Год спустя.
Мы стояли на том самом причале, где когда-то чуть не закончилась моя история. Теперь в моем кармане лежали два билета — на поезд до Владивостока.
— Ты уверен? — спросила Лика, поправляя рюкзак.
Я достал блокнот, перечитал последнюю страницу:
"Вещи, которые я успел:"
Увидеть, как Лика закончила картину (она продала ее за бешеные деньги).
Найти место, где небо и вода становятся одним целым (это было в Карелии).
Дожить до следующего дня рождения.
Я захлопнул блокнот.
— Абсолютно.
Ветер с моря трепал ее волосы, и она прищурилась, глядя на горизонт.
— А что будет, когда мы доедем? — спросила она.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но мне кажется, это и есть самое интересное.
Она рассмеялась, и в ее смехе было столько жизни, что мне захотелось запомнить этот момент навсегда.
— Тогда поехали, — сказала Лика и потянула меня за руку.
Мы шли по причалу, оставляя за спиной город, который когда-то был для меня последней остановкой. Теперь он стал просто точкой на карте — одной из многих.
В кармане у меня лежал новый список. Всего три пункта:
Проехать всю страну от края до края.
Научиться готовить борщ (Лика говорит, что это важно).
Найти еще хотя бы одно место, где небо сливается с землей.
Но главное — внизу, мелким почерком, было дописано:
"Не останавливаться."
Поезд уже ждал. Мы вошли в вагон, и двери закрылись за нами с мягким шипением. За окном поплыли знакомые пейзажи, но в этот раз я смотрел на них по-другому — не как на последнее, что увижу, а как на первое в долгом-долгом пути.
Лика прижалась к моему плечу, достала блокнот и что-то быстро набросала карандашом.
— Что там? — спросил я.
Она улыбнулась и показала:
"Вещи, которые мы успеем."
Под этим не было ни строчки. Только чистая страница.
И это было прекрасно.
***
Мы расписались в маленьком загоне на окраине города. Без галстуков, без белого платья — только мы двое, свидетель (ее подруга-художница) и случайный прохожий, которого Лика уговорила подписать бумаги.
— Теперь ты официально мой муж, — она ткнула меня пальцем в грудь. — Поздравляю, ты в ловушке.
Я поймал ее руку, прижал к губам:
— Лучшая ловушка в моей жизни.
Она рассмеялась, и этот звук — звонкий, чуть хрипловатый — казался мне теперь официально моим. Как и ее руки, которые я больше не обязан был отпускать. Как и ее имя, которое отныне было и моим тоже.
— Ну что, муж, — Лика подняла бровь, — теперь куда? В ресторан? В путешествие? Или просто домой, как обычные смертные?
Я обнял ее за талию, притянул ближе.
— Домой, — сказал я. — Но сначала…
Достал из кармана два билета. Бумажных, потрепанных по краям, купленных еще неделю назад втайне от нее.
Лика схватила их, развернула.
— Это…
— Париж. На завтра.
Она замерла. Потом ударила меня кулаком в плечо.
— Ты жук! Ты знал, что я соглашусь!
— Нет, — я покачал головой. — Я надеялся.
Она прижала билеты к груди, и в ее глазах — этих вечно насмешливых, вечно живых глазах — вдруг блеснуло что-то новое. Что-то хрупкое.
— Спасибо, — прошептала она.
И в тот момент я понял: вот оно. Не загс, не кольца, не подписи в документах. Вот этот миг — когда она, всегда такая ершистая, вдруг становится мягкой, — это и есть настоящая свадьба.
— Пойдем, жена, — я взял ее за руку. — Нам еще чемоданы собирать.
А за спиной кричала ее подруга-художница, что мы неблагодарные ублюдки, и даже случайный прохожий улыбался, провожая нас взглядом.
Но мы уже не слышали. Мы были слишком заняты тем, чтобы не отпускать руки.
***
Когда Лика сказала «Я беременна», я трижды переспросил.
— Ты уверена? Но врачи же говорили, что из-за лекарств...
— Ну, видимо, наш малыш не любит, когда ему говорят «невозможно», — она положила мою руку себе на ещё плоский живот. — Яблоко от яблони.
В тот вечер я впервые за пять лет заплакал.
Слёзы текли сами, горячие и солёные, будто прорвало какую-то дамбу внутри. Я прижал её к себе, чувствуя, как её сердце бьётся в унисон с моим.
— Ты не представляешь, как я счастлив, — прошептал я, целуя её в макушку.
— А я боюсь, — призналась Лика, и её голос дрогнул. — Вдруг...
— Всё будет хорошо, — перебил я, хотя сам не был до конца уверен. — Мы справимся. Вместе.
На следующее утро я проснулся с ощущением, будто мир перевернулся. Солнце светило ярче, воздух был слаще, а будущее, которое ещё вчера казалось туманным, теперь обрело чёткие очертания.
Мы поехали к врачу. Лика нервно сжимала мою руку в коридоре, пока доктор изучал результаты анализов.
— Всё в порядке, — наконец объявил он, улыбаясь. — Пока никаких рисков. Но наблюдаться нужно будет чаще, чем обычно.
Лика расслабилась, а я почувствовал, как камень свалился с души.
— Значит, правда будет малыш? — переспросил я, словно боясь, что это сон.
— Правда, — кивнул врач. — Поздравляю вас.
Вечером мы сидели на кухне, пили чай (Лика — без кофеина, как велел доктор) и строили планы.
— Надо будет переставить мебель в спальне, освободить место для кроватки, — задумчиво сказала она.
— И купить кучу всяких штук, — добавил я. — Коляски, подгузники, игрушки...
— Ты уже гуглил? — она засмеялась.
— С пяти утра, — признался я.
Лика улыбнулась и потянулась ко мне. Я обнял её, чувствуя, как её тело, такое хрупкое и сильное одновременно, прижимается ко мне.
— Мы будем хорошими родителями? — спросила она тихо.
— Лучшими, — ответил я без тени сомнения.
И в тот момент я понял: каким бы трудным ни был наш путь, теперь у нас есть ради кого идти вперёд.
***
Роды были долгими и страшными.
Я держал Лику за руку все двенадцать часов, пока она материла всех врачей подряд. Когда раздался первый крик, мы оба замолчали.
— Поздравляю, у вас девочка, — сказала акушерка.
Лика, вся в поту, с мокрыми от слез ресницами, посмотрела на меня:
— Как назовем?
Я посмотрел на крошечное личико, на целые десять пальчиков, на ее первый вдох — такой яростный и живой.
— Надежда.
Лика улыбнулась, слабая, но настоящая.
— Надюшка… — прошептала она, и я понял — имя приживется.
Акушерка завернула малышку в пеленку и осторожно положила на грудь Лике. Та прижала ее дрожащими руками, будто боялась, что та исчезнет.
— Она такая маленькая, — прошептала Лика.
— Зато громкая, — я усмехнулся, вытирая ладонью лоб.
Врачи засуетились вокруг, но для нас в этот момент будто перестало существовать все, кроме этого крошечного комочка, который уже диктовал нам новые правила жизни.
— Смотри, у нее твой нос, — провела пальцем Лика.
— А твои глаза, — ответил я.
Она посмотрела на меня, и в ее взгляде было столько усталости, столько боли — и столько счастья, что мне вдруг стало страшно. Потому что теперь у меня их двое. Две самые важные женщины в моей жизни. И я должен был защищать их любой ценой.
— Спи, — сказал я, целуя Лику в лоб. — Я никуда не уйду.
Она кивнула и закрыла глаза, а я остался сидеть рядом, слушая ровное дыхание новорожденной Нади.
И впервые за долгое время почувствовал, что все — правильно.
Эпилог: 5 лет спустя
Наша дочь рисует на стенах.
Лика говорит, что это генетика. Я думаю, это бунт.
Сегодня у нас семейный выезд — старый причал, озеро, и трехлетняя Надя, которая настаивает, что может плавать, хотя едва достает до воды носом.
— Пап, смотри! — она поднимает камешек. — Это же сердце!
Я беру камень, поворачиваю в руках. Да, похоже.
Лика пристраивается рядом, ее рыжие волосы смешиваются с моими темными.
— Ну что, труп, — она целует меня в щеку, — как тебе твоя новая жизнь?
Я смотрю на дочь, которая упрямо лезет в воду, на жену, которая смеется, на легкие, которые все еще дышат — глубоко, ровно, без боли.
— Лучше, чем я мог мечтать.
Надя бултыхается в воде, брызги сверкают на солнце, и я вдруг ловлю себя на мысли, что когда-то не верил, что доживу до тридцати. А теперь мне тридцать три, и у меня есть это — утро с криками чаек, вечер с чаем на веранде, ночи, когда Лика прижимается ко мне во сне, а Надя забирается к нам в кровать после кошмара.
— Папа, пойдем! — дочь тянет меня за руку, мокрые пальцы липнут к ладони.
Лика поднимает камеру:
— Улыбочку!
Я обнимаю их обеих, и щелчок затвора ловит момент — не идеальный, не постановочный, а настоящий: Надя кривится от солнца, Лика щурится, а я…
Я счастлив.
И самое странное?
Я больше не боюсь в это поверить.
Конец
Автор Книги Ирина Павлович