глубокая уверенность в том, что любые действия не приносят ничего, кроме усталости, и являются бесполезным напряжением сил. Даже Челленджер поддался этому состоянию и сидел в кресле, подперев огромную голову руками и погрузившись в глубокое раздумье, пока лорд Джон и я не подхватили его с обеих сторон под руки и не подняли на ноги. В качестве благодарности за наши усилия он грозно взглянул на нас и заворчал как злой мастифф. Однако, стоило нам выйти из нашей тесной спасительной гавани и оказаться в более просторной атмосфере повседневной жизни, как мы постепенно вновь обрели нашу нормальную энергию.
Но чем мы могли заняться на этом кладбище нашего мира? Сталкивались ли когда-либо люди с таким вопросом, с начала цивилизации? Мы, безусловно, были обеспечены на какое-то время не только всем необходимым, но даже предметами роскоши. В нашем распоряжении были все продовольственные магазины, все запасы лучших вин, даже все произведения искусства. Но чем мы могли заняться? Кое-что нам захотелось сделать немедленно, поскольку объекты этой деятельности находились в непосредственной близости. Мы спустились в кухню и положили тела двух служанок на их кровати. По-видимому, они умерли без особых мучений. Одна в кресле у камина, другая на полу буфетной. Затем мы внесли со двора в дом беднягу Остина. Необычное трупное окоченение сделало его мышцы жёсткими как дерево, а в результате сокращения связок губы сложились в жесткую сардоническую усмешку. Этот симптом преобладал у всех умерших от отравления ядом. Куда бы мы ни пошли, нас повсюду встречали эти усмехающиеся лица, словно издевающиеся над нашим ужасным положением, молчаливо и мрачно смеющиеся над несчастной судьбой людей, переживших практически всех себе подобных.
- Послушайте, - сказал лорд Джон, беспокойно ходивший по столовой, пока мы ели. – Не знаю, как насчёт вас, но я просто не могу сидеть здесь и ничего не делать.
- Возможно, Вы будете настолько добры, что посоветуете нам, чем мы могли бы заняться.
- Нам нужно расшевелиться и посмотреть, что произошло.
- Я сам был не прочь сделать такое предложение.
- Но не в этой деревне. Тут всё достойное внимания можно узнать, просто глядя из окна.
- Куда, в таком случае, мы должны направиться?
- В Лондон!
-Замечательно, - проворчал Саммерли. – Возможно, Вам по силам пройти сорок миль, но я не вполне уверен относительно Челленджера с его короткими полными ногами, а мне это точно не по силам.
Челленджер был очень рассержен.
- Было бы недурно, если бы Вы ограничились замечаниями по поводу Ваших собственных физических особенностей, смею заметить, что Вы обнаружили бы широкое поле для критики, - выкрикнул он.
- Я совсем не хотел Вас обидеть, дорогой Челленджер, прокричал наш бестактный друг. – Ваше физическое строение не может быть поставлено Вам в вину. Если природа наделила Вас коротким мощным телом, у Вас не может не быть коротких толстых ног.
Челленджер был слишком разгневан, чтобы сказать что-либо в ответ. Он мог только ворчать, мигать и злиться.
Лорд Джон поспешил вмешаться, пока спор не перешёл в более ожесточённую стадию.
- Вы говорите о ходьбе. Но почему мы должны идти пешком?
- Вы предлагаете сесть в поезд? – спросил Челленджер, продолжая кипеть от ярости.
- Чем Вам не по душе автомобиль? Почему бы нам не поехать на нём?
- Я не специалист в вождении, - ответил Челленджер, рефлективно продолжая теребить бороду. – Но в то же время Вы правы, предполагая, что человеческий интеллект в его более высоком проявлении должен быть достаточно гибким, чтобы обратиться к любому роду деятельности. Ваша идея великолепна, лорд Джон. Я сам повезу вас всех в Лондон.
- Вы не сделаете ничего подобного, - решительно заявил Саммерли.
- Нет. Джордж, в самом деле! - воскликнула его жена. – Ты попытался всего один раз и, помнишь, как ты врезался в ворота гаража.
- Это была всего лишь минутная потеря концентрации, - самодовольно заявил Челленджер. – Считайте это дело решённым. Я, безусловно, отвезу вас всех в Лондон.
- Ситуацию разрешил лорд Джон.
- Какая у Вас машина? – спросил он.
- « Хамбер», мощностью в двадцать четыре лошадиных силы.
- Отлично, я ездил на такой машине несколько лет, - заметил лорд Джон. – Бог мой! – добавил он. – Никогда не думал, что когда-нибудь повезу разом всё человечество. В этом автомобиле, насколько я помню, как раз пять мест. Собирайтесь, в десять часов я буду ждать вас у дверей дома.
И в назначенный час автомобиль, действительно, урча и сверкая на солнце, выкатился из двора. За рулём сидел лорд Джон. Я занял место рядом с ним, тогда как леди, выступая в роли буферного государства, втиснулась на заднем сидении между двумя мужчинами, находящимися в состоянии войны. Затем лорд Джон отпустил тормоз, быстро переключил рычаг управления с первой скорости на третью, и мы помчались в самую странную поездку, какую когда-либо предпринимал кто-то из людей со времени появления человека на земле.
Представьте себе великолепие природы в августе, свежесть утреннего воздуха, золотое сияние солнечных лучей, безоблачное небо, роскошную зелень лесов Суссекса и покрытые тёмно-лиловым вереском холмы. Озирая многоцветное великолепие пейзажа, можно было бы забыть о чудовищной катастрофе, когда бы не один зловещий знак – торжественная, всеобъемлющая тишина. Приглушённый ропот жизни, наполняющий густонаселённые сельские районы, столь постоянен и привычен, что люди перестают его замечать, как живущие на берегу моря не реагируют на постоянный шум морского прибоя. Щебетание птиц, жужжание насекомых, отдалённые звуки голосов, мычание скота, далёкий лай собак, грохот поездов и дребезжание повозок – всё это формирует низкий, неумолкающий звуковой фон, долетающий до нашего слуха. Сейчас нам этого не доставало. Эта мёртвая тишина была ужасающа. Она была настолько торжественной и впечатляющей, что
урчание и грохот нашего автомобиля казались непозволительным вторжением, неприличным неуважением этой священной тишины, которая, подобно гробовому покрову, накрыла руины человечества. Это мрачное молчание и высокие столбы дыма, поднимавшиеся здесь и там над тлеющими зданиями, леденили наши сердца, когда мы оглядывали великолепную панораму Мира.
Кроме того, везде были мертвецы! Вначале эти скопления искажённых усмехающихся лиц вызывали у нас ужас и содрогание. Впечатление было настолько ярким и
пронзительным, что я могу мысленно вновь представить во всех деталях, как мы медленно спускаемся со станционного холма, минуем няню с двумя маленькими детьми, видим старую лошадь, упавшую на колени между оглоблями, извозчика, перевесившегося через своё сидение, и молодого человека в экипаже, ухватившегося за ручку открытой двери в тот момент, когда он собирался выпрыгнуть наружу. Ниже по склону лежали, навалившись друг на друга, шесть жнецов с беспорядочно переплетёнными конечностями, с мёртвыми немигающими глазами, устремлёнными в сверкающее небо. Я вижу это так ясно, словно гляжу на фотографию. Но
вскоре, по милостивому провидению природы, перевозбуждённая нервная система перестала реагировать.
Сам масштаб этого ужаса не позволял сострадать каждой отдельной жертве. Индивидуумы сливались в группы, группы в толпы, толпы в повсеместное явление, которое вскоре уже воспринималось как неизбежная деталь каждого нового вида. Лишь временами, когда внимание привлекали какие-то особенно жестокие и гротескные инциденты, разум, испытав внезапный шок, вновь возвращался к личному и человеческому восприятию случившегося.
Прежде всего - это судьба детей. Помню, что гибель детей наполнила нас сильнейшим ощущением невыносимой несправедливости. Мы были на грани слёз, – миссис Челленджер, конечно же, рыдала – когда, проезжая мимо большой школы местного совета, мы увидели длинные ряды распростёртых вдоль идущей от неё дороги крохотных детских фигурок. Объятые ужасом учителя отпустили детей с уроков, и они бежали домой, когда яд поймал их в свою сеть. Множество людей находились у открытых окон своих домов. В Танбридж Уэллсе практически изо всех окон домов смотрели улыбающиеся лица. В последнюю минуту внезапная потребность в воздухе, та острая необходимость в кислороде, удовлетворить которую были в состоянии только мы одни, заставила их броситься к окну. Тротуары также были покрыты телами мужчин и женщин, выбежавших с непокрытыми головами из домов. Многие из них упали на проезжей части дороги. Нам повезло, что лорд Джон оказался опытным водителем, поскольку в таких условиях было очень трудно ездить. Проезжая деревни и небольшие городки, мы двигались со скоростью пешехода, а однажды, помнится мне, когда мы проезжали мимо школы в Тонбридже, нам пришлось остановиться и отнести в сторону тела, заблокировавшие проезд. Несколько небольших, но впечатляющих сцен врезались мне в память посреди длинной панорамы смерти на дорогах Суссекса и Кента. Одна – это большой сверкающий автомобиль, стоявший у дверей гостиницы в деревне Саутборо. В нем находились, насколько я понимаю, участники загородной поездки, возвращавшиеся из Брайтона или Истборна. Среди них были три нарядно одетых женщины, все юные и прекрасные, у одной из них сидел на коленях пекинский спаниель. Их сопровождали беспутного вида пожилой мужчина и молодой аристократ с моноклем в глазу и с зажатой в пальцах одетой в перчатку руки сгоревшей дотла сигаретой. Смерть, должно быть, настигла их мгновенно, да так и зафиксировала. Они казались бы спящими, если бы не пожилой мужчина, рванувший в последний момент воротник, пытаясь облегчить дыхание. С одной стороны автомобиля сидел, притулившись к подножке, официант, рядом с которым валялись разбитые стаканы и поднос. С другой стороны лежали там, где упали, двое оборванных бродяг, мужчина и женщина. Длинная худая рука мужчины всё ещё была протянута к машине так, как он просил о подаянии при жизни. Один временной момент уровнял аристократа, официанта, бродягу и собаку, превратив их всех в инертную разлагающуюся протоплазму.
Помнится мне и ещё одна необычная сцена, которую мы наблюдали в пригороде Лондона Севноукс. Там, на левой стороне, находится большая католическая школа, перед зданием которой имеется длинный зелёный откос. На этом откосе собрали множество учеников, все они стояли на коленях и молились. Перед ними выстроились в ряд монахини, а ещё выше стояла лицом к ним одинокая женская фигура, которую мы посчитали настоятельницей. В отличие от весёлой компании в автомобиле этих людей, по-видимому, предупредили об опасности, и, чтобы умереть красиво всем вместе, учителя и учащиеся собрались на последний общий урок.
Мой ум всё ещё потрясён этим страшным переживанием, и я тщетно пытаюсь воспроизвести испытанные нами эмоции. Возможно, самым лучшим и самым мудрым было бы оставить эти попытки и просто перечислить факты. Даже Саммерли и Челленджер были подавлены, и от наших компаньонов на заднем сиденье не доносилось никаких звуков, кроме всхлипываний леди. Что до лорда Джона, то он был сосредоточен на управлении автомобилем, и трудности езды по таким дорогам не располагали его к разговорам Он без конца нудно повторял одну и ту же застрявшую в моей памяти фразу, которая, в конце концов, едва не показалась мне смешным резюме событий судного дня: « Ничего себе! И что дальше?»
Таким восклицанием он сопровождал каждую новую ужасную комбинацию смерти и несчастья, представавшую нашим глазам. « Ничего себе! И что дальше?» - воскликнул он, когда мы спустились со станционного холма в Розезфилде и когда мы с трудом прокладывали путь через пустыню смерти на Хай-Стрит в Льюисхеме и на Оулд Кент Роуд, он точно так же повторял: «Ничего себе! И что дальше?»
Именно там мы испытали неожиданный и удивительный шок. В окне скромного углового дома появилась тонкая человеческая рука, махавшая носовым платком. Ещё ни разу вид внезапной смерти не заставлял наши сердца остановиться, а затем бешено забиться, как это произошло при виде этого удивительного проявления жизни. Лорд Джон припарковал машину у обочины дороги, и мы тотчас же вбежали в открытую дверь и поспешили на второй этаж в комнату, откуда поступил сигнал.
У открытого окна сидела в кресле очень старая леди, а неподалёку от неё на стуле лежал баллон с кислородом. Он был меньшего размера, но точно такой же формы, как те, что спасли нам жизнь. Когда мы столпились в дверях, она обернула к нам худое вытянутое лицо с очками на глазах.
- Я боялась, что меня здесь навсегда оставили одну, - сказала она, - поскольку я инвалид и не могу самостоятельно передвигаться..
- Знаете, мадам, - заявил в ответ Челленджер. –вам повезло, что мы случайно проезжали мимо.
- У меня к вам один очень важный вопрос, - продолжила леди. – Джентльмены, умоляю быть со мной откровенными. Как все эти события повлияют на акции Лондонской и Северо - западной железной дороги?
Мы могли бы рассмеяться, если бы не сосредоточенное трагическое выражение лица, с которым она ожидала ответа. Миссис Бёрстон, так звали эту женщину, была пожилой вдовой, чей доход полностью зависел от имевшегося у неё небольшого количества этих акций. Её жизнь регулировалась ростом и падением дивидендов, и она не могла себе представить иного способа существования, кроме зависевшего от цены её акций. Напрасно мы убеждали её в том, что теперь она может взять любые деньги, но что они всё рано бесполезны. Её старый мозг не мог адаптироваться к новой идее, и она громко оплакивала свои пропавшие акции, повторяя:
- Это всё, что у меня было. Если этого больше нет, мне тоже только и остаётся, что уйти.
Между её стенаниями мы выяснили, как этому хрупкому старому растению удалось выжить там, где погиб весь могучий лес. Она была хронической больной и страдала астмой. Ей было предписано употребление кислорода, и на момент кризиса у неё в комнате был кислородный баллон. Когда ей стало трудно дышать, она, естественно, воспользовалась им. Это дало ей облегчение, и, экономно расходуя свой запас, леди смогла пережить ночь. В конце концов, она уснула, и была разбужена рычанием мотора нашего автомобиля. Поскольку взять её с собой было невозможно, мы позаботились о том, чтобы она была обеспечена всем необходимым, и обещали связаться с ней самое позднее через пару дней. Когда мы покидали её, она всё ещё оплакивала утрату своих акций.
По мере приближения к Темзе, заторы на улицах становились всё сильнее, а препятствия всё более удивительными. С большим трудом мы миновали Лондонский Мост. Подступы к нему со стороны Миддлсексса были забиты остановившимися транспортными средствами, что сделало дальнейшее продвижение в этом направлении невозможным. Недалеко от моста, рядом с одной из верфей ярко горел пароход, и воздух был наполнен летающими хлопьями сажи и тяжёлым едким запахом гари. Где-то неподалёку от здания парламента виднелось густое облако дыма, но с того места, где мы находились, было невозможно понять, что горело.
- Не знаю, каковы ваши ощущения, - заметил лорд Джон, выключив мотор автомобиля, - но мне кажется, что сельская местность веселее, чем город. Мёртвый Лондон действует мне на нервы. Я за то, чтобы придумать подходящий предлог и вернуться в Розерфелд.
- Должен признаться, что не вижу, на что мы здесь можем надеяться, - сказал профессор Саммерли.
- В то же самое время, - заявил Челленджер, чей могучий голос странно резонировал в тишине, нам трудно осознать, что из семи миллионов человек всего лишь этой одной старой женщине в силу особенностей её состояния или случайных обстоятельств удалось выжить в этой катастрофе.
- Если где-то и есть другие, как мы можем надеяться найти их? – спросила леди. – И тем не менее я согласна с тобой, что мы не можем уехать обратно, не попытавшись это сделать.
Выйдя из машины и оставив ей у тротуара, мы отправились дальше пешком, с трудом пробираясь по усеянному людьми тротуару Кинг Уильям-Стрит и вошли в открытую дверь офиса большой страховой компании. Офис находился в угловом доме, и мы выбрали его, поскольку из его окон открывался вид во всех направлениях. Поднявшись по лестнице, мы прошли через помещение, бывшее, как я полагаю, комнатой, где заседали члены правления компании, поскольку за длинным столом, стоящим в центре, сидели восемь пожилых мужчин. Высокое французское окно было открыто, и мы вышли на балкон. С этого балкона нам открывался вид на забитые людьми и транспортом улицы, идущие во всех направлениях. Прямо под нами было черным черно, поскольку всё пространство было забито крышами неподвижных такси. Все, или почти все машины были направлены на выезд из города, поскольку охваченные ужасом горожане-мужчины в последний момент предприняли отчаянную попытку воссоединиться со своими семьями, находящимися в пригородах или в сельской местности. Тут и там среди скромных такси высились огромные, сверкающие медью автомобили богатых магнатов, безнадежно застрявшие в обречённом потоке неподвижного транспорта. Прямо под нами находился такой автомобиль огромного размера и роскошного внешнего вида. Владелец машины, толстый пожилой человек, ухитрился высунуть из окна половину своего грузного тела, при этом он вытянул сверкающую перстнями пухлую руку, очевидно, призывая шофёра сделать последнее усилие и вырваться из тисков потока машин.
Дюжина автобусов возвышалась над потоком словно острова. Пассажиры, заполнившие крыши, сбились в беспорядочные груды, лежали друг у друга на коленях, словно игрушки в детской комнате. В центре проезжей части, прислонившись спиной к широкому основанию фонарного столба, стоял дюжий полицейский. Его поза была настолько естественной, что было трудно осознать, что он мёртв. У его ног лежал оборванный мальчишка-газетчик, рядом с ним валялась на мостовой и пачка его газет. Среди тел застряла тачка с газетами, и мы могли прочитать написанный крупными чёрными буквами на жёлтом фоне текст: «Сцена прерванного матча…» Очевидно, это была газета, вышедшая несколько ранее, поскольку имелись и
плакаты с такими текстами: « Это конец? Предостережение великого учёного», а также « Челленджер оказался прав? Зловещие слухи».
Челленджер указал жене на этот плакат, когда тот словно знамя выделился из общей массы. Я увидел, как. глядя на него, он сам выпятил грудь и огладил бороду. Ему, человеку с таким закомплексованным рассудком, было приятно, что лондонцы умерли с мыслями о нём и о его словах. Его чувства были столь очевидны, что вызвали язвительные замечания его коллеги.
- Челленджер, Вы в центре внимания до последнего момента, - заметил он.
- Похоже, что так, - самодовольно ответил тот. – Что же, - добавил он, оглядев панораму разбегающихся во все стороны улиц, где царили молчание и смерть, - я не вижу никакой цели, ради которой нам стоило бы оставаться ещё на какое-то время в Лондоне. Я предлагаю немедленно вернуться в Розерфелд и подумать о том, чем мы можем с наибольшей пользой заняться в грядущие годы.
Я опишу ещё лишь одну сцену, из тех, что запечатлелись в нашей памяти при посещении мёртвого города. Мы заглянули ненадолго в старую церковь Св. Марии, находившуюся как раз на том месте, где нас ожидал наш автомобиль. Пробравшись среди распростертых на ступенях церкви тел, мы толкнули вертящуюся дверь и вошли. Нам открылась трогательная картина. Церковь была битком забита коленопреклонёнными фигурами в молитвенных позах или с выражением полного замешательства. В самый последний ужасный момент, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, с той ужасной реальностью, которая висит над нашими головами даже тогда, когда мы гоняемся за призраками, объятые ужасом люди бросились в те старые городские церкви, у которых практически не было прихожан. Расстояния между людьми едва хватало на то, чтобы опуститься на колени, некоторые в своём волнении даже забыли снять шляпы, а над ними возвышался на кафедре молодой человек в мирской одежде, который, по-видимому, что-то говорил им, когда и его и их настигла общая судьба. И теперь он висел словно
Панч,[1] в своей будке, перевесив через ограждение кафедры голову и две бессильные руки. Это было похоже на ночной кошмар – мрачная пыльная церковь, ряды застывших в агонии фигур, тусклый свет и полное молчание. Мы продвигались, ступая на носках туфель и лишь изредка произнося что-то полушепотом.
И тут у меня внезапно возникла идея. В одном из углов церкви рядом с дверью стояла древняя купель, а за ней находилась глубокая ниша, где висели верёвки колоколов. Почему бы нам не разослать весть по всему Лондону, которая может привлечь к нам кого-нибудь из тех, кто мог остаться в живых? Я кинулся туда и, ухватившись за обёрнутую кожей верёвку, с удивлением обнаружил, как трудно раскачать колокол.
Лорд Джон последовал за мной.
- Клянусь Богом, парень! – сказал лорд Джон, стягивая пиджак. – Дай мне ухватиться за верёвку, и мы быстро заставим его шевелиться.
Но колокол был настолько тяжёлым, что только после того, как Челленджер и Саммерли добавили свой вес к нашим, мы, наконец, услышали у себя над головами гул и звон, объявившие нам, что большой язык колокола начал вызванивать свою музыку. Далеко над Лондоном разнеслась наша весть о том, что мы готовы протянуть руку помощи и подать надежду любому оставшемуся в живых. Этот громкий металлический зов приободрил наши сердца, и мы ещё усерднее принялись за работу. Каждый взмах верёвки приподнимал нас на два фута над землёй. Челленджер, находившийся в самом низу, прилагал к исполнению этой задачи всю свою огромную силу, подпрыгивая и тяжело приземляясь как чудовищная лягушка бык, он издавал громкое кряхтение при каждом ходе верёвки. Это был момент, достойный кисти художника, который мог бы изобразить четверых любителей приключений, товарищей, в прошлом переживших вместе немало смертельных опасностей, а теперь избранных судьбой для такого чрезвычайного испытания. Мы трудились так полчаса. С наших лиц струился пот, руки и спины болели от предпринимаемых усилий. Затем мы вышли на церковный портик и стали внимательно оглядывать забитые телами и транспортом улицы. Ни звука, никакого движения в ответ на наш призыв.
- Бесполезно. Никого не осталось! – вскричал я.
- Больше мы ничего не можем сделать, - сказала миссис Челленджер. – Ради всего святого, Джордж, поедем назад в Розерфелд. Ешё один час в этом страшном безмолвном городе, и я сойду с ума.
Не сказав больше ни слова, мы сели в машину. Лорд Джон развернул её на юг. Эта глава казалась нам завершённой. Мы совсем не предполагали, какая новая глава ждала нас впереди.
[1] Панч – персонаж ярмарочного балагана.
Окончание следует