У моей жены цветов больше, чем у меня поводов для беспокойства. А у меня, между прочим, тревожность восьмидесятого уровня. Когда я в очередной раз не нашёл на кухне ни места, ни уважения, потому что его заняли маранта Глаша и агрессивный кактус по имени Штирлиц — я понял: я больше не хозяин этого дома. Я — часть флоры. Пассивный фотосинтезатор. Муж суккулентной богини.
Первым был фикус. Типичный засланец. Молчаливый, вечнозелёный и с харизмой алоэ вера. Его звали Снежана.
— Это фем-фикус, — объяснила жена. — Она чувствует энергетику.
Видимо, мою энергетику она чувствовала так себе, потому что после Снежаны пришла вся её группа поддержки:
- Лавровый куст Андрей, который подмигивает листьями,
- Хамедорея по имени Марфа, главная по настроениям в квартире,
- Драцена Людовика, которая стоит у входа и, мне кажется, оценивает мой стиль одежды,
- И целая армия суккулентов, которых жена ласково зовёт "мои жирнолистные котики".
Они везде. Они смотрят. Один — на подоконнике в туалете. Один — в кружке. Один — в старом чайнике, который я хотел выбросить, но теперь он "дом для Эвелины", и всё.
Я пытался сопротивляться. Я ставил на подоконник банку с тушёнкой, чтобы занять хоть клочок территории — но её тут же отодвинула пеперомия Грета. Я положил журнал на кресло — а на него высадили рассаду базилика. Я хотел просто посидеть на балконе… но там уже тусовались бегония Варвара, колеус по имени Лёлик и вереск, который жена уговаривала не вянуть, цитируя Цветаеву.
Пылесос теперь плачет. Он не проезжает никуда — везде либо горшки, либо влажный мох. Один раз он всосал немного хлорофилла и начал медленно разворачиваться к окну, чтобы "жить как трава".
Жена же цветёт, как её орхидея Жизель.
— У нас теперь синергия, — говорит она. — Пространство дышит.
— Я тоже хотел бы подышать, — сказал я, запутавшись в сциндапсусе, который прикидывался гирляндой, а оказался удавом.
Психолог спросил, что я чувствую. Я сказал — «ощущаю себя лишайником». Он порекомендовал мне приручить хотя бы один горшок. Я выбрал юкку. Назвал её Валера. Валера меня игнорирует. Он теперь растёт в сторону жены.
Самое страшное — я начинаю слышать, как они общаются. Монстера хрустит. Сенполия мурлычет. А аглаонема смеётся.
Иногда я просыпаюсь ночью от звука лейки — и понимаю, что это не жена. Это цветы поят друг друга. Самоорганизация.
Один раз я случайно наступил на фиалку. Думал, никто не заметит. Но утром в тапке была гречка. Живая.
Жена сказала:
— Они тебя прощают. Пока.
Сейчас я сплю стоя в углу между фикусом и кофейным деревом. Кофе не варит, но у него такое лицо, будто он помнит все мои слабости.
Если вы дочитали до этого места — значит, у вас, как и у меня, есть душа, склонная к размышлениям над крошками. Над теми самыми — с подоконника, где живёт юкка Валера и смотрит на вас с лёгкой укоризной.
А я — всё тот же. С уважением, Виктор, муж цветоводческой энтузиастки, человек, потерявший доступ к табуретке из-за калатея Кристины, и временно молчащий мужчина с обострённой чувствительностью к хлорофиллу.