Становище впечатлило эскимоса:
– Вижу, вы опытный таёжник. Умно всё устроено. Не жалко бросать?
– Жалко, но мне на Аляску обязательно надо. Хочу дочь разыскать. Нункан, ты так хорошо говоришь по-русски. Где научился?
– Так я тоже из России, с Наукана*.
– Я правильно понял – ты с Чукотки?
– Да, да, с Чукотки. В сорок восьмом с женой уехали к дяде погостить, а границу закрыли[1]. Можно было в течение месяца вернуться, но дядя убедил остаться. Мои родители умерли, когда я был ещё мальчиком, и он был мне за отца.
– Может, и хорошо, что остались. Наукана больше нет. В пятьдесят восьмом всех переселили. Кого в Нунямо, кого и в Уэлен.
***
Промысел каланов шёл успешно. На палубе и в трюме лежали десятки шкур, обильно пересыпанные солью. Дэн уже мысленно прикидывал прибыль. Неуёмное стремление к богатству у него зародилось ещё в детстве. Первые ростки заложил дед-старатель своими рассказами и воспоминаниями о Клондайке…
…В июле 1897 года Сан-Франциско облетело известие о прибытии парохода с удачливыми золотоискателями с Клондайка. Они сидели прямо на палубе на грязных холщовых мешках, туго набитых самородками и золотым песком. (В современных ценах у самого невезучего из них в кармане было не менее $ 100 тыс.) Старатели привезли с собой три тонны золота.
Напиваясь в ресторанах, они хвалились, что золота на Клондайке – хоть лопатой греби! Чаевые официантам раздавали самородками, а с извозчиками рассчитывались горстями золотого песка.
На людей это произвело ошеломляющий эффект. Десятки тысяч, в надежде разбогатеть, побросали работу, семьи, заложили дома и ринулись на Аляску. Полицейские уходили с постов, вагоновожатые оставляли трамваи, пасторы – приходы.
Судоходные компании переживали бум. Билет в новое эльдорадо продавали по тысяче долларов (37 тысяч долларов по курсу на 2020 год).
К февралю 1898 года между Сан-Франциско и пристанью в посёлке Скагуэй регулярно курсировало уже сорок одно судно. Дед Дэна с братом Биллом тоже не устояли, поддались этому массовому помешательству.
Продали лавку. Им повезло, один из прибывших оказался их соседом. По его совету, закупили побольше провизии и инструментов, а главное – железную печурку, и отправились, не имея ни малейшего представления о способах добычи золота и выживании в суровых условиях Севера, на Клондайк.
Пароход, одолев несколько тысяч миль по океану, ещё полдня шёл по извилистому длинному фиорду, заканчивающемуся удобной для швартовки бухтой в городке Скагуэй.
Дальше канадская полиция, во избежание голода, пропускала лишь тех, у кого имелся годовой запас продуктов и железные печки. А это по весу было не менее двух тысяч фунтов[2]. Объяснялось всё просто: далее, на протяжении следующих восьмисот километров, да и на самих приисках, невозможно было приобрести продукты и снаряжение.
Первые сорок километров к перевалу Чилкут прошли без проблем. У подножья горы находился большой палаточный лагерь, от которого к водоразделу тянулась бесконечная цепочка тяжелогружёных людей. В пути многие получали обморожения, которые часто заканчивались гангреной. Усталость, холод, нечеловеческие условия ломали многих. Некоторые не выдерживали уже здесь. Распродав за бесценок груз, возвращались домой.
Воспоминания деда Дэна
«Первые три дня мы сортировали, раскладывали груз по корзинам и мешкам так, чтобы каждая “партия” по весу не превышала 90 фунтов. Иначе не поднимешься: склон такой крутой, что даже вьючные животные не могли одолеть его. Правда, можно было нанять индейцев-носильщиков. Но те взвинтили цены за перенос поклажи с 8 центов за фунт до 40.
Мы были молодыми, крепкими и решили сэкономить. Тем более что предстояло сделать двадцать две ходки. За одну ходку 90 долларов, за двадцать две – 1980. Так что на двоих получалось четыре тысячи экономии!
Я проделывал один и тот же путь, туда и обратно, четыре раза за сутки. Половину из этого – с грузом за плечами. Ноги покрылись кровяными мозолями. Я никогда не повторил бы это снова, зная, что меня ждет.
А Билл, из-за того что часто сходил с протоптанной в снегу тропы отдохнуть, а потом ждал, когда в плотной веренице идущих появится окошко, чтобы вновь вклиниться в поток, делал только три ходки.
Спуск был намного легче: груз скатывали, притормаживая веревкой. Тут должен помянуть добрым словом неуклюжесть брата. Если бы его поклажа не застряла между камней, наша экспедиция в тот же день и завершилась бы. Пока мы вытаскивали её, человек тридцать обошли нас. Через несколько минут их всех, прямо на наших глазах, погребла сошедшая лавина. Откопать смогли только двоих, но и те уже задохнулись.
Следующий лагерь размещался на берегу озера Беннетт, из него и берёт начало Юкон. Берега там были сплошь в примитивных верфях. Здесь нам, как и тысячам других, предстояло к началу ледохода построить плот или лодку, после чего ещё 800 миль сплавляться по порожистому Юкону до Доусона – столицы золотоискателей.
Делать лодки мы не умели. Решили вязать плот. Поблизости весь лес уже спилили, и нам приходилось валить и тащить хлысты метров за семьсот. А морозы стояли в ту пору за тридцать. Многие обмораживались. Бывало, что люди, не выдержав, сводили счёты с жизнью. Нас с братом с первых дней выручала печурка.
Как только озеро освободилось ото льда, принялись учиться управлять плотом. Отрабатывали повороты, ускорения, торможение. Понимали, что без хорошей подготовки пороги не пройти[3].
Вышли в конце мая. Впереди, до самого Доусона, выросшего в месте впадения в Юкон речки Клондайк, нас ждали ревущие пороги. Пенистые валы, сшибаясь друг с другом, с неимоверной силой бились о береговые скалы, орошая окрестности влажной пылью.
До сих пор с ужасом вспоминаю клокочущие «Белую Лошадь» и «Пять Пальцев». Эти пороги были самыми страшными. Считалось огромным везением пройти их живыми, не потеряв хотя бы части груза. Берега ниже этих порогов были завалены обломками лодок и плотов.
Хорошо, что мы так упорно тренировались – прошли, не потеряв ни фунта поклажи, не только пороги, но и водовороты и двухметровые стоячие волны. Прибыв в Доусон, сразу застолбили и оформили участок[4].
До «золотой лихорадки» население Юкона состояло в основном из племен индейцев и белых охотников – трапперов. А в 1899 г. в бассейне речки Клондайк мыли золото уже десятки тысяч старателей.
Нам и тут повезло – уже на третьем шурфе вышли на богатую жилу. В иной день до двух фунтов намывали. Туда я приехал крепким парнем, но через месяц, из-за того что постоянно находился в ледяной воде, суставы стали пухнуть и болеть. Болеть так, что иной раз мою, а сам кричу от боли. По ночам ещё мышцы судорогой сводить стало. Понял, если не остановлюсь, обезножу.
Привезённые продукты заканчивались. На местных индейцев надежды не было. Те сами едва сводили концы с концами. Брат Билл свалился с воспалением лёгких, через неделю я похоронил его. Что делать? Где выход? Того гляди и сам за ним последую. Поразмыслив, решил, что надёжней всего открыть продуктовый магазин – без золота прожить можно, а без еды никак.
Участок продал[5] и отправился на пароходе с намытым золотом домой. Закупив продукты, вернулся. Снял хибарку, и торговля пошла.
Продавал за золото. К примеру, за 5 граммов соли – 1 грамм золота. За полгода увеличил капитал в девять раз. На заработанное построил игорный дом и салун. Тут уж золото рекой потекло. Вернулся на материк миллионером. Жил на широкую ногу, ни в чём не ограничивая себя. Но в один злосчастный день всё проиграл…»
История баснословного обогащения и разорения деда крепко засела в голове мальчика. Он стал мечтать найти золотую жилу, намыть рыжухи и открыть казино, но при этом никогда не играть.
В 1949 году двадцатилетний Дэн на пароходе «Святая Мария» всё-таки уехал на Аляску. Несколько лет без устали рыл шурфы, мыл по берегам ручьёв грунт. Зимой, когда мороз сковывал ключи и землю, занимался промысловой охотой: добывал пушнину.
Однако заработанного хватало только на жизнь. Узнав, что островные алеуты неплохо живут на продаже шкур морских животных, подумал, как же тогда живут скупщики? Сравнив цены, понял – вот она его золотая жила!
Взяв кредит, начал скупать шкуры у алеутов. Чтобы привлечь побольше зверобоев, одних авансировал под предстоящий промысловый сезон, другим дарил полезные хозяйственные мелочи. Когда это не срабатывало, давал цену выше, чем другие.
Весёлый шустрый Дэн легко сходился со зверобоями. Алеуты считали его самым добрым янки. Он же, пользуясь их доверчивостью, мило улыбаясь, постепенно закабалил всю округу. Попав в долговую зависимость, алеуты безропотно подчинялись, ибо основная черта алеутов – покорность.
Уже на третий год он разорил всех конкурентов и, рассчитавшись с банком, купил катер. А чтобы продавать уже выделанные шкуры, а это намного выгодней, построил сначала цех для выделки, потом скорняжный и уже задумал пошивочный. Но на него требовались большие деньги. Брать кредит не хотелось. Как-то он услышал, что какой-то зверобой из Унаклита сдал каланьих шкур больше, чем все остальные зверобои вместе.
Дэн принялся потихоньку выведывать у промысловиков, кто этот человек. На след вывел староста, подтвердивший, что такой странный случай действительно был, и имя этого человека Гомда.
***
Когда после закрытия границы Нункан с женой остались жить у дяди и встал вопрос о трудоустройстве, Гомда упросил знакомого капитана научного судна взять племянника на судно матросом. Так неожиданно Нункан стал участником научной экспедиции по описанию флоры и фауны необитаемых островов, рассыпанных вдоль западного побережье Аляски.
На одном из них учёные обнаружили необычную бухту. Вода в ней была на несколько градусов теплей, чем в других. Причину выяснили быстро. В неё впадал тёплый ручей из термального источника.
На берегу бухты обнаружилось много костей и черепов каланов[6]. На некоторых имелись круглые пулевые отверстия. Стало понятно, что эти животные обитали здесь в большом количестве, но были выбиты. На учёном совете института приняли решение попытаться восстановить эту колонию.
Департамент по защите и сохранению диких животных выделил грант. На следующий год в бухту завезли семнадцать особей. Тёплая вода, богатая кормовая база, отсутствие врагов позволили переселенцам быстро нарастить численность.
В 1956 году, когда понадобились деньги на операцию Гомды, Нункан уговорил его отправиться туда на его катере. И не напрасно – они хорошо заработали.
***
Дэн, перед тем как пойти к Гомде, выяснил, что у него уже много лет незаконно проживает племянник из Советского Союза. Используя это обстоятельство, он принудил алеута продать ему координаты острова. Заплатив 1000 долларов, взял с него слово, что он больше никому и никогда их не сообщит. Уходя, ещё и пригрозил, если что – заявит в ФБР о сокрытии советского шпиона.
Дома, отыскав на карте точку с указанными координатами, взбесился – остров находился много северней мест обитания каланов. И тут же отправился назад к Гомде. Тот, сидя на корточках у стены дома, курил трубку. Подскочив к старику, Дэн заорал:
– Решил обманом заработать? Возвращай деньги!
Растерянный алеут удивлённо хлопал глазами:
– Я не обманывал… Я никогда не обманываю.
– Каланы не живут там, где море замерзает.
– Бухта не замерзает. Там горячий ключ.
– Ну, смотри! Возьму твоего племянника с собой и, если только там каланов не будет, урою вас обоих.
– Согласен. Но, если будет, как я говорю, двадцать процентов отдаёшь ему.
– Обойдётся и пятью. Тысячу долларов ты уже получил.
В тот год сходить к острову не удалось из-за разрушительного Аляскинского землетрясения. Отправились только на следующий.
Дэн взял с собой ещё двух алеутов-должников. Когда вышли из порта, закрыл их в трюме, чтобы те не поняли, в каком направлении идёт катер.
Подплывая к указанному Гомдой месту, Дэн вытаращил глаза: бухта кишела каланами!
***
В ожидании отъезда на материк Корней разбирал, сортировал и паковал запасы провизии. Всякую мелочёвку оставил на полках – кто знает, вдруг придётся вернуться. Связки лоснящейся от жира юколы сложил друг на друга и, чтобы меньше занимали места, стянул в несколько увесистых «пачек».
Поскольку спирта в бочонке оставалось чуть больше половины, сходил в пещеру за новым. Сургучную печать сбил, а, чтобы не вызвать подозрения, немного спирта отлил прямо на землю. Вход в пещеру завалил камнями.
23 июня, ближе к вечеру, пришёл Нункан. Борой, приветливо гавкнув, закрутился у его ног.
– Смотри-ка, узнал, – удивился Корней, пожимая протянутую руку.
– Не знаю почему, но собаки меня любят… Послезавтра утром уходим. Босс ждёт спирт.
– Хорошо! Прямо к отплытию и принесу. Чтобы не сомневался, что это правда спирт, попробуй.
– С удовольствием, – обрадовался эскимос.
– Развести или так?
– Лучше чистый.
Когда Нункан выдохнул, Корней протянул кусок вяленого гуся.
– Хороший спирт, давно такого не пробовал. Повезло боссу. Ну, мне пора. Могу что-нибудь захватить. Груза-то у вас, я вижу, прилично.
– Если не трудно, можешь захватить тюк с юколой.
– No problem!.. Могу и больше.
По сердцу пришлись эти слова Корнею. Они сразу раскрыли суть человека.
(Необходимые нам встречи с родственными душами Господь всегда устраивает в нужное время. Главное – не пройти мимо.)
Когда эскимос ушёл, Корней пригорюнился: вроде радоваться надо – скоро на материк, но, как оказалось, тяжело бросать обжитое место, ставшее ему домом. Столько труда и души в него вложено!
До утра просидел на берегу, перебирая в памяти каждый день своей жизни на острове. Не заметил, как задремал. Во сне увидел Дарью. Она улыбалась и ласково гладила по голове. Очнувшись, Корней, чтоб не вспугнуть охватившее его чувства хрупкого счастья, боялся пошевелиться.
Тут некстати вспомнилась и разбередила незаживающую душевную рану белокурая Светлана. Стыд за предательство Дарьи в который раз навалился на него. Он до сих пор не мог понять, что с ним тогда было. Ведь он не любил Светлану. Как он мог, искренне веруя в Бога, преступить его закон – бросил жену, ждущую ребёнка. Ту самую дочь Елену, к которой он теперь так стремился.
Горечь от сознания невозможности искупить, исправить грех прелюбодейства сразу накрыл мраком всю сладость от увиденного во сне.
Весь груз, кроме спирта, перенёс за три ходки. Борой, совершив известный ритуал у камня, остался на берегу охранять вещи хозяина.
Утром, чуть развиднелось, Корней, плотно позавтракав, окинул прощальным взглядом родное становище, мысленно поблагодарил остров за многолетний приют и зашагал с бочонком на плече в Каланью бухту.
Дэн, прикидывая вес, покачал бочонок на руках.
Убедившись, что он почти полный, открыл пробку и с наслаждением втянул в себя хорошо знакомый запах.
– Не обманул, и вправду спирт… Сам-то чего не пил?
– Мне не можно. Вера не позволяет.
***
Проверив, всё ли спущено и надёжно закреплено, Дэн встал к штурвалу. Двигатель басовито заурчал. Сталь под ногами мелко задрожала. Катер, выплюнув чёрные клубы дыма, осторожно пятясь, развернулся. Выйдя из бухты, взял курс на восток и, оставляя за кормой бурунистую дорожку, прибавил ход. От носа в обе стороны летели изумрудные крылья воды.
Погода благоприятствовала: малооблачно, на море почти полный штиль.
Корней с болью в сердце глядел на удаляющийся берег. Его контуры медленно таяли, превращаясь в тёмную точку, пока совсем не исчезли из виду. Куда ни глянь, опять бескрайняя гладь океана.
На душе у Корнея было тревожно: как встретит его чужая земля? Сможет ли он найти дочь?
За штурвалом почти всё время стоял Дэн. Лишь пару раз, давая боссу перекусить и поспать, его подменял Нункан. Ближе к ночи они менялись каждые два часа. Смотреть приходилось в оба, чтобы не напороться на дрейфующие льдины.
О приближении материка известили чайки, кружившие над катером в надежде получить подачку.
– Осталось часа два ходу, – обрадовал Нункан.
Однако, как известно, человек предполагает, а Господь располагает. Похолодало. Из-за горизонта выползло нечто серое. Приближаясь, оно темнело на глазах. Порывы ветра принялись раскачивать волны с пенными гребнями. Само море на глазах чернело, бугрилось. Мощные шквалы всё сильней дыбили воду. Пространство озарила яркая вспышка, и с неба на катер хлынули потоки воды. Ломаные стрелы заметались в свалке дождевых струй.
Глянув на барометр, Дэн ахнул: стрелка приближалась к отметке «буря».
«Всем вниз! Шторм!» – прокричал он.
Нос то проваливался в ложбины между волн, то снова резко задирался.
Однако катер, извергая клубы дыма, упрямо двигался вперёд. Водяные валы, раз за разом накатываясь на судёнышко, так и норовили захлестнуть, утащить в пучину. Взлетев на очередной гребень, катер так стремительно заскользил по гладкому скату в тёмный провал, что у Корнея неприятно заныло под ложечкой.
Дэн, в одной тельняшке, уже взмокшей во всю спину, вцепившись в штурвал, крутил его что есть силы, стараясь встречать волны носом. Корпус катера вибрировал, переборки противно скрипели.
Дверь на палубу неожиданно распахнулась, и обезумевший Борой выскочил из трюма.
– Борой, назад! Ко мне! – Корней бросился за псом.
– Back down! Back down![7]– заорал Дэн, высунувшись из рубки.
В этот момент катер накрыл очередной мощный вал. Корнея потоком воды сбило с ног, крутануло и прижало к леерам. Не успей он вцепиться обеими руками в стойку, его бы смыло. На одно мгновение между волн мелькнула голова собаки.
– Борой! – только и успел выдохнуть Корней, как его опять накрыло с головой .
А когда вода схлынула, до Корнея донёсся свирепый крик Дэна:
– Back down! Сrazy![8]
Поймав момент, когда волна перекатилась через палубу, Корней подбежал к железной двери и успел закрыть её до того, как очередная волна прокатилась по палубе. Алеуты сидели на рундуках, вцепившись в поручни. Нункан, глянув на Корнея, спросил:
– Собака?
Корней отвернулся. По его щекам текли слёзы…
Тут судёнышко накренилось так, что показалось – сейчас перевернётся. Люди инстинктивно откинулись к противоположному борту, словно могли своим весом выровнять катер.
Взлетев на очередной гребень, он немного стабилизировался, а провалившись в очередную яму, поймал устойчивое положение.
Корней, угрюмо глядя в одну точку, проклинал себя за то, что не привязал пса, когда начался шторм. Невыносимая боль разрывала сердце. В голове мелькнуло: «Неужели это плата за Аляску?»
В иллюминаторе на мгновение показался берег.
– Ну всё! Немного осталось! – повеселел Нункан.
Море здесь уже не кипело и не пенилось. Волны постепенно округлились и удлинились. Ещё сильно качало, но это уже потому, что пошли лагом[9].
И вот уже в иллюминаторе, можно было разглядеть обрывистый берег с постройками.
Дэн, умело лавируя, обогнул мол и вошёл в бухту. Тут волнение почти не ощущалось. Стоящие у пирса суда лишь слегка покачивало.
Нункан бросил конец пенькового каната одному из рыбаков. Тот, подтянув катер вплотную к покрышкам, уложил сброшенные ему швартовы на кнехты плотными восьмёрками.
Берег был заставлен бочками из-под бензина, солярки. Выше, на взгорке висели сети, раскачивалась выпотрошенная рыба[10].
Сквозь шум морского прибоя пробивался ритмичный стук дизеля. Сам посёлок раскинулся у подножья невысоких гор всё ещё в мазках снега.
Измотанный Дэн, усевшись на рундук, закурил сигару. Ему предстоял ещё один переход в Сент-Майкл, где были его цеха. Прощаясь с Корнеем, он пообещал разузнать, где находится маньчжурская община.
Когда Корней спустился по трапу на берег, ему показалось, что земля так и норовит уйти из-под ног. Алеуты помогли ему перенести багаж на причал, а Нункан тем временем прикатил тележку.
– Сейчас идём к старосте, у нас такой порядок: все, кто появляется в посёлке, обязаны зарегистрироваться у него. Он у нас и староста, и шериф.
Ошеломлённому потерей Бороя Корнею было всё равно.
Беспорядочно разбросанные, разнокалиберные постройки из дощаных щитов разочаровали Корнея. Некоторые дома вообще напомнили сараи. Разрываемый порывистым ветром дым из печных труб метался, прижимаясь к плоским крышам. У грубо сколоченных будок лежали лохматые псы. В отличие от индигирских лаек эти были покрупней.
При виде чужака они, припадая к земле с яростным лаем, рвались с цепей. Некоторые, вскочив на будки, облаивали сверху.
Этот посёлок был основан в начале XIX века промышленниками Русско-Американской компании. Они перевезли сюда алеутов с острова Уналашка для выделки пушнины, скупаемой у материковых индейцев.
После продажи Аляски русские и часть алеутов уехали, а не пожелавшие покидать обжитое место переключились на промысел морского зверя и рыбы.
***
Увидев в окно Нункана с незнакомым человеком, староста, мягко ступая в мокасинах, вышел на крыльцо. Это был худой крепкий старик с жиденькой бородкой и острым, пронизывающим взглядом. Несмотря на преклонные лета, он был по-юношески подтянут и бодр. Бронзовое, обветренное лицо, изрытое оспинами, обрамляли две тоненькие косички, на лбу и щеках – родовая татуировка.
Подойдя к нему, Нункан стал что-то объяснять на английском.
Староста слушал, то и дело с удивлением поглядывая на Корнея. Выслушав, спросил, как он оказался на острове.
Корней коротко, давая время Нункану переводить, поведал свою историю. Староста, прищурив глаза, слушал с интересом, порой участливо качая головой.
– Ты уже старик, как собираешься на одной ноге дочь искать? – спросил он участливо. – Аляска большая, а ты даже не знаешь, в какой стороне она живёт. Здесь поблизости русских поселений нет.
– На Господа уповаю и добрых людей. Дэн обещал помочь.
– Дэн обещал! – усмехнулся староста. – Долго ждать придётся!.. Где и на что жить собираешься?
– Запасов еды у него много, а жить может, если вы не возражаете, у меня.
Староста откашлялся и, прикрывая по привычке рот левой рукой, дабы, здороваясь, не передать микробов, произнёс:
– Ну, что ж, пусть живёт. Помогать людям надо.
В этот момент, словно одобряя сказанное, в разрыв туч выглянуло солнце.
Дом Нункана оказался на краю посёлка, ближе к лесу, рядом с домом его дяди – Гомды. Тот сидел на перевёрнутом каяке[11] и латал сеть. Издали, из-за густой копны чёрных волос он показался Корнею молодым. Подойдя ближе, по сетке глубоких морщин, натруженным, со вздувшимися венами рукам понял, что ему тоже за шестьдесят. На вид угрюмый, на самом деле он оказался добрым и отзывчивым, как и Нункан.
Мельком, но с интересом глянув на Корнея, он спросил:
– Как сходили?
– Хорошо сходили! Каланов ещё больше стало. Дэн доволен. Ещё вот русского привезли, – кивнул он на Корнея. – Пять лет там жил, Корнеем зовут. У него где-то на Аляске дочь. Хочет найти.
Теперь Гомда с ещё большим интересом стал рассматривать бородача:
– Один жил?
– С собакой.
Гомда, ища её, посмотрел по сторонам.
– Её сегодня во время шторма за борт смыло, – ответил на немой вопрос дяди Нункан.
– Да, шторм сегодня сильный был… Как этот русский на остров попал?
– О! Это длинная и интересная история. Можно он попозже расскажет? Нам бы отдохнуть после болтанки.
– Хорошо… У старосты были?
– Да, он разрешил.
– Тогда ладно.
Дом Нункана имел довольно необычный вид. Казалось, он был собран из разных кубиков.
Нункан, заметив, с каким любопытством и удивлением Корней разглядывает его, заулыбался:
– Когда остались, сколотили времянку, – махнул он рукой на «кубик» с маленьким окошком и торчащей из стены железной трубой, – из того, что было, лишь бы перезимовать. А уж на следующий год приобрели материалы и сделали вот этот пристрой, – показал он на середину дома со входом в него. – Потом пошли дети. Места не хватало, пристроили ещё. Так и живём.
У входа лежала крупная, остромордая собака с белым ошейником и выкрашенным в жёлтый цвет загривком.
«Смотрит, как человек», – заметил Корней и в ту же секунду разглядел, что глаза у пса цвета морковки.
– Это же волк! – воскликнул он.
– Не волк, волчица.
Нункан погладил её и, показывая на Корнея, произнёс:
– Алиса, знакомься, это свой. Он будет жить у нас.
Волчица встала и подошла к гостю. Обнюхав, по-собачьи вильнула опущенным вниз хвостом. При этом настороженное выражение глаз сменилось на дружелюбное.
– Приняла, – подтвердил Нункан.
Прежде чем зайти в дом, долго вытирали ноги о втоптанный в землю пучок веток. Внутри дом оказался благоустроенным и просторным.
Из боковушки вышла жена Нункана. Невысокая, плотно сбитая, смуглая женщина в цветастом халате и кожаных с матерчатыми голенищами мокасинах. Приобняв мужа, она, приветливо улыбаясь гостю, произнесла по-русски:
– Валентина. Сынок, иди сюда. Папа приехал с гостем.
Из той же боковушки вышел подросток лет четырнадцати. Обняв отца, протянул руку Корнею, пробормотав что-то по-английски.
– Керук, наш гость русский.
– Здравствуйте! – произнёс мальчик смущённо.
– Раздевайтесь, рукомойник там, – махнула хозяйка рукой в сторону перегородки. – Вы уж простите, я сегодня вас не ждала. Сейчас быстренько что-нибудь приготовлю.
Поставив на плиту чайник, она тут же принялась сноровисто чистить картошку. Корней обратил внимание на идеальный порядок на кухне. Аккуратная, пышущая здоровьем хозяйка сразу вызывала расположение.
Пройдя к рукомойнику, над которым висело зеркало, Корней поразился тому, как он постарел и поседел за годы жизни на острове.
Вскоре на большой чёрной сковороде аппетитно зашкворчала картошка. Как только она поджарилась, хозяйка разложила по мискам. Видя, с каким удовольствием гость уплетает еду, Валентина то и дело подкладывала, выбирая поджарки.
– Какая вкуснятина! Забыл уже, когда в последний раз ел жареную картошку! Это настоящий пир! – поблагодарил Корней.
– Отведайте ещё и тюленью печенку, – предложила хозяйка, придвигая к нему миску с печенью. – Свежая! Удога на днях взял тюленя.
– Дядин зять, – пояснил Нункан.
– Спаси Христос! Тюленья печёнка мне не в диковинку, а вот от картошки, если можно ещё, не откажусь.
– Мне с женой повезло, вкусно готовит, – похвалил Нункан, облизывая пальцы (печёнку, как все северяне, он ел руками).
– Это правда! Вкусно! – подтвердил Корней.
У хозяйки, не привыкшей к похвале, щёки стали пунцовыми.
Доев, Корней тщательно вытер миску кусочком хлеба, а затем кусочек съел.
С не меньшим удовольствием он пил крепко заваренный чай в прикуску с колотым сахаром. По нему он тоже скучал.
Как известно, люди на севере не могут без горячего чая, у них весь день на огне попыхивает чайник. Они большие мастера поддерживать экономное пламя как в открытом очаге, так и в печи, с тем чтобы в любой момент кипяток был под рукой.
– Можно ещё? – попросил Корней.
– Дядя Корней, вы меня перепили, вы совсем эскимос! – улыбнулся Нункан. – Валя, Керук, постель гостю приготовить бы надо. Мы устали.
Спал Корней беспокойно. В тоскливых стенаниях ветра ему чудился лай Бороя.
Утром, после завтрака, Валентина, несколько смущаясь, обратилась к Корнею:
– Одежда у вас, дядя Корней, больно обтрёпанная, люди коситься будут. Мы тут поговорили, вам надо хотя бы малицу на куртку сменить да мокасины тоже. Штаны-то ладно – и такие сойдут, но малицу – обязательно. Посёлок у нас небольшой, всякие разговоры пойдут. Пока вам лучше побыть дома. Нункан возьмёт у дяди равдуги, а я быстро сошью.
– Дедушка у нас лучший скорняк в посёлке. Мокасины[12] мне сшил такие – все в школе завидуют, – с гордостью произнёс Керук.
– Это правда, – подтвердил Нункан, – нога в них спит. Особенно зимние хороши.
– Спаси Христос за заботу! Но заплатить вашему дяде мне нечем. Кроме юколы, ничего нет.
Не переживайте, разберёмся.
После обеда пришёл Гомда со всей своей семьёй.
Валентина накрыла стол, разлила чай, а Корней начал рассказывать свою историю про скит, про переход на Чукотку, про дрейф на льдине, про жизнь на острове, про встречу с Нунканом. Его рассказ то и дело перебивали вопросами.
Особенно интересовались Чукоткой. Это и понятно – уже почти двадцать лет они ничего не знали о жизни там. Вся это беседа продолжалась почти три часа. Дело в том, что русский язык понимали лишь Нункан и его семья. Для остальных приходилось всё переводить.
Когда Корней закончил, на какое-то время воцарилась тишина. Первой заговорила Валентина:
– Страсти-то какие! И это всё на одного человека! – выдохнула она, с ещё большим уважением глядя на Корнея. – Вы по всем событиям конкретные даты называли, как вы их определяли?
– Во время дрейфа – по узелковому календарю, на острове – по зарубкам.
В общей сложности на острове я прожил пять лет, с 17 июня 1960-го по 10 июля 1965-го.
– Хорошо, что ты всё так подробно рассказал, – подытожил рассудительный Гомда. – Посёлок небольшой, все на виду. Спрашивать начнут, кто да откуда? Не узнав, могут и в полицию заявить. А теперь буду с гордостью говорить: вот какой герой живёт у нас! На протезе полмира обошёл!
– Дядю уважают в посёлке. Его слову верят, – подтвердил Нункан.
На следующий день Угода принёс Корнею высокие японские резиновые сапоги:
– Это вам от меня подарок. Скоро лосось пойдёт, пригодятся.
– Спаси Христос, – поблагодарил Корней, удивляясь бескорыстию и отзывчивости этих людей. – Постараюсь тоже быть вам полезным.
– Это не обязательно. Я это из уважения к вам. Делать добро всегда приятно.
Автор: Камиль Зиганшин
Окончание читайте на сайте журнала "Бельские просторы"