Когда Саше было пять, отец просто исчез. Без писем, звонков, объяснений. Мама, Валентина Сергеевна, сначала пыталась держать лицо — как перед дочкой, так и перед соседями. Потом замкнулась.
Саша всё помнила. Как мама на кухне сгорбившись сидела у плиты, сгоревший ужин, сигареты, которые стали появляться в доме, хотя раньше она их не терпела.
— У нас всё будет хорошо, слышишь? — говорила она по вечерам, поправляя одеяло.
Но в глазах было что-то тяжёлое, прячущееся за нежностью.
Саша училась хорошо, не хулиганила, не просила лишнего. Она рано поняла: если хочешь, чтобы дома было тихо — надо быть удобной. Мама работала на полставки в поликлинике, брала подработки: подшивала одежду, сидела с пожилыми соседями. Вечерами часто возвращалась почти без сил, но всё равно гладила дочке рубашки и проверяла домашку.
С годами здоровье начало сдавать. Сначала — давление. Потом — сердце. Потом — резкий диагноз, от которого в кабинете врача у Саши всё поплыло. Маме было 47.
Всё произошло быстро. И как-то слишком тихо. Последние дни Саша почти не отходила от её постели. Мама просила прощения — за то, что не успела ничего дать, за то, что жизнь прошла в гонке.
— У тебя всё будет хорошо. Ты сильная. Ты у меня — человек с сердцем.
А потом Саша осталась одна. Четырнадцать лет, и тишина в квартире, которую она раньше ненавидела за старые обои, но теперь она казалась единственным безопасным местом на свете.
Опекунов не было. Родственников — тоже. Точнее, так она думала. Пока не появилась тётя.
— Я — Марина Андреевна. Сестра твоего отца. Ты меня не знаешь, но я тебя видела, когда тебе ещё года не было. Нам с твоим папой было сложно общаться, он человек со сложным характером, а после развода вовсе потерялся, ты же понимаешь как это бывает, родственные связи утеряны.
Саша не понимала. Но кивала. Тётя пришла не одна — с адвокатом. Всё вежливо, официально.
— Ты ведь несовершеннолетняя. Я — единственная по родственной линии. Я подам на опекунство. Это же лучше, чем в интернат?
Она говорила мягко, с ухоженными руками, духами и уверенной походкой. Через месяц всё было оформлено.
Поначалу всё казалось терпимым. Даже — новым. Тётя сменила шторы, переставила мебель, притащила какие-то стеклянные вазы и комнатные растения. Саша старалась не мешать.
— Ты не бойся, я тут всё для уюта делаю. Мы ведь теперь как семья.
Да, почти как семья. Только тётя не интересовалась, как прошёл день. Не спрашивала про школу. Она приходила поздно, разговаривала по телефону громко и долго.
Первые мужчины появились недели через две. Один с золотыми цепями, другой с длинными волосами и гитарой. Потом — просто череда лиц, имён, запахов одеколона. Уходили они обычно под утро. Саша лежала в комнате и старалась не слышать. Иногда — запиралась. Иногда — запирали её.
— Ты ж девка взрослая, зачем тебе смотреть, как взрослые живут? — объясняла Марина. — Я тоже человек. Мне жизнь устроить надо.
Со временем стало нормой: утром — в школу, после — уборка, магазины, еда.
— Хоть польза какая-то будет, — говорила тётя. — А то ведь зря кормлю, получается.
Саша молчала. Ей было обидно. Но куда идти — она не знала. В голове крутились слова мамы: «Ты сильная…».
Она терпела. День за днём. Пока росла, крепла. И училась быть незаметной. Иногда — мечтала: поступлю, устроюсь на работу, и сразу стану взрослой. И тогда эта квартира снова станет моей.
Но взросление оказалось не тем, что она себе представляла. Сначала — подготовка к экзаменам под шум в кухне, где кто-то щёлкал зажигалкой и смеялся с тётей, называя её «Маришкой». Потом — поступление. Она набрала баллы и прошла в педагогический. Радовалась, молча. Тётя даже не спросила, куда она подала документы.
— Ну, раз поступила, значит, можешь и работать, — сказала Марина Андреевна однажды, не отрываясь от зеркала. — Деньги, конечно, на деревьях не растут. А так хоть поймёшь, как живётся.
Саша устроилась в кафе на подработку. Учёба — днём, смены — по вечерам. Сон стал роскошью. Она почти не замечала, как проходят недели. В квартире всё чаще пахло алкоголем, кто-то заходил с улицы, кто-то громко хлопал дверями. Тётя с каждым днём вела себя так, будто они с Сашей — не семья, а две посторонние женщины, случайно оказавшиеся на одной жилплощади.
Однажды, возвращаясь после вечерней смены, Саша обнаружила на своей кровати чужую сумку и рубашку.
— А, это Валера тут пока поживёт, я твою комнату сдала, — сказала Марина, кидая на стул его носки. — Он мужчина видный, может что у меня с ним и получится. Ну ты ж не против, ты ж взрослая уже? Поживешь в моей, так уж и быть угол выделю.
Александра постояла в дверях. Потом пошла на кухню и села на табуретку.
— Это моя комната.
— Комната не твоя. Ты тут живёшь по доброте. Не ты же за квартиру платишь. А деньги лишние не бывают.
Слова врезались в память. «По доброте». Словно она и правда не имела права.
Валера пожил неделю. Потом исчез. Как и все. Как только узнавалось, что квартира не принадлежит Марине — мужчины таяли. Тётя злилась. Орала по телефону. Потом швыряла вещи и говорила:
— Из-за тебя у меня ничего не получается. Сидишь тут, как напоминание. Ни мужа, ни жизни.
Саша молчала. А потом пришло письмо из университета: сокращение бюджета, перевод на платное. Она чуть не упала. Пошла к Марине с дрожащей папкой, в которой была выписка о доходах, справки, квитанции.
— Мне бы немного помочь. Я потом отдам.
— Я тебе что — мама? Ты взрослая. Сама разбирайся.
Саша пошла по знакомым, взяла ещё одну смену. Иногда засыпала в электричке, забывая, где она и кто она. Внутри нарастал холод — не обида, а пустота. Будто в этой квартире каждый день кто-то вынимал из неё по кирпичику.
А потом появился в ее жизни Артём. Он пришёл как-то в кафе. Невысокий, в очках, смешной. Саша приняла заказ, потом они заговорили. Сначала — о книгах. Потом — о фильмах. Потом — он начал приходить снова. И снова.
Через месяц они гуляли по набережной и ели мороженое. Через два — он ждал её после смены. Через три — держал за руку и говорил, что всё у них будет хорошо.
Саша не верила. Но всё равно грелась в этих словах. Смотрела, как он возится с котёнком у приюта, и думала: «Если когда-то я решусь, только с ним».
Когда Артём впервые пришёл в гости, Марина посмотрела на него как на врага.
— Что, жениться собрались? — спросила, глядя на Сашу.
— Мы просто встречаемся.
— Ну смотри, я тебя предупредила: выйдешь замуж — ищи себе угол. Тут вам не гостиница. И так места мало.
Александра молчала. Артём сжал её руку. После он сказал:
— У вас тут… тяжёлая атмосфера. Но если хочешь — мы всё переживём. Главное — ты. Ты можешь рассчитывать на меня.
Она плакала в ту ночь. Тихо. Потому что в квартире было слышно даже, как капает вода из крана.
Однажды вечером, когда они с Артёмом сидели на лавочке у института, он достал из кармана маленькую коробочку и неловко улыбнулся.
— Я не умею говорить красивые речи, — сказал он, — но знаю одно: я хочу, чтобы ты больше никогда не чувствовала себя ненужной. Выходи за меня?
Саша смотрела на него — родное лицо, чуть смущённый взгляд — и не могла вымолвить ни слова. Где-то в груди было щемящее ощущение, что её впервые в жизни выбирают, а не используют. Она кивнула.
Молча. Как всегда. Но в этот раз — от счастья.
Марина, узнав про предложение засуетилась. Понимала что может остаться ни с чем. Стала где-то пропадать.
А потом — произошло странное. Тётя позвала её в комнату и, глядя куда-то мимо, произнесла:
— Нашлось завещание. Оказывается, мама твоя оформила всё на меня. Просто я не знала, а теперь нашли. Твоя мама всё время чувствовала вину, что из-за неё мы с братом рассорились… Она надеялась, что я буду рядом, помогу тебе. Одной же плохо. Какая не какая, а опора, родня как не крути.
— Что?
— Документ есть. Юрист подтвердил. Завещание. Так что… считай, теперь это моё жильё. Ну, не волнуйся. Пока можешь пожить. Но имей в виду — это теперь не твоё. Будем платить по полам за коммуналку.
Саша стояла, глядя на белую бумагу, на печать, на подпись, такую похожую на мамину… и не понимала.
Всё внутри сжалось. Но она кивнула. Снова. Как всегда.
— Ты ж не глупая. Понимаешь, как в жизни бывает, — добавила тётя, убирая документ в папку. — Главное, чтоб не поднимала тут шума. Не надо судов, не надо криков. Просто живи себе и всё. Пока я не решу, как лучше поступить.
Саша вышла из комнаты как в тумане. Села на свою кровать. Её вещи — стопкой у стены. На тумбочке — чашка с недопитым кофе, из которого она пила утром перед работой.
А если это правда? А если мама и правда… вдруг…
Нет. Она знала маму. Та бы никогда. Они не успели всё обсудить. Не было времени. Мама обещала, что оформит всё, как положено, когда будет лучше. Но не стало лучше.
Через неделю тётя снова заговорила:
— У меня к тебе предложение. Квартиру можно продать. Или поменять на две. Я б переехала ближе к станции, а ты — куда хочешь. Кстати, этот твой Артём, он что, с жильём?
Саша смотрела на неё и молчала. А Марина уже доставала блокнот, рисовала схему.
— Смотри, можно вот так: по однушке, и нам обеим хорошо. Ты ж понимаешь — тебе всё равно с мужем жить, а мне — на старости лет с кем-то надо быть. Всё честно.
Она не отвечала. Внутри как будто что-то затаилось и терпело. Снова.
Но Артём всё чувствовал.
— Что-то случилось?
— Просто… тётя предложила разъехаться.
— Саша, скажи честно. Ты хочешь справедливости? Ты не обязана с ней жить. Мы можем снять. Я что-нибудь придумаю.
Она долго смотрела в его глаза. Потом села на кухне и рассказала всё. Как жила. Как тётя появилась. Как мужчины приходили и уходили. Как замки щёлкали, когда её запирали.
Как за всё это время она ни разу не чувствовала себя дома. Ни разу.
Артём выслушал. Молча. А потом сказал:
— Пойдём к юристу. Завтра.
Они пришли в частную консультацию. Юрист — женщина лет пятидесяти, с внимательным взглядом — просмотрела копии, взяла паузу, а потом вдруг спросила:
— Вы уверены, что ваша мама действительно подписывала это?
Саша опустила глаза.
— Нет.
— Тогда мы сделаем экспертизу. Это займёт время. Но вы должны знать: если документ поддельный, у неё будут проблемы. А у вас — шанс защитить то, что по праву должно быть вашим.
Это было как вдохнуть после долгого подводного плавания. Саша впервые за годы позволила себе подумать: а вдруг у неё есть право на голос?
Пока длилась экспертиза, Марина снова попыталась надавить:
— Ты что, против меня идёшь? Думаешь, мне легко с тобой возиться было? Я ведь могла и не брать тебя. Где ты была бы? В приюте? Без родного тепла?
Саша слушала молча. Потом тихо сказала:
— Ты меня не брала. Ты брала квартиру. И вы меня использовали все это время.
Марина Андреевна побледнела. Что-то хотела сказать, но Саша уже развернулась и ушла в свою комнату. Дверь она больше не запирала — наоборот, оставляла настежь. Чтобы та знала: бояться нечего. Но и верить — больше некому.
Результаты пришли через месяц. Подпись — подделка. Бумага — сфальсифицирована. Завещания не было. Надпись свежая.
Всё это время Саша жила как в напряжённой тишине перед грозой. Когда письмо из суда пришло, она поняла: теперь — выбор за ней.
Сразу после экспертизы юрист предложила пойти до конца — подать заявление, начать дело о мошенничестве.
Саша смотрела в окно и молчала. Потом медленно покачала головой.
— А зачем?
— Но она же подделала завещание. Это преступление.
— Я не хочу ещё месяцев разбирательств. Не хочу снова жить в страхе. Мне важнее, что теперь всё законно. И чтобы она ушла. Земля круглая, а она единственная родственница.
Она выбрала не мстить. Не потому что испугалась — а потому что устала бороться за своё жизнь через чужое наказание.
Утром, не дожидаясь возвращения тёти, она собрала в коридоре все её сумки, пакеты, косметички, заклеенные коробки с духами и каблуками.
Когда та зашла, Саша стояла у двери.
— Тебе лучше уйти.
— Ты что, из-за мужика своего? Мы ж родня.
— Нет. Из-за мамы. Это её квартира. И я — её дочь.
Марина хмыкнула. Разжалобить не получилось. Потом тихо выругалась — и ушла. Без сцены. Без «а я тебе…». Просто взяла сумку и ушла.
А Саша села на кухне. Долго молчала. Потом достала мамину чашку, которую всё это время берегла в самом дальнем углу шкафа, налила туда кипятка с лимоном, поставила на стол.
И только тогда — впервые за много лет — в этой квартире стало по-настоящему тихо. Квартира теперь только ее. Читать ещё...