Он смотрел на меня диким взглядом, за которым скрывалась чернота, разъедавшая его изнутри. Когда-то я называл его Батей, но сейчас в нем осталась лишь оболочка, смутно напоминающая родного человека.
Сколько я его помню, он всегда бухал, а все бегали за ним и пытались спасти. Первое время ему было стыдно, затем он стал воспринимать все это как должное. Апогеем сего стало принятие рабства, лежащего на дне бутылки. Батя портил все, к чему прикасался. Он пил, когда ему было хорошо, он пил, когда было плохо. Бутылка стала ему подругой, женой и матерью одновременно. Своих-то всех он свел в могилу.
Ушла бабушка, его мать, а затем и моя. Я ненавидел его, а он ненавидел всех, кто мешал ему пить. Мать. Жену. Врачей. Меня. Он ненавидел даже моего младшего брата, который пошел по его стопам, потому что тот мог выпить его горючее.
Я долго не видел его. Он скитался где-то по миру. Миру маргиналов и отребья, которые, открыв глаза, имели только одну мысль – нажраться. Спиртовой эгоизм отправлял этих людей в агонию пред неутомимым желанием. Желанием напиться и забыться.
– Пусти, – заорал он, – это мой дом!
– Пошел вон отсюда, дочь разбудишь!
– Пусти! – еще громче заорал он и ринулся на меня.
Я молча ударил ему в грудь, и он упал. Затем сел.
– Дай выпить!
Он не просил, а требовал, словно весь мир обязан ему. Я прекрасно понимал, что диалог вести с этим животным нет никакого смысла. Ведомый инстинктом, он пришел туда, где его когда-то любили, ценили и уважали, пока он не перешел все границы. Дома спали мои жена и дочь, и меньшее, чего я хотел, так это устраивать семейную встречу с обезумевшим дедом.
– Иди и принеси мне выпить! Я знаю, у тебя есть, – продолжал орать он.
Из-за двери выглянула пожилая соседка: «Опять припорол сюда обожратый? Скотина! Никак не оставит ребенка в покое!»
Затем она громко хлопнула дверью.
– Вяжихвостка! Старая вяжихвостка, – пробормотал тот, – ненавижу!
Я просто закрыл дверь.
– Кащей! Моркотник! Ненавижу! – доносилось оттуда.
Встала жена.
– Опять?
– Ага.
– Сделай что-нибудь, пока он Аньку не разбудил.
Я вышел и придал ускорение этому телу в сторону выхода из подъезда.
– Убивают! Люди добрые, помогите!
– Время – два ночи. Заткнись, – начал закипать я.
Он встал и поплелся к колонке. Пару раз упал, но все же дошел. Еще пять минут пытался попить, но падал. Я решил помочь, нажав на рычаг колонки. Струя холодной воды ударила четко ему в голову. Он начал приходить в себя.
– Семен?
– Полегчало?
– Есть выпить?
– Давай шурши туда, откуда пришел.
– Здесь мой дом.
– Здесь тебе больше не рады!
– Но здесь же. Мой дом, – начал рыдать он, – Семен, ты – мой сын, а я – твой отец.
– Выпить не дам.
– Еропка!
В этот момент во двор заехал милицейский «бобик», из которого выгрузились два стража порядка.
– Буянит?
– Ага. Весь дом всполошил.
– Родственник или сосед?
– Да я без понятия, кто это, заберите его уже, я пошел спать.
– Семен, еропка! – завопил пропоец. – Какой же ты – еропка!
– Доброй ночи, – пожелал мне сержант.
– И вам, надеюсь, тоже доброй.
Я шел в сторону дома под звуки ударов берец о человеческую плоть. Мне не было его жалко. Он уже давно не человек.
У двери в квартиру меня ждала жена. Она наблюдала все происходящее через окно.
– Сём, он ведь снова вернется?
– Однозначно, это ж батя, он всегда возвращается.