Вера Ивановна жила в старой хрущевке недалеко от городского парка, в районе, где все еще встречались узкие тротуары, покрытые трещинами, клумбы с выцветшими заборчиками и облупленные скамейки, на которых отдыхали пожилые люди с пледами на коленях.
Этот дом помнил многое — детский смех из прошлых десятилетий, стук каблуков по лестничным ступеням, возгласы радости и, конечно, вечные перешептывания у подъезда. Когда-то Вера Ивановна работала на почте и по-настоящему любила свою работу. Она с детства мечтала об этом, у нее даже было семейное прозвище «Вера-письмо» — она вручала всем самодельные письма и посылки, мечтала, что вырастет и будет приносить людям только хорошие вести. Так и случилось. До самой пенсии она трудилась в почтовом отделении и знала весь район, как свои пять пальцев.
Затем овдовела, жила на скромные сбережения, а в качестве досуга у нее был телевизор с не всегда четким изображением и привычный шум за окном. Прохожие сменились — лица чужие, шаги торопливые, будто у каждого за спиной своя беда. В подъезде — глухая тишина, нарушаемая лишь скрипом обветшавших дверей да далеким гулом шагов по лестничным пролетам. Все словно остановилось — воздух, стены, звуки. Даже старые почтовые ящики, перекосившиеся от времени, словно затаили дыхание в ожидании перемен.
Была осень. Дождливая, с листопадом и тонким светом в окнах. Вера Ивановна отмечала день рождения — скромно, одна, с чайником на плите и куском пирога.
Сын не позвонил. Они не разговаривали уже пять лет — ругались сначала по мелочи, потом все серьезнее, а после и вовсе каждый остался при своем. Последний раз он писал коротко: «Мама, мне нужно строить свою семью. Прошу, не обижайся». С тех пор тишина. Вера, конечно, понимала, что в этот день не стоит ждать чуда, но все равно ловила взглядом экран телефона, будто тот мог загореться сам собой. А в ответ только привычная тишина да капли по стеклу.
Она сидела за столом, вглядываясь в узоры на чайной чашке, вспоминая, как раньше сын мастерил ей поздравительные открытки из цветной бумаги. В итоге день прошел, как и сотни до него — тихо, почти незаметно.
На следующее утро Вера вышла пройтись и проверить почту. Двор утопал в желтых листьях, мокрых от ночного дождя, а воздух казался особенно прозрачным и острым. В почтовом ящике лежал белый конверт — без марок, без обратного адреса, плотный, как будто что-то важное и личное. Такой, какие раньше передавали из рук в руки, доверяя только близким. Пальцы задрожали — не от холода, а от странного предчувствия.
В квартире Вера долго смотрела на конверт, вертя в руках, будто надеясь прочесть содержание сквозь бумагу. Потом решилась, разорвала аккуратно край. Внутри — лист бумаги с крупным, немного угловатым почерком. Так писал ее покойный муж Николай. Он ушел семь лет назад, а дата на письме была недавняя — октябрь этого года.
«Если ты читаешь это, значит, я не ошибся. Письмо нашло тебя. Я знал, что однажды ты его увидишь. Просто помни — я рядом. Всегда. Не забывай верить».
Сначала показалось — шутка. Глупая, неуместная. Но кто мог это подстроить? Соседей прежних почти не осталось, а новых она толком и не знала. В голове все перемешалось, но в сердце словно щелкнуло — что-то живое и теплое коснулось ее рук. Письмо не отпускало. Казалось, оно пришло именно тогда, когда Вера нуждалась в нем сильнее всего.
На следующий день Вера Ивановна неспешно отправилась в старое почтовое отделение, где проработала тридцать семь лет. Шла словно по знакомым страницам давно забытой книги. Когда переступила порог, будто вернулась в прошлое — в то время, когда сама работала за стойкой, знала по именам всех клиентов и умела отличить настроение по походке. Запах бумаги, мягкий шелест конвертов, приглушенные разговоры сотрудников — все было таким же. Только лица сменились. Молодые, деловитые, чужие. Лишь помещение все еще хранило теплую память о ней.
Она подошла к стойке и, чуть смутившись, обратилась к девушке:
— Простите, вопрос, может, странный… Не передавали ли вам письмо для меня? Ну… возможно, от мужчины. Или кто-то другой мог оставить, — голос дрогнул.
Девушка чуть нахмурилась и уткнулась в монитор:
— Диктуйте адрес, я проверю по базе.
Вера Ивановна назвала адрес, но в ответ услышала сухое:
— Нет, только квитанции. Писем на ваше имя не поступало.
Поблагодарив, она вышла из почтового отделения. Сердце сжималось — казалось бы, пустяк, но ощущение потери не давало покоя. Она медленно шла по улице, не замечая окружающих. Ноги понесли к деревянной церкви, недавно построенной в их районе. Там всегда было спокойно.
Внутри пахло ладаном, свет пробивался сквозь узорчатые окна, освещая старинные иконы. Она купила свечу, поставила за упокой мужа, помолилась. Казалось, будто хотела спросить у него совета: что значит это письмо, кто его оставил и зачем? А может, это ты, Коленька? Мой добрый ангел-хранитель, увидел, как мне одиноко, и послал письмо...
Зайдя в подъезд, Вера снова посмотрела в почтовый ящик и чуть не вскрикнула — белый конверт! С замиранием сердца взяла в руки. Бумага обычная, но письмо внутри — короткое и странно теплое, с добрыми словами. Без подписи. Только одна строка: «Ты не одна».
В этот момент с лестницы послышались легкие шаги — кто-то спешил наверх. Вера Ивановна, не раздумывая, поспешила туда, но успела только заметить фигуру в синей куртке, скрывшуюся за поворотом. Быстрое, легкое движение — и человек исчез. Силуэт был похож на ребенка.
Она прижала конверт к груди и пошла домой. Там долго сидела в кресле и думала. Мысли путались: кто это? Почему письма приходят без подписи? И причем тут ребенок?
На следующее утро Вера оделась потеплее, взяла термос с чаем, плед и вышла на лавку у подъезда. Цель была одна — увидеть того, кто подкладывает письма. Целый день наблюдала, здоровалась с соседями, вспоминала старые времена. Ни одной синей куртки! Только под вечер, когда уже собиралась уходить, ее окликнул детский голос:
— Вы — Вера Ивановна?
Она обернулась и увидела мальчика лет десяти. Синяя ветровка нараспашку, волосы взъерошены, в руке — пакет с логотипом магазина. Он выглядел так, будто только что прибежал с конца улицы.
— Я у бабушки на третьем этаже в гостях бываю, — быстро проговорил он. — Она про вас рассказывала, что вы хорошая. Это я письмо положил. Мужчина попросил.
— Какой мужчина? — спросила Вера, чувствуя, как сердце сжалось, а дыхание участилось.
— Он дал мне шоколадку и сказал, что вы когда-то были его мамой. Попросил положить в ящик. Я положил. Он еще сказал спасибо и быстро ушел. Не по-настоящему побежал, но быстро.
Эти простые слова врезались в сознание сильнее любого крика. А мальчик быстро развернулся и унесся прочь, Вера не успела прийти в себя, как он уже нырнул за угол дома. В голове раздался звон, словно кто-то открыл крепко запертую дверь.
Сын. Пять лет — пустота. Последнее сообщение, резкие слова, горечь, которую она таскала за собой, как старую тележку с покосившимся колесом. Ни писем, ни вестей. Только дата в календаре, которую она ежегодно обводила мягким карандашом — его день рождения.
Следующий день прошел в тревожном ожидании. Вера Ивановна то и дело прислушивалась к звукам в подъезде, выглядывала в окно, подходила к двери, надеясь уловить знакомую тень или силуэт. Но все было по-прежнему тихо. Сын не звонил, не писал, не появлялся. Словно растворился, как и раньше. Может быть, передумал? Может, испугался встречи? Она не решалась ему позвонить — слишком боялась снова потерять надежду.
К вечеру Вера выбралась в город — купила продукты, будто для застолья, долго стояла у полки с чаем, выбирая тот, что он любил в детстве. На кассе замешкалась: оказалось, что пакеты слишком тяжелые для нее, но потом примерилась и все-таки подняла. Потихоньку пошла домой, покупки оттягивали руки, поэтому Вера делала небольшие остановки. Во время одной из них услышала знакомый голос:
— Позвольте, я помогу, — низкий, бархатный, родной звук.
Повернулась — и едва не отшатнулась. Сын стоял перед ней. Лицо постаревшее, но такое любимое. В глазах — тревога и ожидание. Он смотрел на нее, словно боялся дышать.
— Мама… — произнес он. — Прости.
Вера не могла вымолвить ни слова. Просто смотрела, впитывая каждую черточку. Он взял ее пакеты, будто все было как прежде.
— Пойдем домой, — сказала она тихо.
Шли молча. Листья шуршали под ногами, вечер опускался на город мягкой пеленой. Возле подъезда он вдруг остановился.
— Я все время думал, что ты не захочешь меня видеть. Я столько раз хотел позвонить, но не знал, с чего начать.
— С чая, — усмехнулась Вера. — Хорошее начало.
Он тоже улыбнулся. И стало ясно: разговор еще впереди. Будут объяснения, будут воспоминания. Но самое главное — он пришел. А все остальное можно наверстать.
Когда они вошли в квартиру, на кухне как будто бы еще пахло пирогом, который она пекла себе на день рождения. Он заметил старую чашку на столе и поднял брови.
— Ты ждала меня?
— Каждый день. Но сегодня особенно.
Он обнял ее. И в этом объятии было все: боль, прощение, любовь и долгожданная встреча. Мир вокруг будто стал тише, спокойнее. И пусть не все сразу встанет на свои места, главное — теперь они снова вместе.
Позже, сидя на кухне, они пили чай. Он рассказал, что семью построить так и не получилось, и жалел, что невестка, его бывшая жена, их рассорила. Говорил, как долго не решался написать, как боялся отказа, как вспоминал ее голос, ее письма, которые она когда-то оставляла ему под подушкой, когда он болел. Объяснил, что подделал почерк отца на открытке, чтобы не сразу раскрыть себя, но все равно сделать ей приятно.
Он зашел еще. И еще. Сначала — на чай. Потом — повесить полку, прикрутить ручку, починить люстру.
Они стали гулять вместе по парку. Вера Ивановна показывала, что изменилось в районе, а он рассказывал о своей жизни. Он снова называл ее «мама», а она училась заново доверять. Однажды он принес старую фотографию — их с Николаем, которую, как оказалось, забрал при переезде, Вера расплакалась.
Она снова стала улыбаться чаще. Появились привычки: чаепитие по вечерам, прогулки в воскресенье, разговоры на кухне под треск радио. Он даже познакомил ее со своими коллегами, и однажды они вместе пошли на выставку — впервые за много лет.
И пусть те письма, пришедшие без обратного адреса, были не от покойного мужа, но они стали началом новой главы. Осень еще никогда не казалась Вере такой теплой и настоящей.
Автор: Алена Романова
Стерпится-слюбится
Оля была самой обыкновенной девушкой, каких сотни и тысячи. Россыпь веснушек на носу, выгоревшая на солнце солома волос, небольшие и не очень выразительные глаза. Не дурнушка, но и не красавица. Так себе, с серединки на половинку, даже если накрасится.
Никто этому не удивлялся, пальцем на нее не показывал, и жизнь не портил. Наверное, потому, что жизнь эта была простая и обыкновенная. Тихая. Спокойная. Размеренная жизнь семидесятых годов прошлого века. Люди вставали под «Пионерскую зорьку», пили чай с докторской колбасой, обжаренной на чугунной сковородке. Надевали привычные, иногда, порядком застиранные вещи и штопанные женами носки. Чистили ботинки ваксой. Причесывались перед трюмо. Дети повязывали пионерские (не всегда проглаженные утюгом) галстуки на шею и оправляли форменные платьица.
Мамы с кряхтеньем надевали разношенные туфли и сетовали на лишний вес. Болоньевые плащики неярких расцветок мелькали тут и там на городских улицах. Мамы спешили на работу, решая в голове тысячу задач: постирать, погладить, достать, выстоять и тому подобные мелочи которые – вовсе не мелочи). Мужики покуривали по пути на завод. Некоторые, особо грамотные, задерживались у стендов с газетами и читали новости. Школьники бежали вприпрыжку (если скоро каникулы), и тащились поди как (если на улице шел противный дождь, и каникулы только-только закончились).
Обычная суета, которую тогда никто не замечал, и которую сейчас вспоминают с особой теплотой те самые школьники в пионерских галстуках. Тогда и деревья были большие, и фильмы – душевные, и дикторы читали новости страны разборчиво и медленно, а не трещали, как сороки, глотая целые слова.
И вот наша Оля, девушка двадцати лет от роду, ни плохая, ни хорошая, самая обыкновенная девушка, в модной кофточке «лапша» с разноцветными хорошенькими розочками вокруг выреза, шла себе на работу, ни о чем таком не думая. А чего думать? Мама Рая к вечеру обещала испечь блинчиков и, прибрав за шиворот папу Витю, прихватив младшего брата Сеньку и рюкзак с продуктами, и пару яблоневых саженцев, и еще чего-то для сада, всем семейством отправиться в деревню на все выходные. На картошку.
Она бы и Олю прихватила, потому что, картошка – дело общее, семейное. И тут не должно быть никаких отлыниваний. Есть картошку любят все! Сажать-копать никто не хочет. А надо сажать, копать, окучивать, не смотря на погодные условия. Но Оле повезло. Оле сегодня в день, завтра в нее ночная смена, а послезавтра ей с четырех выходить. Потому что сменщица в отпуск пошла, и начальник попросил «подсобить», так как замену не найти. И Оля согласилась. Начальник премию обещал. Почему бы не поработать? Уж лучше, чем толкаться с другими огородниками в тесном автобусе, а потом, наскоро выпив чаю, томиться всей семьей на картофельном поле под командирский мамин тон.
А там папа начнет дурить и бегать к тестю «помогать топить баню». И у него после такой «помощи» необычно ярко засияют глаза. И нос покраснеет. И будет папа к вечеру совсем уж веселенький и чуть тепленький. Деду Коле, главное, хоть бы хны. Стоит и не падает. А папеньку развозит, как поросенка.
Сенька тоже начнет придуриваться и ныть, что устал. Его не берут никакие уговоры и угрозы. Он начнет халтурить и бросать картошку в лунки абы как. Мама, и так вся на нервах из-за папы, начнет краснеть и хвататься за сердце. Бросит лопату, двинет Сеньке подзатыльник, выгонит его с поля, побежит искать веселого папу к бане. Разругается с ним до слез и рванет жаловаться к бабушке Дарье на свою несчастную долю. А Оля останется на картошке. Потому что, у нее нет ни мужа, ни сына. Ей чего? Знай – сажай. Тоска зеленая. Уж лучше отработать лишнюю смену на родном хлебозаводе и после прийти домой, отрезать хрустящую горбушку от горячего батона, щедро намазать его деревенским несоленым сливочным маслом и с удовольствием запить сладким горячим чаем. Или блинчиками с черничным вареньем, оставленными мамой и заботливо укрытыми тарелкой.
Ну и еще она думала о Костике. О красивом Костике, парне своей закадычной подружки Ленки. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>