Олеся с самого начала знала: Юра — человек с тенью за спиной. В нём жила какая-то невыговоренная боль, которую он прятал за нежностью. Он никогда не был душой компании, не разбрасывался словами, не сыпал шутками. Но он всегда был рядом, когда надо. Молчаливо, надёжно. Он стал для Олеси тёплым пледом после холода прошлых отношений.
У него была только одна тема, которую он обходил стороной: Ира — бывшая жена.
— Неважно, что было, — говорил он, — важно, что я теперь с тобой.
Но Олеся, как женщина, чувствовала: что-то в этой истории не отпущено. Не переварено. Не прожито.
Сначала это её не беспокоило. Они были счастливы. Прожили почти три года в тишине, покое и маленьких радостях: съёмки на природе, грибы, варенье, обеды у родителей, ремонт кухни. Всё — как у всех. Даже ссоры были не настоящие: из-за соли или полотенец.
До того самого октября.
Всё началось с письма на его имя, которое она случайно увидела. Бумажный конверт, официальный шрифт. Она вскрыла — и похолодела.
"Кредитный договор №2380 на сумму 600 000 рублей. Погашение: 60 месяцев."
В доме наступила тишина. Но это была не уютная тишина, к которой она привыкла. А зловещая, будто перед грозой. Сердце било тревогу.
Юра вернулся поздно. Уставший, с помятым лицом.
— Привет. Что на ужин?
Олеся не ответила.
— Ты взял кредит?
Он застыл.
— Шестьсот тысяч, Юра. Мы копим на ремонт. Я откладываю с зарплаты. А ты — молча — берёшь кредит?
Он сел.
— Я хотел тебе рассказать…
— Но не рассказал. Потому что не собирался.
Молчание.
— Это для Иры? — спросила Олеся.
Он поднял глаза. И не отрицал.
С тех пор всё полетело под откос. Она не кричала, не истерила. Ходила по квартире, как привидение. Разговаривала коротко. Мылись — по очереди. Спали — на разных краях кровати.
— Почему ты это сделал? — спросила она на третий день.
— Она позвонила. Сказала, что её шантажируют. Там микрозаймы, коллекторы, угрозы. Я не мог...
— Ты мог. Мог сказать мне. Мы — семья.
— Ты бы не поняла.
— Конечно, не поняла бы. Я бы спросила: "А зачем ты отвечаешь за её ошибки?"
— Потому что когда-то я был ей всё. А теперь она — один на один с бедой.
— А я?
— Ты — не беда. Ты — опора. Я не хотел тебя тревожить.
Она смеялась. Горько.
— Так ты решил навесить на нас долг — втихую. Прекрасно, Юра. Просто прекрасно.
На работе она стала терять концентрацию. Один раз забыла закрыть расчётный отчёт. Второй — ошиблась в цифрах. Коллега спросила:
— Олесь, ты в порядке?
Она кивала. Автоматически. Словно на автопилоте.
Юра, видимо, ощущал вину. Готовил ужин. Мыл пол. Покупал цветы. Но было поздно. Цветы пахли враньём.
В одну из пятниц он не пришёл домой. Телефон не отвечал. Она ждала до часу ночи. Потом просто легла и закрыла глаза. Не плакала. Не злилась. Просто чувствовала, как в ней что-то умирает.
На следующее утро он пришёл с красными глазами.
— Я был у неё. У Иры. Она попыталась свести счёты с жизнью.
— И ты снова её спасал?
— Я не мог иначе.
В воскресенье она поехала туда сама. В чужой район, в старую «хрущёвку», где пахло жиром и тоской. Ира открыла в растянутом свитере. Удивилась.
— Олеся?
— Я не буду устраивать сцен. Я просто хочу понять.
Ира впустила её. Квартира была в хаосе: пустые бутылки, таблетки, пепел.
— Я не просила у него денег, — сказала она. — Просто… позвонила. Рассказала. Юра всегда был спасателем. Он и тогда уходил — чтобы не быть рядом с болью.
— Но вы же расстались?
— Да. Он не любил меня. Но жалел. Всегда. И теперь — жалеет.
— А ты не жалеешь его?
Ира замолчала. Потом села, прикурила.
— Я бы хотела. Но я и себя не жалею. А он — просто запутался.
Олеся ехала домой и думала, как странно: она злится не на Иру. Даже не на Юру. А на себя — за то, что так долго притворялась, будто живёт с человеком, который с ней на одной волне.
На следующее утро она собрала вещи Юры.
Он пришёл вечером. Открыл шкаф — и замер.
— Ты что?..
— Я не могу жить с мужчиной, который прячет от меня полжизни. Который жалеет бывшую сильнее, чем уважает нынешнюю.
— Я думал, мы справимся.
— Ты думал один. А я хочу жить в двойном числе. Понимаешь?
Он ушёл. Без скандала. Без слёз. Только спросил напоследок:
— Ты когда-нибудь простишь меня?
Она долго молчала.
— Может быть. Но уже — не как жену. Как человека, которого предали.
Прошёл год. Кредит Юра выплачивал сам. Олеся завела кошку, сменила работу, записалась на курсы фотографии. Впервые за много лет она не жила «вместе». Она жила с собой.
И только иногда, просматривая снимки на экране, она ловила себя на мысли:
"Как много мы платим — не деньгами. А доверием. Верой. Надеждой. И если потеряешь — никакой банк не даст новый кредит."